Анюте
Заблудился я в небе — что делать? Тот, кому оно близко, — ответь! Осип Мандельштам
I
Я перелетела перекрёсток, лавируя между прохожими. Широкоплечие, суховатые, осанистые, сгорбившиеся, все они, завёрнутые в свои сероватые, бурые, коричневые «польта», как бы сказал дедушка, отпрыгивали, отступали, пятились, подавались вперед, сталкивались; так их и бросало из стороны в сторону, будто при морской качке. Тут бы остановиться, раскинуть руки, повелительным и вдохновенным голосом начать: «Раз, два, три, раз, два, три... Мужчина! Мужчина, который зонтик открывает! Да, да, я вам говорю, вы в ритм не попадаете». Только вот дирижёрство дело неблагодарное, особенно когда вокруг машины гудят, а дома ждут. От голубизны неба сводило зубы. Бестелесный, тихо-тёмный вечер уже заглядывал в окна. Там гремели тарелки, свет струился теплый и яркий, двигались фигуры. Вечер склонял голову, опирался на руку, вздыхал, и в глазах его была печаль. Кружась, перепрыгивая с ноги на ногу, миновала я несколько улиц, ведущих к дому. Взбежала по лестнице, позвонила. Дверь открылась, и сразу лестничную клетку заполнил урчащий клекот телевизора, жаркий аромат кухни, цветастая светло-синяя фланель бабушкиного халата. Обступили они меня, окутали и растворили. Я пришла домой.II
Мне нравится ощущать это. Быть отрешённой среди всеобщей суеты, среди торопливых. Я сижу на подоконнике рядом с белолиственной вазой красного стекла и смотрю вниз, на таких же, никуда не спешащих. Кто-то гуляет по бордюру, задумчивый, вечный. Кто-то, в этот неразборчивый час я думаю о тебе. Я меряю твои шаги ударами сердца, дорогой Кто-то. Не один ты не спишь. Так бывает иногда, что-то утром тихим и ранним заставляет встать решительно, ходить из стороны в сторону, волноваться о чём-то неясном. И вот уже не получается быть отрешённой среди торопливых. Сбегу от этого волнения на улицу. Тётю провожать. До электрички. По аллее, просыпающейся неторопливо. На крыше небольшого магазина игрушек, прижавшегося к жилому дому, стоял человек. Руки он держал в карманах, с ироничной улыбкой смотрел вверх, словно насмехаясь над кем-то. Тетя взяла меня за руку, ускорила шаг. Он проводил нас взглядом. — Ты что, не помнишь эту историю? — Какую ещё историю? — Про человека, который выставлял стул, вылезал из окна и сидел там, на крыше, пока кто-то из соседей не возмутился. Это, наверное, он! — Как её не запомнишь, ты всегда хотела жить в той квартире, с окном прямо на крышу магазина. Как по мне, так просто не в себе человек.III
Дверь была открыта. Я вошла, поскрипывая половицами. — Простите?.. Лохмы тумана, заполнившие комнаты, вползали и выползали через открытое окно. Он был повсюду. Холодный и отрезвляющий, этот туман тяжело оседал где-то внутри. Никто не отзывался. Почудилось ли мне, или там, за окном, действительно раздался чей-то глухой, невнятный рык, похожий на ворчание? Раздумья были недолгими. Окоченевшими пальцами я схватилась за подоконник, подтянулась на руках, забралась и спрыгнула с другой стороны. С ног до головы окутал меня туман. — Здесь кто-нибудь есть? – почти шепотом вопрошала я, переминаясь с ноги на ногу. Мне не было ответа. Может, я ошиблась адресом? Может, вовсе и не должна я быть здесь? Может, вовсе и не счастливое совпадение, что чудом оказавшийся в нашей глуши зоопарк находится в той самой квартире, с окном на крышу? В моей голове уже стояло мамино грозное: «Вечно ты попадаешь в истории». Ну и что с того? Пока ведь не пропала. Я совсем уже собралась уходить, когда из тумана вынырнул человек. Тот самый, которого мы видели с тётей несколько дней назад. Он шел спиной вперёд, разговаривая с невидимым для меня собеседником. — Вот увидишь, всё образуется. Нужно уметь ждать, — не дожидаясь ответа, человек стремительно обернулся. Увидев меня, подал руку, как старой знакомой. Я неумело пожала её. — Сергей. — Ида, — какой черт дернул меня назвать не своё имя! — К нам в зоопарк? — Да. — Эй, ты там, пошевеливайся, у нас гости!IV
