Машина эмоций

– Кто тебе нравится? Я могу сказать тебе, что мне не нравится, но это ты, кажется, усвоил ещё на второй день нашего знакомства. – Франц Кафка, – в привычном для меня жесте, закатываю глаза и снова фокусирую их на фразе, которую по твоей милости читаю уже восьмой раз. – Эт кто такой? – ты сдвигаешь брови в недоумении, но тут же следующая мысль заставляет капризную гримасу оторопи смениться настоящим изумлением. – Так ты что… всё-таки.. Это очаровательно. Не важно, насколько правдиво. Хохот сдержать мне не удаётся, ну простите. – Так, хватит смеяться! Понял я шутку, не тупой. Да ну? – Ну скажи же! Может, я могу помочь тебе, – ты снова капризно хмуришься и смотришь на меня исподлобья своими ланьими глазами. И я совру, если скажу, что этот взгляд не имеет никакого действия. Нет, я не настолько отчаян, чтобы просить о помощи тебя. – С чего такой интерес к моей скромной персоне? – а это звучало достаточно отчаянно? Я отрываюсь от книги и смотрю на тебя в упор. Взгляд ланьих глаз сосредотачивается на кафеле, и ты опять начинаешь оправдываться. – Ну… ну просто! – Врёшь, Андерсон. – Окей, не веришь? Ладно! – и вот ты уже жестикулируешь подобно ветряной мельнице, будто это как-то поможет сформулировать рой пустых слов оправданий. Ты явно пытаешься быстро придумать, что бы соврать, но за нехваткой идей всё же обращаешься к правде. – Иззи сказала, что я должен это знать. Ах, Иззи. Это требует объяснений – с чего бы ей быть единственной посвящённой в секрет, который, надеюсь, умрёт, так и не увидев света. Эта ситуация не особо поддаётся формальной логике, что является одной из множества причин, почему она меня напрягает. Не собираюсь вдаваться в подробности, но навязчивые дифирамбы одной рыжей психопатки на слова «Ной целовал парня» и их вариации в один прекрасный момент довели меня до ручки. Единственный выход, который я нашёл – сказать Иззи всё как есть. Да. Тогда это казалось мне логичным. Нет, вы слышали? Мне показалось логичным рассказать Иззи о наличии у меня романтических чувств к Коди. Влюблённость действительно отупляет. Такое откровение заняло разносторонний мозг этой душевнобольной на пару дней, но et in circulos suos revirtitur – вскоре желание превратить мою жизнь в (ещё больший) кошмар снова стало её целеустановкой. Но уровень её интеллекта, вопреки всем моим ожиданиям, оказался чуть больше, чем у грецкого ореха, и поэтому она, видимо, решила подступить с другой стороны. – Ты веришь Иззи? – не стану скрывать, я блефую. – На прошлой неделе эта олигофренка объявила мне, что её отец был белкой. – Ну… пожалуй, ты прав. Скорее, её отец – белка, чем Ной в кого-то влюблён, – ты пожимаешь плечами, виновато улыбаясь всё тому же кафелю. Стоп, это был комплимент или оскорбление? Будто читая мои мысли, ты снова начинаешь усиленно оправдываться, твои глаза разрастаются до непропорционально больших концентрических окружностей: – То есть… ну, я не… в хорошем смысле! – где тут хороший смысл? – Чёрт… ну, ты понял, да? – Если ты о главном титуле бессердечного, то тут уж скорее «принял», – вздыхаю я, с каплей наигранного драматизма в голосе. – Да нет же, просто… просто если ты действительно влюблён в кого-то, то этот «кто-то», должно быть, по-настоящему особенный, – сам себя не похвалишь, да? На секунду снизив оборону, я не удерживаюсь от почти незаметной улыбки сопливого сентименталиста. Да что ж со мной? – Подожди-ка… почему ты говоришь в мужском роде? – внезапно замечаю я. Неужели это так заметно? – Ты думаешь, что я гей? – Знаешь, я так и скажу Иззи, что не должен вмешиваться в твою личную жизнь, хорошо? – кажется, помимо мелкого тремоло, в котором тебя сотрясает, ты с каждой секундой