Пусть листья падают

Его решение так кошмарно и неестественно, так нелепо и… окончательно, что все, что она может ему противопоставить – снова уйти. Да, снова надеть траур и блуждать по долинам и горам, не откликаясь на призывы – и пусть все живое скорбит вместе с ней, бессмертной, обманутой бессмертными. А эти смертные пахари, любимцы Зевса, пусть молят кого хотят о благодатном урожае, и если не сумеют найти лучшего корма, пусть мрут – быть может, тогда Тучегонитель прислушается к ее словам. Великая богиня Деметра совсем не кровожадна, несмотря на то, что ее зятем зовет себя сам мрачный владыка подземного царства. Но она – мать, и притом мать, у которой отнимают единственную дочь. Так кто посмеет ее осудить? - Смири свое сердце, милая, - негромко говорит Рея; в глазах супруги Кроноса, видевшей зарю этого мира, ее детям всегда чудится хрустально-светлый нездешний отблеск. Деметра отводит взгляд, не желая поддаваться этой иллюзии; она все еще считает, что мать могла бы вступиться за них, если бы пожелала. Но больше излить свою скорбь некому. А голос Реи продолжает звучать – нежный, обволакивающий, такой обманчиво мягкий: - Ведь и у меня отнимали детей, и я не смела противиться, пока не родился мой третий сын… он был так красив и так ясно улыбался, и великая сила чувствовалась в нем… Ему одному достало ее прекратить мои мучения. Но я была вознаграждена, дочь, стократ вознаграждена, когда видела вас на тронах, в царских уборах – это ли не величайшая радость для матери? Подумай о том, какая великая судьба уготована твоей дочери, и радуйся вместе со мной. - Великая судьба, мать? Это верная погибель! Как ей жить без солнечного света, без цветущих лугов и смеющихся подруг, без всего, к чему она так привязана? Без меня?.. Когда она вернулась из подземного царства, она сама была похожа на смертную тень! Зевс не понимает, на что обрекает мою дочь и меня! Прошу тебя, иди к нему. Тебя он послушает! Ведь он не клялся водами Стикса, а значит, все можно обратить! Рея качает головой: - Нет, дочь, я не могу исполнить твою просьбу. Есть силы, которые выше нашего разумения и клятв, которые мы почитаем священными. Ими живет и движется этот мир, ими изначально установлены законы для нас и для тех, кто молится нам и приносит жертвы. Они предназначили Зевсу сменить отца на престоле; они предназначили и твоей дочери стать супругой Аида. Я не могу назвать тебе их, но знай: они никогда не ошибаются, и если такова судьба твоей дочери, то эта ноша ей по силам. А теперь возвращайся в свой дом. Оставь меня с моей болью. Жаль, что я не могу сделать твоей дочери свадебный подарок, но если мои слова успокоят твой гнев, этого будет достаточно. Прощай! Великая богиня Деметра бредет по тропе, извивающейся в богатом поле, и вокруг богини блекнут и жухнут колосья, роняют недозревшие плоды деревья, стремятся поскорей убраться в норки ящерицы, вылезшие погреться на солнышке. Идет богиня, и полы ее одежд подметают сухой песок. А на горизонте, над скромным белым домиком в обрамлении цветущих яблонь, уже собираются мрачные тучи: громовержец Зевс напоминает о своем решении. *** Кора проснулась от того, что ей послышался далекий удар грома, и в первую секунду удивилась: как может греметь гром в подземном Тартаре? Ей все еще казалось – каждый раз, как она просыпалась, но еще не успела открыть глаз – что она снова во дворце того, кто звал себя ее мужем, и кругом та же бесконечная клубящаяся тьма и тишина, что и в ее беспокойном сне. Там она не видела других снов. Рывком села на кровати, поводя глазами кругом, и вид знакомых беленых стен ее девичьей спальни успокоил дочь Деметры. На столике рядом с изголовьем лежали два кусочка хлеба, стояла чашка с вином и аппетитная толстенькая груша, сопровождаемая серебряным ножом. Взглянув на еду, Кора