Сказка о князе и сером волке

-…долго князь бродил по лесам, сапоги стоптал, все платье изорвал об кусты да ветки. - Не томи, скорей сказывай! - Так и сказываю! Долго ли, коротко, а встретил князь наконец того волка. Из густых кустов волк как выпрыгнул – не успел князь и лука напрячь, встретил волка с одним засапожником. Сбил волк князя с ног, покатились они оба по сырой земле. Уж боролись они, боролись – ни один одолеть не мог; да под конец все ж обессилел князь, нож из правой руки выронил; придавил его волк к земле всеми лапами, пасть ощерил – хочет в горло вцепиться. Тут уж думал князь – смертный час пришел. А волк поглядел на него желтыми глазами, будто думу думая человеческую, да и не тронул – спрыгнул наземь и в лес убежал, да хвостом вильнул на прощание. Подивился князь, да зарок есть зарок – заново пустился он волка преследовать. Много дён по лесам бродил, много раз под кустом ночевал, и наконец вдругорядь волка выследил. Вскинул князь свой тугой лук, приложил к тетиве стрелочку каленую, начал в серого волка прицеливаться. А волк-то на князя глядит, прочь не бежит – опустились у князя рученьки, сколь ни целился – не возмог в того волка выстрелить. Глянул волк вдругорядь на князя, шире прежнего хвостом вильнул, да и убежал в темный лес невредимый. Пуще прежнего князь подивился, сам себе чуден стал, да что поделаешь. Снова пустился он волка преследовать. Уж он шел, уж он брел по дремучим лесам, уж куда зашел – сам не знал не ведал, две седмицы жилья человеческого не видывал. Шел он, шел, вдруг видит – стоит среди леса избушка ведьмина, на крылечке старуха сидит, прядет серую пряжу. Поклонился ей князь, заговорил вежливо – пустила его ведьма в дом, в баньке попарила, накормила-напоила да спать уложила. Да ведьмы в ту пору не таковы были, что нынче! Стала ведьма князя расспрашивать: «Кто таков, добрый молодец, куда путь держишь, дело пытаешь, аль от дела лытаешь?». Рассказал ей князь про свою кручину. Отвечает ему ведьма: «Знаю я твоего супротивника. Да не простой ведь то волк, то волчьего князя молодший сын, не добыть его никакому охотнику. А коль хочешь того волка добыть, делай так, как я научу: как свечереется, надень простую рубаху без вышивок, сними с себя обереги все до единого, разве Перуново громовое колесо оставить можешь… - Как? Неужели и крест святой? - Ну так было то во времена стародавние, люди русские в ту пору веры Христовой не ведали, про крест святой и слыхом не слыхивали. Вот и князь таков же был, язычник сущий. Так вот. «Найди, - говорит князю старая ведьма, - поляну круглую ни велику, ни малу, да чтоб посередь ее рос куст густой. Поставь на поляне три ендовы великих: одну ендову с медом стоялым, другу ендову с вином сладким, заморским, а третью-то с чистой водой колодезной. Сам же за кустом спрячься да гляди во все глаза. Как полночь наступит, придет серый волк на ту поляну, да пить примется; как он пьет стоялый мед – ты его не тронь, как он пьет вино заморское – тише мыши сиди, а как станет пить он воду чистую – так уж тут не зевай, из-за куста выскакивай да хватай сера волка за уши, уж станет он биться-рваться, станет выть да рычать – а ты знай себе крепче держи, не отпускай. Тут он в руки тебе и дастся, делай с ним, что пожелаешь». Поблагодарил ведьму князь за совет, да так и сделал. Отыскал поляну круглую да с кустом ореховым, оделся в рубаху белую безо всякой вышивки, обереги все с себя снял, одно Перуново колесо оставил на груди, на снурке шелковом. Как свечерелось, расставил князь на поляне три ендовы, сам за кустом притаился, сидит тише мыши, дышать не смеет – ждет, когда серый волк на поляну явится. Уж он ждет-пождет, все глаза проглядел – да не того дождался, что чаялось. И узреть-то князь ничего не успел – вдруг как прыгнет на него сзади зверь неведомый, сбил он князя на сыру землю, тут и свет у князя в очах померк. Долго