становишься всё краснее, но как бы это ни было мило, боюсь, что я тоже. Хвала равномерной пигментации, на мне это не так видно. – Как скажешь, – отмахиваюсь я, и в следующую секунду тебя уже нет. Что ж. Мне же лучше. Стадо светлых умов нашего поколения, кажется, собирается весь день провести в радостной, необременённой смыслом и осознанием компании друг друга. Даже эта недомизантропка с её типичными девчачьими ценностями, но горстью «я особенная» и «люди тленны» в комплекте. Отмой слои штукатурки и сделай лицо попроще, во имя здравого смысла! – сказал бы я ей, если бы не её кукла-Кен с дурацкой ямочкой на подбородке и гитарой наперевес. Что она знает об одиночестве. Не хочу становиться этой старухой с лавочки, выкрикивающей направо и налево всякие лестные слова, но лёгкая интроверсия не делает никого аутистом. Строить-то из себя Артемиду перед такой толпой Актеонов. И я говорю так не из ревности. Не из ревности. Да, спасибо, что подтверждаешь мои слова, садясь рядом с ней, так близко, что мне даже её немного жалко (я не завидую), что её баснословное личное пространство десять раз нарушается (я не завидую), что будь я Трентом (не дай бог), я бы напрягся (я всё ещё не завидую). Ты смотришь на неё внимательно, рассматриваешь, будто хочешь нарисовать, но ты мне показывал свои рисунки (там были Новые Титаны), и это было ужасно. Но всё же ты так близко к ней, что-то спрашиваешь, что-то незначительное, потому что она хмурится, но, тем не менее, важное, потому что хмуришься ты, и отвести взгляд отвести взгляд отвести взгляд Не пялиться не пялиться не пялиться не пялиться не пялиться не пялиться не пялиться «Америка» стоит большего внимания, чем всё это. *** Как я и говорил. Беспрерывная восьмичасовая прогулка заключённых, с авторитетом в лице Джеффа и прилагающейся к нему Бриджет, не собирается заканчиваться, так что всё это высокопочтенное общество всё никак не разойдётся по своим камерам. Первые часа два пытался читать прямо по соседству с ними, но после третьего мяча, брошенного мне в голову (случайно или не случайно?) Дунканом, я ретировался. Ненавижу это место всё больше. Игра закончилась, можно уже нам разъехаться по домам, чтобы больше никогда не видеться? Клянусь, скучать буду только первый месяц и не по всем и совсем чуть-чуть. Уверен, принцип «с глаз долой – из сердца вон» сработает не только у меня, и все эти лучшие друзьяшки вскоре забудут друг о друге. А я забуду о тебе. Тебя на улице уже нет, видимо, поразил очередной ожог, и серьёзно, в этот раз жалеть не собираюсь, потому что я же говорил. В дверь моего номера как-то нервно стучат. Иззи? Обслуживание номеров? ФБР ищет Иззи? А, нет. Всего лишь ты. Я не волнуюсь я не волнуюсь я не волнуюсь я не волнуюсь – Ты зашёл за солью или продолжим дискуссию? Ты глупо усмехаешься, и это что такое ты нашёл на моём ковре, что тебе так интересно рассматривать? – Скорее второе, чем первое, – какая неожиданность. – Андерсон, – вздыхаю, – мои глаза здесь, наверху, жаждут увидеть светлый твой лик, пока ты тут рассматриваешь мой ковёр. – Да-да, прости, – исправляешься ты, весь красный и пытающийся сфокусировать внимание на одном из моих глаз. – Это ты прости. Сообщай в следующий раз, если соберёшься зайти, я хоть пропылесошу, – бурчу я, и ей-богу, хватит так хихикать, мне действительно становится неудобно, и я уже чувствую, как разливается краска по лицу. – Так… – опять, ну опять, чем этот ковёр тебе так нравится? – можно войти? Очаровательное комбо скромности и наглости. Я безразлично пожимаю плечами и даю тебе дорогу. Моя комната освещается только солнцем, медленно продвигающимся к горизонту. Ты садишься на пол, опершись спиной на кровать, так, что всё твоё