почувствовала голод. Кажется, она не ела уже очень давно… с тех самых пор, как там ей принесли свежих фруктов, выглядевших совсем как те, что она ела в верхнем мире – и среди них был такой замечательный, ярко-красный, совсем как настоящий гранат… Она, разумеется, слышала, что тот, кто ел пищу мертвых, не сможет покинуть их владений. Но ведь она смогла! За ней прилетел Гермес, и сияние его колесницы едва не ослепило Кору, успевшую привыкнуть к подземной тьме… кажется, она даже кричала и отбивалась, забыв о том, как сама ждала избавления. И осталась бы в Тартаре навечно! – безрадостно усмехнулась Кора, поднося к губам чашку. Что бы ждало ее тогда? А что ждет ее теперь? Зевс… да, Зевс, царь богов – он, кажется, говорил о том, что она должна вернуться к мужу. Вот как? Кора сжала губы, с неприязнью вспоминая пышную бороду и ясно-голубые глаза царя богов. Как грозно потемнели, как засверкали эти небесные глаза, когда заговорила мать и по собранию пронесся шепоток – удивленный, неприязненный шепоток… А Зевс тогда поднялся с трона и стукнул внушительным жезлом по полу – сухой, угрожающий треск молнии мгновенно заставил богов замолчать. И не скажешь, что они – братья, вдруг подумала Кора. Тот, кто звал себя ее мужем, оставил по себе совсем иное впечатление… в нем не было той грозной мощи, готовой в любую секунду обрушиться на непокорного, той ослепляющей царственности. Его могущество казалось менее явным и в то же время всепроникающим, ощутимым повсюду, где он проходил. Кора почти не помнила его лица, зато очень ясно – ощущение, охватившее ее тогда на лугу. Как повеяло в лицо холодным – но не резким, почти нежным. Как стеснило грудь, когда чужая тень упала на нее… Она вдохнула воздух, напоенный его силой, и ощутила, как с этим вдохом в ней что-то неуловимо изменилось. Это было непривычно и оттого страшно, но ей необходимо было сделать хотя бы один глубокий вдох, чтобы закричать, позвать на помощь – мать, подруг… А потом – упасть, позволив подавить себя чужой силе, закрыть глаза и не дышать больше, пока не уйдет тень, заслонившая солнце, пока не склонятся над ней встревоженные подруги и голос – теплый, милый, такой родной голос матери не позовет ее по имени. - Похищают! – выкрикнула она; собранные цветы посыпались из рук. Совсем рядом захрапел конь, и Кора мгновенно поняла, что если сейчас упадет, то тяжелые копыта растопчут ее в прах. Она едва успела испугаться. Нависшая над ней тень как будто отдалилась; воздух, свежий, пахнущий солнцем и травой, коснулся захолодевших губ, и она жадно глотнула его. Был в нем тот же привкус – чужой неизмерной силы, обволакивающего холода и запаха нездешних цветов – но мягче и как будто приглушенный. Словно кто-то бережно коснулся ее волос и сказал: не бойся. А потом сильные руки подхватили ее, заржали невиданные, огнем из глаз пышущие кони, и земной мир померк в глазах дочери Деметры. *** Ирида появляется бесшумно: радужные крылья трепещут за спиной вестницы богов, ясные, отражающие солнечный свет глаза смотрят спокойно и бесстрастно. - Здравствуй, Деметра, - произносит она, и та оборачивается. Размыкаются пересохшие губы: - Здравствуй, Ирида. - Пора, богиня. Где твоя дочь? В прозрачных, как водное зеркало, глазах вестницы отражается измученное, скорбное лицо – не бессмертной богини, но несчастной смертной женщины. Не красит эту женщину пышное одеяние, и волосы, когда-то лучившиеся золотом, теперь больше напоминают съеденную ржавчиной бронзу. - Что с твоими волосами? – спрашивает Ирида, и в ее ровном голосе впервые проскальзывают нотки эмоции – удивления. – Прежде я не видела ничего подобного. - Это цвет горя, - тихо отвечает Деметра и поворачивается, чтобы идти дальше. – Поднимемся со мной, Ирида. Кора в доме. *** Никто из подруг не пришел ее проводить. Кору это