ли, коротко ли, а очнулся князь, открыл свои ясны очи, глядит по сторонам и диву дается. Вокруг него пещера просторная, над головой висят своды каменные, земляные стены кореньями переплетены. Сам лежит он, князь, на шкурах звериных, да ведь как лежит: на спине лежит, за две руки, за две ноги на четыре стороны привязан веревками крепкими, а сам-то нагой, на белом теле ни ниточки – один знак Перунов на груди широкой, да и того не достать. Смотрит князь – стоит перед ним пригожий молодец, виду нерусского, очи желтые что огоньки во мраке горят, сам в единой только шерстяной рубахе серой, некрашеной. Смотрит молодец на князя да знай себе усмехается. Стал его князь расспрашивать: кто, мол, таков, да как звать-величать? Отвечает ему молодец: «А я тот и есть, кого ты искал – волчьего князя молодший сын». А сам пуще прежнего ухмыляется, зубы кажет белые, острые: «Что, князь, - говорит, - и такое бывает, что споймал зверь охотничка!». Удивился тому князь, говорит: «Так искал я ведь зверя серого, волка лютого – а стоит передо мной добрый молодец». Пуще прежнего волк расхмылился. «А что, - говорит, - иль таким я тебе меньше нравлюсь?» Сбросил волк рубаху серую – нагим пред князем предстал; а сам-то оказался столь ладен, телом смугл да поджар, да и статен весьма. Подлег он ко князю на шкуры звериные, принялся его гладить по белой груди; князю то не по нраву пришлось, да что он поделает, связанный? Стал тут князь волка выспрашивать: как же одолел его оборотень, коль сделал он все по ведьмину слову. «Глупый ты, глупый князь! – говорит на то серый волк, сам меж тем князя ласкает, хоть тот и противится, сколь связанному возможно, гладит его грудь широкую, гладит стан его стройный, гладит бедра крепкие. – Так ведь я ж ведьму ту и подучил нарочно, чтоб тебя одолеть, к себе в логово заманить-завлечь! Не пьем мы, волки, медов стоялых, не пьем вин сладких заморских, пьем лишь чистую воду, да не колодезную – пьем мы из рек да озер, из студеных ключей лесных. Не любим мы людских оберегов, кроме одного лишь колеса Перунова, ибо и мы, волки, у себя во лесах чтим Перуна-громовержца…» Серый волк-то сам сказывает, а сам всё ко князю ласкается, ластится. А князь-то в путах бьется-вырывается, последними словами ругается, а тело-то княжьем младое на ласки те само собой отзывается, естество его мужеское против воли встает-подымается. А волк князю далее сказывает: «Так-то вот я тебя обманул-обхитрил, да к себе заманил. А все потому, что люб ты мне, русский князь!». Поднялся волк со шкур звериных, острым ножом перерезал путы. «Не много, - говорит, - в том чести – над связанным пленником тешиться. В углу, князь, одежа твоя сложена, и оружие все на месте. Коли хочешь – ступай, князь, куда пожелаешь». Подивился князь такому великодушию, посмотрел на волка другими глазами. И видит тут: волк-то младой так собой хорош, так пригож, краше нет в целом свете. Не захотел он прочь идти, говорит: «И ты мне люб, серый волк!». Тут-то промеж них все и сладилось. - Да неужто прям так и сладилось, у человека-то с волком? - Отчего же нет? В прежние времена, сказывают, змеи трехглавые на красных девках женились – и то ничего! - Ну, коль так-то подумать… ладно, уж сказывай дальше! -А как пришла пора им прощаться, дал волк князю полую волчью косточку, маленькую, навроде свистульки, и говорит: «Как захочешь меня видеть, подуй в эту косточку – я услышу, где бы ни был, и тотчас прибегу к тебе». Снял князь с шеи свой оберег - громовое колесо, на шею волку надел и говорит: «А ты, если увидеть меня захочешь, сожми в руке этот знак – я почувствую и приду к тебе». А еще на прощанье заповедовал серый волк князю милому, чтоб никогда он, князь, не женился. «А коль женишься, - говорит, - тут нашей любви и конец». Ну да у князя к женитьбе охоты все равно не было. С тем и воротился князь в свой светлый терем. - И неужто ж никто не