лицо (кроме этих нелепых прекрасных ланьих глаз) покрыто тьмой. Умный ход, Андерсон. С твоей-то тенденцией к девичьим румянцам. – Это какой-то знак протеста? – спрашиваю я, садясь напротив. – Спасём диваны от бремени наших туш? Жест аскетизма? Ты завербовался в хиппи? Ты опять глупо смеёшься и мотаешь головой. – Привычка, скорее. Я молча киваю, и выходит неловкая пауза. Ты щёлкаешь застёжкой на своей сандалии – нервничаешь. Смотришь уже, слава богу, не на ковёр, – на свои руки. – Мы медитируем? – закатываю я глаза. – Нет, нет… – на этот раз даже не усмехаешься. Выглядишь серьёзным, почти таким же, как тогда, когда сидел с Гвен. И я совру, если скажу, что не чувствую, как ускорилось моё сердцебиение. Боюсь, если попытаешься, то даже ты сможешь его услышать. – Я говорил с Иззи. Потом с Гвен. Сглатываю. Чёрт. – И как, информативно? – чёртчёртчёрт, это что, мой голос дрожит? – Иззи сказала, что это Гвен, – выпаливаешь ты, страшно, непривычно хмурясь, но всё ещё глядя в противоположную от меня сторону. – Что… – получается сказать, вместо «Андерсон, ты имбецил, или ты слепой, или как вообще?!». – Ты влюблён в Гвен, – заключаешь ты твёрдо. – Ты влюблён в Гвен, – повторяешь ты, ещё твёрже, и что я вижу? – ты, наконец, смотришь на меня, хотя явно подавляешь желание отвести глаза. – Коди, я не… – я в таком смятении, что даже называю тебя по имени, надо же. Что ж, туше, Андерсон, но я всё ещё веду счёт. – Если ты думаешь, что я против, то это совсем не так, то есть, Иззи сказала мне, потому что думала, что я должен это знать, потому что, ну ты понимаешь, вся эта история с моей уже прошедшей влюблённостью в Гвен… Прошедшей?.. – …и сейчас всё уже совсем по-другому, и если как-то получится, что она расстанется с Трентом, я буду рад, если ты… – Тихо, – останавливаю я твой безудержный нервный поток слов, и ты тотчас замолкаешь. – Ты ещё говорил с Гвен, кажется? – Ну… я просто объяснялся ей в своей внезапной нелюбви к ней, то есть, не совсем внезапной, да и не совсем нелюбви, но, в общем, я сказал ей, что больше не претендую на неё и снова объявляю себя свободным дамским угодником, и… Не знаю почему, но у меня не выходит сдержать усмешки. – Это правда, – киваю я. – Про Гвен, имею в виду. Я тебе тоже не говорил, потому что боялся конкуренции, – ты горько усмехаешься, твоё раздражающее мельтешение прекращается, и ты складываешь руки на коленях. – Но… да. Никому же не скажешь? Ты киваешь. – Мы ведь и так скоро разъедемся, так какой смысл раздувать из этого роман-эпопею? – глухо спрашиваю я. – Так ты думаешь, что не будешь поддерживать ни с кем контакт, после того, как мы разъедемся? Чёрт. Я хмурюсь, и ты понимающе киваешь. – Я найду тебя на фейсбуке, – говоришь наконец. Снова – молчание. Снова – ты смотришь на свои руки. Снова – они теребят застёжку твоей сандалии. Весь твой вид говорит о том, что ты словно к чему-то готовишься, но никак не решаешься сделать первый шаг, и мне почему-то не хочется тебя торопить. – Значит, Гвен? – улыбаешься ты неловко. Не знаю, что задумала эта рыжая Ата, и причём тут Гвен. Но как-то мне не хочется этого знать. Лишь бы всё это поскорее закончилось, и ты ушёл жить своей беззаботной жизнью человека среднего ума (видишь, как высоко я тебя ценю?), а я остался разгребать все свои несуществующие проблемы, которые и так скоро пропадут. Надеюсь. – Значит, да. – Как давно? – После «Неспиатлона». Чёрт. Чёртчёртчёрт. Ты недобро ухмыляешься. Почему-то, вся неловкость с твоего лица в момент стирается. Андерсон, ты чёртова королева драмы, твои эмоции не поддаются анализу. – Давно, – ты медленно качаешь головой, и я чувствую себя обведённым вокруг пальца, впервые в жизни, чёрт подери. Неприятное чувство. – Что за допрос рабов? – возмущаюсь я, слышишь, возмущаюсь. Кажется, ты заразил меня эмоциями. – Отсылка к Варкрафту, – ты снова по-детски хихикаешь, господи, да что с тобой не так, машина эмоций? – Знаешь. Никогда не думал, что ты можешь так покраснеть. Ну что ж. А вот теперь ты знаешь, что покраснеть я могу ещё больше. – Тебе она настолько нравится? Это ловушка. Как я не заметил этого раньше? – Ты знаешь, я дружу с Трентом, могу уговорить его, чтобы он позволил тебе поужинать с ней, может… Остановись. – ...