Лупоглазому фонарю целый день что-то нашёптывала заскорузлая яблоня. Какими мудрыми они были! И как это, почувствовать себя мудрыми, лишь им одним было известно. В ряд тянулись подслеповатые лампы и раскидывались кряжистые ветки, а они стояли в стороне, чуждые всем другим. И она шептала, и он слушал. Растерянно шаркая по асфальту, я пыталась вникнуть в путанный рассказ своего спутника. — Я слышал, ты живешь на второй Пятилетке, это же недалеко от того места, где встречаются миры, где... — Ты что, следил за мной? — У меня не было другого выхода. Не покажешь мне это место? — Зоопарк?.. Поздно уже, мне домой пора, — я круто развернулась, конец моего шарфа взмыл под потоком ветра, спутник же не преминул случаем схватиться за последнюю надежду, притянув меня обратно. — Разве я много болтаю? Почему ты не доверяешь мне? Я и не знала, что ответить. Уступка была неизбежной. — Встретимся здесь завтра.V
Расстеленные на полу газеты старательно переворачивал несносный ветер. Уставшие, продрогшие, опьянённые опасностью, бесконечно восторженные, мы с моим вчерашним спутником, растянувшись на полу, листали изрядно потрепанный «Путеводитель в мире туч». Вернее, мы лишь наблюдали, как ветер беспорядочно хлопал страницами. Сопротивляться ему было бесполезно. Главы одна за другой мелькали перед нашими глазами: Cumulonimbus. Кучево-дождевые; Cumulus congestus. Мощно-кучевые... Женя, так звали рабочего по уходу, (это его я не могла разглядеть за туманом, когда впервые пришла сюда), разливал вишнёвый компот по стаканам. Сергей возился с оконной задвижкой. — Тебе определённо нужно давать представления. Шутка ли, балансировать на приставной лестнице, которую никто не держит, как на ходулях, среди бушующих туч, — сказал мне он, бросив укоризненный взгляд на Женю. — Со мной всё в порядке, только голова немного кружится. А вот Женя ни в чём не виноват. Просто так получилось. Бледный и растерянный Женя просиял, услышав мои слова, но вскоре снова стал серьёзным и притихшим. Задвижка наконец поддалась, настигнутый ветер прошелестел ещё несколькими страницами и исчез. «Суперселл» — значилось в названии главы. Сергей присел на корточки, заглядывая в книгу. — Ох и натерпелся же я от этих громадин в Долине Торнадо. — Где?! – в один голос отозвались я и мой спутник. Патрон и работник переглянулись. Мы с легкостью попались на удочку. Оно и не удивительно: для нас и соседний дом был краем света. Край света был невыразимо близок.VI
Я сидела на скамейке, перебирая всё то, что знала о своем спутнике. Его звали Саша, я звала его не иначе как «мой милый спутник» или Шура. В остроте Крюковских трущоб «мой милый спутник» звучало совершенно по-особенному и уже не казалось вышедшим из-под копирки. Он смешно запрокидывал голову, когда начинал рассуждать о чём-то почти шепча. Лелеял чудовищную по меркам наших родителей мечту – стать учителем. Ему нравились мои вечно путающиеся косички. Вот и всё. Он появлялся из предсказуемой неизвестности. Мы сходились во мнении о том, что кроме старого Крюково в городе для нас нет места. Особая теплица, отведенная под сорняки, и наше родное «Хрюкино» навсегда остались в прошлом веке. Оно не всем нравилось, многих раздражал пережиток смутных времен. Чтобы его полюбить, стоило лишь пройтись по охристо-бежевым стёжкам между асфальтированными дорогами, постоять под рябиной, которую посадил ещё твой дед, покататься на той самой отчаянно визжащей карусели из детства. Но «цивилизованные» люди из высоток ни о чём этом не ведали, продолжая существовать в своих тщательно причёсанных районах. Он иногда читал мне Пабло Неруду. Знал всего несколько стихотворений, которые слышал где-то и на слух запомнил. Он меня понимал.VII
Мы потеряли целые сумерки — никому не увидеть дружбу наших ладоней в час, когда мир погружается в синюю тьму. В окне я видел праздник заката на дальних холмах. И порой в ладонях моих, как монетка, осколок солнца разгорался впотьмах. Я тебя вспоминал, и душу студила печаль, которую ты знаешь за мной. И всё же, где ты блуждала, с какими людьми, какие слова говорила порою ночной?