спросил, где голова волка, что он добыть обещался? - Да может, кто и хотел бы спросить, да где ж такое видано, чтоб государь перед слугами своими отчет держал! Вернулся князь в свою отчину, а волк в лесу дремучем остался. И так с тех пор у них и повелось: соскучится князь - подует в волчью косточку, волк прибежит из леса, он же чародей был, оборотень – где через стену пройдет, где страже глаза отведет, окажется во княжей опочивальне, и любятся они всю ночь до утра. А соскучится волк – сожмет в руке Перуново колесо, и князь уж спешит, сам коня седлает, приедет в темный лес да к звериному логову – и снова знай себе любятся весь день до вечера, пока ясный месяц на небо не выплывет. - А как же они любились-то – в волчьем облике, аль в человеческом? - Так-то больше все в человеческом… но и в волчьем иногда, для разнообразия! - А каким же они любились способом? - А всеми, какие на белом свете есть! А что, князь хоть и князь, да и волк-то тот сам княжего роду был – так то никому не зазорно. Так вот и жили они, беды-горя не знали, как вдруг налетели на Русь злые печенеги. Собрал князь дружину свою хоробрую, борзо встречь врагу поспешил. Сошлись они в чистом поле, бьются день – никто одолеть не может, бьются другой – никому нет победы, а на третий день изнемогли полки русские, обессилели, стали долу клониться стяги княжие. Храбрые витязи русские по колено в крови стоят, а с места не сходят - да уж из трех бойцов один мертв лежит, другой весь израненный, да и у третьего, у последнего ноги резвые подгибаются, руки меч уж не в силах держать. Тут бы всем им и костьми лечь… да смекнул князь, подул в волчью косточку – набежали тут со всех сторон волки серые, звери лютые, видимо-невидимо, а впереди всех – младой витязь неведомый, виду нерусского. Как набросились волки на тех печенегов, зубами рвут, когтят, коней их пугают, так невзвидели вороги свету белого. То увидев, и витязи русские встрепенулися, ободрилися, с новой силой на врага ударили. Одолели тут наши печенегов, всех порубили, всех изорвали, един из десяти едва ноги унес, самого хана печенежского во полон взяли. Погребли русичи павших с великою честью, на другой же день богатый пир устроили. Созвал князь за столы всех бояр, воевод, храбрых витязей, не забыл из бойцов и последнего, за столы усадил по отечеству. А по праву-то руку сажал князь славного витязя заморского, своего волка возлюбленного, а по леву-то руку сажал хана печенежского, за столы позвал знатного пленника, не почванился. И волков не забыли, союзников, закололи для них на княжом дворе сто быков, чтоб и звери тут пировали-праздновали, да на свой лад, по звериному. Вот шумит почестен пир, гости пьют-едят, князя славят. А князь-то сидит, всё на милого друга глядит, обнимает его ручкой правою, да целует у всех на глазах в щеки смуглые, да в ушко-то тихонько нашептывает: погоди, де, наступит ночь, уж не так-то тебя расцелую, любезного! А печенежский хан за столом невесел сидит, зелена вина не пьет, думу думает. Думал-думал, да и говорит: «Сведал я теперь силу русскую, никогда больше на Русь не пойду, и детям-внукам на все века закажу. Не воевать я с тобой хочу, русский князь – держать мир да любовь, а чтоб крепче был меж нами союз – отдаю тебе в жены свою дочку любимую!». Услыхал то волк – побледнел лицом, со скамьи вскочил, поворотился ко князю любимому. «Не женись, - говорит, - князь, помни слова мои! А коль женишься, не послушаешься – наживешь себе беду неминучую». Бедный князь и сам женитьбе не рад, да только что тут поделаешь? В те поры таков обычай был – без свадьбы никакой союз некрепок. Поклонился он хану, за честь поблагодарил да тестем назвал. Тут все гости шуметь на радостях начали, стали обручникам счастья желать да здравицы кликать – никто и не заметил, как исчез витязь заморский с пира, точно и не было. Один князь потом хватился любезного – да уж поздно было. - И что же, неужто так и расстались, неужто больше не виделись? - Да ты постой, не торопи, дай по порядку сказывать! Видались еще, как же не видеться. Оно ж скоро лишь сказка сказывается, нескоро дело делается. Пока отпустили хана печенежского домой с честью великою и дарами богатыми, пока сговорились сваты, пока приготовили княжне печенежской приданное, пока невеста со свитою к жениху на Русь доехала – немало прошло времени, и все то время князь с милым волком своим каждый день виделись, каждую ночь любились горячей прежнего. Да только и им пришел черед расставаться. Уж как в ту последнюю ночь князя серый волк уговаривал, как упрашивал: «Коли любишь меня – не бери жены, не играй свадьбы! А коль женишься, князь мой возлюбленный – так уж не видаться нам больше с тобою». Уж как князь-то кручинился, как печалился – а все ж делать нечего, ведь русский князь, не смерд какой. Княжий долг таков – не о счастье своем печься, о Русской Земле заботится. А уж как в ту ночь миловались они, как любились без устали – ведь в последний раз! Уж так миловались жарко да страстно, что серый волк князю когтями в кровь изодрал тело белое, от страсти всего исцарапал. А как утро настало – исчез волк из опочивальни княжей, как не было, с той поры они боле не виделись. Звал князь волка на свадьбу, да тот не пришел. - Что ж, такова доля государева! Не то делай, что хочется, а то, что для блага державы твоей надобно. - То-то и оно. Сыграли честную свадебку, и стали молодые жить-поживать, да только житье-то у них оказалось нерадостно. Тосковал князь о сером волке, косточку волчью у сердца носил, да только никак позвать не решался – да и как теперь позовешь? Молодая княгиня же втрое больше кручинилась. Как уж одна была у нее кручина: на чужой стороне сладко ли жити? А вторая была у нее кручина: за немилым ли весело быти? А уж третья была у нее кручинушка, пуще первых двух: ведь не с добром ее князь замуж взял, ведь побил князь ее родичей, самого хана-батюшку в полону держал – как такой сором перенесть? А был у князя того один боярин, доводился он князю сродни, и оттого государю своему люто завидовал: отчего, де, не я, а он на престоле сидит, отчего, де, он, а не я княжью шапку носит? Вот и сговорились они с молодой княгинею, чтоб государя извести да самим на княжий стол сесть. - Ах, злодеи! Сколь ядовитых аспидов пригрел князь на своей груди! - Подпоила молодая жена мужа, да и давай к нему ласкаться-ластиться. Сама-то у муженька на коленях сидит, сама на нем цветно платье расстегивает. Тут и выпала из-за пазухи у князя волчья косточка, а княгине-то только того и надобно, стала она у мужа выспрашивать: «А скажи-расскажи, милый друг, что то за штука такая да для чего надобна?». Князь-то тогда уж пьянехонек был, да на радостях, что молодая жена к нему ласкова, все ей и выложил: «А то, - говорит, - волчья косточка, для того она надобна, чтоб позвать моего друга верного… да только друг-то теперь уж, поди, не откликнется!». Княгиня тут пуще до мужа ласкается, сымает с него рубаху шелковую, да мужа и спрашивает: «А скажи-расскажи, милый друг, отчего носишь ты на груди обереги серебряны, как от дедов людям завещано, да не носишь ты одного, самого главного, громового колеса Перунова?». Говорит ей князь: «А то потому, что отдал я его другу верному, чтоб позвать меня всякий час мог… да только теперь, чай, не позовет уже!». А молодая княгиня не унимается, муженька-то целует-ласкает, всю одежу с него сняла до последнего, да вот тут-то мужа и спрашивает: «А еще скажи, любезный супруг, отчего на тебе всё следы-царапины, отчего на белом теле следы таковы - аль другую любил, про меня забыл, аль другая тебя кусала-царапала?». Князь-то младой распален уж был, осторожность забыл, отвечал правду истинную: «То не баба, не девка была – расцарапал меня серый волк». Хоть и не всё сказал, а и того