очень обидело – она смутно догадывалась, что они теперь боятся ее не меньше, чем разных наглых сатиров и младших богов, и сочла это ужасно несправедливым. В конце концов, временное заключение в Тартаре не сделало из нее какое-нибудь чудовище! Но кого же оно из меня сделало? – спрашивала она себя и не находила ответа. Жена ли она владыке Аиду? Если да – почему не было ни предварительного сговора, ни традиционного обряда, ни свадебного пира – одно только слово Зевса? Неужели так велика власть царя богов? Если нет – тогда зачем ее снова отдают в Тартар, почему так печальна мать и так строго молчалива вестница Ирида? Коре было жаль мать, жаль своих подруг, их забав и яркого, ласкового солнца. И в то же время где-то в глубине души ей… да, ей почти хотелось увидеть дворец Аида хотя бы еще один раз. Как могут разумные существа жить в такой ужасной обстановке? Может быть, она что-то упустила? Может быть, там вовсе не так страшно – и под покровом мрачных стен тоже растет трава, цветут цветы и свет солнца пробивается сквозь нарочно для этого проделанные в земле окна? Скажем, всякие жуткие пещеры и трещины в скалах. Разве так не может быть? И Кора то и дело касалась рукой поясного кошелька, в котором у нее лежали половинка груши, немного земли, собранной у дома, и маленький желтый цветок, выкопанный вместе с корнями на простом поле мира смертных. Коре хотелось проверить, смогут ли плоды верхнего мира прижиться у нее на той почве. В конце концов, разве она не дочь своей матери? Она вглядывалась вдаль, щурясь на заходящее солнце, и с бьющимся сердцем одновременно желала и боялась увидеть на горизонте дивных огненных коней и колесницу подземного владыки. *** - Здравствуй, Персефона. Он словно вырастает из-под земли у самых ног ее дочери – на этот раз без коней и колесницы, и Кора смотрит на него, будто зачарованная, а Деметра едва может совладать с желанием броситься и встать несокрушимой стеной между нею и им. - Я не беру чужого, - спокойно замечает Аид. Его низкий голос доносится до Деметры откуда-то издалека. – Персефона – моя царица, моя супруга. Отец передал ее мне. - Она – моя дочь! – Деметра, не в силах сдержаться, отчаянно шагает вперед, протягивает Коре руку под ясным и неодобрительным взглядом Ириды. – Кора, идем со мной. Я упрошу мать… Я не желаю этого брака! - Брак уже свершился, желала ты того или нет. Даже Зевс не осмелится нарушить древний закон: тот, кто вкусил пищу мира мертвых, принадлежит ему, и только ему. Выбор сделан, - и он, в свою очередь, протягивает руку замершей девушке: - Персефона, пора. И Деметра, сама не в силах пошевельнуться, глядит, как хрупкая ладошка Коры исчезает в руке повелителя Тартара – и уголки его губ едва приметно вздрагивают в улыбке, которая отражением расцветает на губах его супруги Персефоны. В этот миг Деметра прощается с дочерью, и ей кажется, что небо – ясное, чистое, лазурное небо – обрушивается ей на голову и раздавливает своей тяжестью мать, не сумевшую вынести собственной судьбы. Но Персефона, будто сбросив колдовские чары, в этот миг порывисто оборачивается к ней, и глаза ее, изумрудно-зеленые глаза прежней, милой Коры, молят о прощении. И она успевает крикнуть: - Мама… только подожди! – прежде, чем Аид делает быстрое движение и оба они, царь и молодая царица подземного царства, исчезают, словно никогда и не ходили по этой земле. Только расшитый поясной кошелек – ее, Деметры, рукой расшитый, подарок любимой дочери – остается лежать на траве. Сверкающей радугой возносится в небо быстрокрылая вестница Ирида, а Деметра медленно опускается на колени, подбирает кошелек и, бережно пряча в складках платья вещь, что еще помнит ее прекрасную дочь Кору, шепчет: - Я подожду. И невыплаканная слеза божественной матери опускается на землю – первым желтым листом.