VIII
Всех разбудил дождь. Он, неуклюжий и насторожённый, топтался в темноте. Его слушали. Слушали, как он пробирался сквозь ветви, хватался за стены домов, бросался на землю. Он был безумцем, шатался по улицам, выкрикивал что-то под окнами. И каждый думал: что же не спится? Каждый думал — дождь виноват. Сколько раз я уже была здесь, в этих полупустых комнатах. Чуждая простота линий притягивала, успокаивала. Я сидела на дощатом полу, обняв руками колени. Вошел Сергей. — А где ваш друг? — Саша уехал отсюда. Он ужасно мучается астмой. — Вот оно что. — Этот чудак наговорил мне столько всего перед отъездом. Сказал, что я совсем к нему не привязана, упрекал в том, что всё свое время провожу у вас. Но я так счастлива помогать вам, что даже не до конца помню его слова. — Мне нужно поговорить с вами. Знаете, до того трудно начинать... Как же я до сих пор не свихнулся. Вы больны своими мечтами, понимаете? Вы выдумали эту счастливую жизнь. Ничего нет. Наверное, вы настоящая спите сейчас. Намного проще сказать человеку: «Вы скоро умрете, но когда-нибудь наука сможет бороться с этим недугом». Не тот случай. Каждый останется наедине со своими несбывшимися грёзами. И работа таких как я заключается в том, чтобы донести это до таких как вы. — Что вы несете?.. Но... как, как же тогда зоопарк? — Ах, зоопарк туч — это моя тюрьма. Выгребная яма для иллюзий. Не стоит переживать. — Кто вы такой? Кто вам дал право преследовать людей в их мечтах? — Я — заключённый, отбывающий наказание. Жить плохо. Поверьте мне, я-то мёртв. Но мы можем помочь друг другу. Скажите честно, вы бы хотели остаться здесь? В мире своих мечтаний? Лишь почувствуйте. Лишь вдохните. Это реальность, которая ждёт где-то. Он взял меня за руку, и сразу всё заволокла тупая, ноющая боль. Кроме неё на свете ничего не было, она ломала, крушила, бесновалась где-то внутри. Казалось, ты сам уже стал сгустком туго перетянутых нервов. Подступил смрад, и от тлетворного воздуха некуда было больше бежать, тошнотная вонь проникала в подсознание. Прекратите, прошу вас, прекратите. — Думаю, теперь вы верите, что я не авантюрист, каких в каждом переулке встретишь. — Отчего я должна вам доверять? Что вам нужно? — Я бы мог ничего не рассказывать. Вы так хотели стать хранительницей зоопарка, вы бы стали ей. День ото дня калечили бы людские души. Но мне стало жалко вас. Омерзительное чувство, от него легко не избавишься. Давайте сбежим.IX
Тихое сожаление. Где-то ещё переплетались завихрённые усики винограда, мутной дымкой поводило стекло, смешивались с травой костлявые лягушата. Но там меня не было. Механические ли они? С затаённой улыбкой спрашиваю я: что мечты скрывают внутри? Чудесно вновь обретать старых друзей, но мечты — разве с ними примиришься? Они если испорчены, то безнадежно. И некуда деться от своих предвзятых, ехидных мыслей. — Что ты наделала?!X
Одинокая в смертный час одинокий, Моя подруга, ты застыла, молчанье храня, Наполняясь всеми жизнями пламени, Девственная наследница погибшего дня. Гроздь заката в твой темный подол упала. Огромные корни ночи разрывают почти твою душу, — это выпрастывается наружу всё, что в тебе маялось взаперти: эти голубоватые бледные наваждения тобою питаются, едва успев прорасти?