довольно стало – молодая жена-то смышлена была, тут-то, что к чему, и смекнула. Рассказала княгиня о том своему полюбовнику. И вот на другую ночь, как все спать легли, пришел боярин тайком на конюшню княжескую, да всех коней перерезал, перерезал в хлеву всю скотину, даже псов на псарне перерезал всех, ни единого не пожалел. Одна спаслась маленькая беленькая собачка, что у князя под кроватью спала – в опочивальню-то княжью злодей до срока не сунулся, только тем и жива осталася. А наутро холопы глядят – все-то на дворе в крови, вся-то живность мертва лежит, зарезана. Поднялся тут крик, набежали слуги, да воины, да бояре – все шумят да толкаются, что за беда приключилась, понять не могут, кто всему виной – не ведают. А боярин-злодей им и молвит: «Вы-то князя своего чтите, да не ведаете, что князь-то ваш – злой колдун, с нечистью знается, водит дружбу с оборотнями, сам с серым волком в чрезъестественном блуде живет. Князь, князь один всему виной!». Поверили ему бояре, взволновались, говорят между собой: «Со скота началось – там и до людей дойдет!». А боярин-то их все больше подзуживает: «Коль не погубите князя – всем вам самим от него живыми не быти!». Похватали бояре оружие, всей гурьбой ко князю в опочивальню вломилися, кучей разом на князя набросились. Князь-то спросонья был, без оружия, в чем дело, не знает, не ведает. Как навалились на него слуги неверные – зарычал князь, как зверь лесной, всех по сторонам разбросал-раскидал, кого насмерть зашиб, кого до полусмерти. Как вдругорядь они на князя набросились – вдругорядь с себя сбросил изменников. А уж как третий раз навалились на князя великой силою – тут уж не стало у него больше моченьки, тут и схватили его, тут и скрутили государю руки белые, изорвали на нем рубаху шелкову, заковали в цепи железные, кинули князя в темницу глубокую. А боярин-злодей на него глядит, над князем своим насмехается: «Отчего, - мол, - родич, невесел сидишь, аль несладко в темнице, не радостно? А у нас-то наверху нынче весело, а у нас-то наверху нынче три праздника! Как уж первый праздничек - нынче я на престол княжей шапкой твоею венчаюся. А второй-то праздничек – завтра свадебка, молодую жену твою за себя беру А уж как на третий-то день третий праздничек – выведут тебя из темницы глубокой, приведут тебя на место лобное и казнят тебя лютой смертию». А княгиня молода с ним рядком стоит, полюбовнику своему вторит во всем, веселится-смеется, в ладоши бьет. Так вот они своему черному делу радовались, об одном только печалились – не нашли они волчьей косточки. А косточка-то волчья в те поры, как набросились на князя изменники, у него из-за пазухи выпала, под кровать закатилась, подобрала там ее беленькая собачка, в самый дальний угол запрятала – никто не сыскал! Вот сидит князь в темнице глубокой, сидит день, сидит другой, кручинится. Жаль ему жизни своей молодой, еще жальче князю престола отчего, а всего жальче ему волка любезного. «Хоть бы, - говорит, - напоследок обнять еще раз милого друга!». Только вымолвил, глядь – стоит перед ним серый волк. Кинулся князь к волку на шею, стал его обнимать-целовать, стал расспрашивать: «Ты откуда здесь, милый друг, как попал в темницу глубокую?». Рассказал ему волк, как дело было. Как наверху-то крамольники пировали да праздновали, про беленькую собачку и не вспомнили, со стола не дали ни крошечки; день прошел, другой прошел – у ней маковой росинки во рту нет. Стала тут она с голоду грызть волчью косточку, да ненароком в нее и дунула. Прибежал серый волк на зов, видит – дело неладное. Стал он беленькую собачку расспрашивать, она ему обо всем и поведала. Песье-то племя – оно с волчьим сродни, они между собой разговаривать могут. Пал тут князь пред милым волком на колени, зарыдал слезами горючими, повинился в своей изменушке. Да тут-то уж и мужу плакать не в стыд! Плачет князь, обнимает волка