Шесть слов

— Прости, полковник, мы продаём ботинки парами. Моран смотрит на свою обувь – расползшиеся кроссовки с подранными шнурками и отвалившейся подошвой, внизу обмотанные тряпьём, что ему под руку попалось – лишь бы только добраться до дома и не поранить стопу. Моран смотрит на свою обувь. Расползшийся правый кроссовок, который кое-как удерживался на здоровой ноге. Всё никак не перестанет думать о том, что у него их две. Засыпанная песком Индия, переполненная попрошайками, детьми и запахом уличных свалок. Последнее место на планете, где бы хотел оказаться Себастьян, но другой дороги в цивилизованный мир не было для него. С фронта сюда, отсюда домой. Простой маршрут для полковника – уже отставного – который возвращался в Англию без ноги. Обратная сторона военного дела. Моран воевал уже несколько лет, и честно сказать, даже на секунду не мог представить, что с ним может случиться подобное. Но случилось. Даже его ловкости и опыта не хватило, чтобы уклониться от той гранаты. Прошло три недели, или может, чуть больше – чувство времени у Морана слегка притупилось – и его отпустили на все четыре. Их полевой госпиталь переполнен и без его, Себастьяновского, присутствия. Полковник это понимал как никто другой. Ему дали потёртые костыли, деньги, чтобы добраться до Лондона – больших сумм командование в зоне военных действий не держало – и вот он здесь. Бастиан тяжело опирался на костыли, то и дело перехватывая один или другой, пытаясь найти удобное для рук положение. Индийский рынок возле вокзала – место не совсем подходящее для отдыха, но Себастьян решил попытать удачи и найти хоть кого-то англоговорящего и продающего обувь. Найти-то он нашёл, но почему-то ему казалось, что стоить старые стоптанные башмаки будут дешёво. Он ошибся. — Сколько пара? Погоны полковника, форма (пусть и растрёпанная сейчас в конец), английский говор – все три фактора складываются в голове продавца, и он мгновенно поднимает цену обуви до неприличной. Себастьян морщится, у него с собой денег - как раз на половину этих потёртых кед, ему сейчас хоть что-нибудь, лишь бы не добираться босиком через весь город. — Один за полцены? — Прости, полковник, мы продаём ботинки парами. Моран смотрит на свою обувь. На секунду ему представляется, как он сходит с Лондонского вокзала в таком виде – конечно, столица Великой видала и хуже, но всё-таки что-то в груди отчаянно ноет, очень похожее на тщеславие. По прибытию ему даже некуда будет пойти – был у него один старый университетский друг, да вот только помнит ли он до сих пор о нём? Моран вспоминает Джима – естественно, не впервые за весь срок своей службы здесь. Он приходил провожать его на вокзал, когда Себастьян уезжал служить. Младше, ниже, бесноватее, агрессивнее – горсть прилагательных, которые так точно его описывали. Что с Джимом стало сейчас? Какое применение он нашёл своим эксцентричным способностям? Нашёл ли он нового подельника вместо Морана? Бастиан моргает и переводит взгляд на продавца – сторговаться с ним не удалось, а обходить это место по кругу в который раз просто-напросто не хотелось. Мужчина отступает от дороги в тень, приваливается к дереву и перевязывает съехавшие с подошвы тряпки. Кто его встретит в Лондоне кроме пустой маленькой квартиры? Моран передёргивает плечами, подхватывает костыли и направляется обратно к вокзалу. Купить бы билет на сегодняшний поезд, потому что оставаться тут ему очень уж не хотелось. Впрочем, возвращение тоже не маячило перед глазами радужной перспективой – но вернуться хоть куда-нибудь надо было. Воевать для него уже не вариант. Он уедет с войны, но радовало одно – какую-то её часть полковник утащит за собой. Сомнительное утешение. Улицы узкие, неровные, извивающиеся. Тут и там коровы, дети, попрошайки, женщины, мусор, коровы, дети. К вокзалу десять минут ходьбы, но с его-то темпом… Себастьяну очень не хотелось жалеть себя. Слишком мало прошло времени, чтобы свыкнуться с костылями возле