Он на самом деле неплохой парень, но я думаю, что ты и Гвен могли бы быть хорошей парой… Остановись. – ...Я имею в виду, вся эта задумчивость и серьёзность, которые мне так в ней нравились, этого в тебе хоть отбавляй, так что вы… Остановись. Я не поддаюсь на провокации. И я полностью проигнорирую этот комплимент. – ...Жаль, что мы скоро разъезжаемся, и у тебя, как видно, не слишком-то много энтузиазма на этот счёт, вот если бы ты мог сделать навстречу ей хоть один шаг, то… – Остановись, – хриплю я, так что танцуй победный танец. – Не знаю и знать не хочу, к чему всё это, но ты выиграл. Не нравится мне Гвен. – Ну конечно нет, – беззлобно улыбаешься ты, сволочь. – Я знаю. – Так что тебе от меня нужно? – закатываю я глаза. Меня загнал в угол Коди Андерсон – гик, маменькин сынок, горе-мачо, президент клуба Альберта Эйнштейна, машина эмоций, совершенно неуклюжий, нелепый, неловкий, неуместный, невероятный, невообразимый, с рисунками «Юных Титанов», помешательством на компьютерах, щербинкой между двух передних зубов, с огромными голубыми ланьими глазами. Позор мне. – Мне интересно, почему ты такой красный, – игнорируешь меня ты, по-идиотски ухмыляясь. – Ну, тут один дурень пытается залезть мне в голову, чтобы узнать о моих чувствах, а так не знаю, – нервно усмехаюсь я. – Резонно, – смеёшься ты, и боже мой, что ты делаешь, зачем ты берёшь меня за руку, маньяк Ты нащупываешь мой пульс. Чёрт. Твоё лицо удивлённо вытягивается, но я вижу маленькую мерзкую улыбочку удовлетворения на твоих губах. – Знаешь, под твой пульс Гарольд может делать битбокс, – ты ухмыляешься своей же шутке. – Я в принципе хорошо читаю рэп. Можем стать новыми Beastie Boys. – Пожалуйста, не надо, – усмехаюсь я, и да, это звучало довольно нервно. – Какого чёрта ты делаешь, Андерсон? Твои глаза – единственное, что я вижу на твоём лице против света уже почти закатившегося солнца. Сколько времени мы тут уже сидим? Час? Два? Минуту? Две? Ты смотришь на меня в упор. Я плавлюсь. Ты не отпускаешь руку. – Экспериментирую, – отвечаешь, наконец, хрипло и неожиданно серьёзно. Ты машина эмоций. Но ты умнее, чем все они. Я признаю это, вот так вот, не вслух. Но ты знаешь, что я так думаю. Ты – ветряная мельница, катализатор, трикстер, и ладно, что-то у меня сегодня плохо с метафорами. Ты загрузил мой мозг этими своими эмоциями. Но твои эмоции – единственные эмоции, которых я не боюсь. Наверное, потому что ты остаёшься умным, даже когда позволяешь себе любить. Ты остаёшься умным даже тогда, когда чуть приподнимаешься и наклоняешься ко мне. И целуешь. Голова горит изнутри, и кажется, что единственное, что удерживает меня на Земле, это твоя рука, уже не ищущая пульс, просто сжимающая мою. До чего я с тобой дошёл. Описываю свои чувства. Впервые в жизни понимаю Гвен. Впервые в жизни мне плевать, даже если я сейчас разрыдаюсь. Чёрт. – Так кто тебе нравится, Ной? – спрашиваешь ты, чуть отстранившись и тяжело дыша. – Франц Кафка. И этого достаточно, чтобы твои губы растянулись в улыбке, чтобы твои нелепые огромные ланьи глаза заблестели. Чтобы ты снова приблизился и поцеловал меня, положив ладонь мне на затылок. Глупая умная машина эмоций.