желанного, а серый волк-то к нему ласкается, языком с лица слизывает слезы горючие, да у самого из очей желтых слезы капают. «Для чего, - говорит, - милый князь, ты меня не послушался! Да слезами горю не поможешь. Теперь-то уж не поправишь содеянного. Не могу я тебя, сердечный друг, спасти от лютой смерти, не в моей это теперь власти. Могу только сделать так, чтобы мы с тобой отныне не разлучались навек. Если хочешь и не страшишься – подставь шею и ничего не бойся». Не устрашился князь, только того и желал теперь. Обнажил он белую шею и подставил под волчьи клыки. На другой день явились в темницу слуги неверные – князя на казнь вести, видят: князь лежит мертв, уж не дышит. А на груди у него лежит мертвый волк. - То-то, верно, злодеи обрадовались! Верно, думают: князь сам умер, не они убили, не обагрили они рук государевой кровью – так выходит, они и не изменники вовсе! - Именно. Так все и вышло. Все бояре плачут по князю покойному, возносят хвалы государю мертвому, про зло-колдовство уж и речи нет. Уж и тризну по князю готовят пышную, хоронят князя с честью по государскому чину. Нарядили покойного в одежды богатые, сложили краду великую, принесли богам жертвы обильные, как в старину у язычников принято было. Возложили мертвого князя на костер. И мертвого волка рядом с ним положили, чтобы отныне они не разлучались навек. И, сделав так, зажгли костер. Взметнулось жаркое пламя до самого неба, и опало тотчас, а как опало – вскочили с погребального костра два волка. Стали плечо к плечу, зарычали, ощерились: подходи, кому жизнь не мила! Тут-то бояре все всполошилися, наутек кинулись, кто куда – в один миг опустело поле. Невозбранно волки по полю прошли, плечо к плечу, голова к голове, а один-то волк – то волчьего князя молодший сын, а другой-то волк – бывший русский князь. Ни един человек не посмел их преследовать. Волки же вдвоем в темный лес ушли, вместе в чаще глубокой сокрылися. А уж там-то их никому не достать! Правда, в человеческий облик ни один из них уж с тех пор вернуться не мог, ну да им не особо-то было и надобно. Так и стали они вдвоем жить-поживать, беды-горя не знать, может быть, и до сих пор живут! Ну как, хороша ли сказочка? - Затейлива! Да только, Федяша, гляжу, переделал ты сказку на свой лад. Мне ее гусляры прежде сказывали, и там князь с серым волком между собой побратались, обменялись крестами тельными – а ни про какую любовь там и речи не было. - Э нет, государь, это как раз они тебе неправильно сказывали! Как может оборотень святой крест носить? Да и сам посуди - если то не любовь, то с какой стати жениться-то запрещать? - Хмм, что ж, разумно… А если так – то скажи-ка ты мне, Феденька, что с княжеством тогда сталося? Неужто боярин-изменник так в нем и правил? - Править-то правил, да недолго. У князя ж маленький сын был, от первой, покойной, жены. И вот как вырос княжич – воротил себе отчий стол, злодеев, мачеху с полюбовником, привязал к диким коням и пустил в чисто поле – тут обоим и конец пришел. - Ой, Федька, хитрец! Ты же сам это только что выдумал. - Не выдумал, а сообразил! Не может так статься, чтоб занявший престол не по праву остался безнаказанным. Если не самого, то потомков его непременно постигнет Божья кара. - А в языческом царстве? - Господь един над всеми! - Утешно ты, Федя, сказки сказываешь… - Неужто только утешно? - Федька! - А что, разве уж и спросить нельзя? - Федька, развратник!!! - Уж каков есть, великий государь… теперь не переделаешь… уррр… - Федяяяшка… - уррр… уурррррр… - Ласкуша ты эдакая! Для того, чай, и надел шерстяную рубаху серую, некрашеную? - …ры-ры… и, между прочим, ничего более! - Да? А не врешь? А ну как проверю? - Уррр… уже проверяешь? - Хм, не врешь, и впрямь ничего боле нету! - Уууу, желанный князь, можно ли верить оборотню? Ты проверяй… надежнее проверяй…оооооо… вот так проверяй… урррр… чтобы уж наверняка!