кровати, культей вместо левой ноги, одним ботинком вместо положенных двух. Это было достаточно… сложно. Но не казалось непреодолимым. Часто он забывал о том, что у него больше нет одной ноги. Часто помнил об этом очень уж хорошо. По-разному. В целом, он справлялся. Моран уже не смотрит по сторонам – только себе под ноги, чтобы облегчить собственное передвижение. Его кто-то толкает в бок – галдящая толпа малышни пробегает мимо, полковник блекло глядит им вслед. Возвращение в Лондон – чем оно обернётся для Морана? Кем оно обернётся? Себастьян как-то неожиданно настораживается и поворачивает голову вперёд. Помяни чёрта. Он будто бы вырос из-под земли – эти его приёмчики Моран хорошо помнил. Джеймс любил появляться из ниоткуда в самые неожиданные моменты. Застать врасплох, шокировать и сбить с толку; что для других сердечный приступ от неожиданности, для Мориарти радость. Он стоял перед ним в паре метров как ни в чём не бывало, и Моран даже подумал, что бредит. Ну надо же. Бастиан уехал несколько лет назад, а этот взъерошенный мальчик до сих пор его помнит. Теперь Мориарти выглядел поспокойнее – прямая спина, рубашка, чёрные джинсы и авиаторы – о, эту модель он носит уже чуть ли не десять лет. Очки задираются тонкими пальцами на затылок, и они смотрят друг другу глаза в глаза. Даже что-то в его лице… Даже что-то в его лице стало строже, острее. Возможно, яростнее? Себастьян, впрочем, так и не смог подобрать нужного слова для описания его изменившегося лица. Полковник как-то стушевывается вдруг, внезапно ощущая гнёт занесенных песком метров между ними. Преодолеть их под его взглядом, проковылять их под его взглядом – Себастьян медлит, не спешит делать шаг навстречу, неловко ведя плечом, заставляя награды на форме тихонько звякнуть. Театральные эффекты от Джима, видимо, передавались воздушно-капельным. Морану не кажется, что он потерял достоинство вместе с конечностью, но нужно было какое-то время, чтобы привыкнуть к собственной слабости. Теперь он не сколько защитник, сколько подзащитный – не навсегда, но сейчас, в двух метрах от Джима, посреди пыльной и грязной улицы, Моран чуть ли не впервые в жизни почувствовал укол беспомощности. На самом деле он ждал, пока Джим уйдёт. Развернётся, как только поймёт в чём дело, сделает шаг назад, растворится в толпе, найдёт нового друга-телохранителя, продолжит становиться острее, старше, возможно даже, немножко выше – словом, то, что он делал до отъезда Морана на фронт. На самом деле он ждал, пока Джим уйдёт, но Мориарти стоял на месте, не моргая, не двигаясь, а потом как-то вдруг подобрался и наклонился вниз, расшнуровав кроссовки и стаскивая их со своих босых – что за подростковая привычка – ухоженных ступней. Кроссовки обматываются вокруг кистей шнурками, как будто змери, Джим делает первый шаг, даже не морщась, когда мелкие камушки впиваются в кожу, он проходит под Себастьяновым взглядом эти несколько метров, а потом останавливается почти вплотную. Моран вдыхает глубоко и ощущает знакомый запах – что-то древесное, острое, пряное – и пытается выдавить из себя слова приветствия, но получается только кривая и кислая улыбка. Мориарти фыркает, отводя взгляд, и медленно разжимает пальцы – кроссовки падают на землю с глухим стуком и отскакивают в стороны. Себастьян как завороженный смотрит на их падение, смотрит на отполированные ногти на ногах Джима, смотрит на задравшийся отворот его чёрных джинсов. — Обувайся, чего стоишь, - Джеймс прячет руки в карманы и смотрит так беззаботно, как в стародобрые времена – вот-вот придумает Морану очередное задание для профилактики от безделья. В этом весь Мориарти – найдёт, подхватит, задаст направление для него, продолжит, наполнит, высушит, поломает. Своеобразный, но необходимый, как ключ для большого механизма. Только в присутствии Мориарти Себастьян приходил в движение – так ему иногда казалось. Джеймс его дополняет. Джеймс его не жалеет, за что Бастиан ему невероятно благодарен.