Простите, случайно, не вы ль – мистер Голд?
Голос, до боли знакомый и плавный.
Да, дорогуша, я именно тот…Комом слова встали в горле нещадно.
Ты ль это? Мираж ли? Иллюзия? Бред? Как может такое со мной приключиться? Ты выжила? Здесь ты? Так дай же ответ, Любовью твоей мне позволь же напиться!Меня заточила Регина во тьме, Не знаю я: кто я, кто вы, где сейчас мы. Но что-то знакомое в вашем лице, Вы кажетесь кем-то родным, неопасным.
Да, дорогая, со мной все угрозы Тебя обходить станут впредь стороной. Я страж твой и раб красной пышущей розы, Тебе мной подаренной в век золотой.Но чем заслужила такую защиту? Такую ограду от злых языков?
Я – чашка, твоей что любовью разбита, Источник ты мыслей моих, жизни, снов. Будь ты родником, я б холодной напился Воды, чистой, ясной, чуть сладкой на вкус. Будь башней высокой ты – насмерть б разбился, Змеей – принял б с верностью страшный укус.Я не … понимаю, неужто так сильно Вы любите? –
Страстно, беспамятно, о! Не отвергай же, пока не постигла: Я верен, как мне – мое веретено.Что ж, вижу, вы правы, раз бьется так сердце, Раз давит мне чувство какое-то грудь…
Об этом мечтать же не мог и посметь я! Позволь мне тихонько к тебе, Белль, прильнуть.Но это так странно, как будто мы вместе Нырнули в кошмар, а проснулись в раю. Мы словно расстались у перекрестья, Склонились над бездной, стояв на краю.
Ты даже представить, родная, не можешь, Насколько точны твои, горьки слова. Но если в бессилии руки ты сложишь, Мы вновь одиноки – в морях острова.Постой, не придется нам больше молиться! И вместо зимы взыграл теплый апрель: Я помню: возлюбленный мой Румпельштильцхен!
О, как я люблю тебя, милая Белль!