Ненавижу

Ненавижу ее. До дрожи в коленях. - Эй, ну ты где?- чуть капризный голос так похож на мой. Разве что в моем больше истеричных ноток, выдающие мое шаткое психическое состояние. Нервы, они ведь не бесконечные. И восстанавливаются медленно. Сжимаю руки в кулаки, смотря в свое отражение в большом зеркале. Волосы короткие, темные, колючие на ощупь, как у дворового мальчишки-хулигана. Глаза тоже дурацкие, никакого "женского коварства" в них не было и нет. Только дикая злоба, наполняющая их до краёв. Не то, что у нее. - Ну Дьюся, ну ты скоро? Дьюся. Бесит. Кто разрешал так искажать сценический псевдоним? Псевдоним уже привязался ко мне. Он заменил имя в полной мере. Это не могло не радовать. Почему? Ха! Да просто родители у меня ебанутые. Ожидали мальчика, а потом огорошили их новостью. Мол, нихера у вас не получится и можете рвать списки дел для маленького мальчика, чтобы вырастить его настоящим мачо, цепляющим девушек тут и там. Но нет! Вы что? Мы же эти планы месяцев девять строили! И имя подбирали так, чтобы с изюминкой! С изюминкой, блять! Ну так и вышло, что у них дочь с изюминкой. Нет. С гнильцой. Воспитывали как мальчика первые четырнадцать лет. А потом опомнились, но уже поздно было. Привыкла доча к мальчишеским тряпкам, футболу и прочему. Поэтому требование поменять имя проигнорировалось, а когда начали давить, злая девочка пошла и набила первую татуировку, попутно сбежав из дома. Оказавшись в нужное время в нужном месте, дочурка, как говорила мать, окончательно сорвалась с цепи. Пошла выступать где-то в переулках вместе с сомнительной группой, состоящей из парней и таких же девушек. Потом вошла в образ Продюсера и остригла волосы, сделав себя неотличимой от мальчика. Отличная биография, да? Ха! Это только начало! - Арон,- слащавый голосок хихикнул,- Где же ты? Захотелось сплюнуть. То ли от ненависти. То ли от чересчур слащавого тона. Противно, что ее голос так похож на мой. Нежные ручки неожиданно мягко обвили меня сзади, уютно устроившись на моей талии, в этот раз не скрытой под мешковатой футболкой. Ее немаленькая грудь прижалась к моей спине. - Что, опять, да?- голос тут же потерял всю свою радужно-блевотную окраску, становясь еще более похожим на мой. Молчу, стискивая руки в кулаки. Охота выжечь себе глаза, чтобы не видеть ее грустного лица. Охота окунуться в кислоту, чтобы не чувствовать нежных прикосновений пухлых губ. Охота застрелиться, чтобы выбить из своей головы все, что связано с ней. Даниэлла. Это имя скрипит на зубах, словно песок. Сколько я бы не старалась, я бы не смогла бы сказать это ненавистное слово. Когда я пыталась сказать его, то мой рот словно наполнялся вязкой и клейкой слизью, похожей на грязь, дурно пахнущей. И это, возможно вымышленное мною зловоние забивалось в ноздри и заставляло плеваться. Да, я знаю, какова на вкус грязь. Немало этого дерьма мне пришлось вытерпеть за свою недолгую жизнь. Милое, почти детское личико смотрит на меня, а я даже не могу поднять взгляд. Я не хочу видеть ее нежной и гладкой кожи, не хочу видеть светлых, сияющих глаз, не хочу. Просто не хочу. Ведь тогда я понимаю, что она лучше. Она лучше. Гораздо лучше меня. Она искренняя. Она не меняет маски, а всегда остается собой. Она добрая, понимающая и... И она лучше меня. Лучше. - Ты чего? - Даниэлла опускает голову, целуя подругу в тощее плечо и вытирая пальцами ее слезы. Дьюс худая. Худа до нереального. Худая настолько, что кости выпирают, что ее ребра можно пересчитать пальцами. А эти пальцы... Тонкие, словно две иглы. Еще немного, и Дьюс станет анорексичкой. Даниэлле страшно за вокалистку. Особенно тогда, когда ее пальцы дрожат, грозя выронить микрофон, а колени начинают трястись, но Дьюс продолжает петь весело и уверенно, словно вызывая всех на поединок. Особенно тогда, когда Арон сворачивается клубком в кровати так, что выпирают лопатки, и тихо-тихо, чтобы не разбудить Даниэллу, плачет, царапая ногтями собственные плечи. Особенно тогда, когда многочисленные порезы на запястьях не удается скрыть тональным кремом. - Тш... Все хорошо. Даниэлла целует Арона нежно-нежно, легкими, как порханье бабочки, касаниями дотрагиваясь пухлыми губами до лопаток, до спины. Дьюс эмоциональна. Она нервная, не раз у нее случались дикие истерики. Но она никогда не слушается Даниэллу и игнорирует все просьбы посетить психиатров. Дьюс рискованная и дерзкая. Напрочь лишенная чувства самосохранения. И никогда не может вовремя остановиться, из-за чего не раз попадала в больницу с переломами и резанными ранами. Но в полицию упорно не обращается, лишь косо ухмыляясь и добавляя, что сама разберется. Дьюс одинокая и печальная. Во всех ее движениях сквозит холодная, как самая морозная ночь, тоска, а взгляд, порою, бывает просто переполнен молчаливой болью, которая изнутри рушит девушку. Пожалуй, сама Арон такая. Серо-синяя, холодная, чуждая этому веселому миру. И поэтому она одна, ведь ни один, даже самый ярый ее фанат, не смог бы провести с нею и недели. Дьюс свободная, гордая, дикая и пропитанная резкостью, что незримыми иглами впивается в кожу, при попытке ее обнять. От объятий больно и самой темноволосой. Они растравляют душу, заставляют вспоминать о беззаботном прошлом, и огненными ранами покрывают замерзшую душу. Арон болезненно стонет, содрогаясь всем телом, и падает на колени. Даниэлла садится рядом, обнимая девушку крепко-крепко. Арона преследуют галлюцинации, она совсем побледнела в последнее время. Денни упирается лбом в плечо вокалистки, закрывая глаза. Дьюс холодная. И она постоянно жалуется на жару. Даниэлла теплая-теплая, и она не выносит холода. Они - две параллели. Причем обе неправильные. Иначе как объяснить это притяжение? Неправильные. Ненавистные. Наизнанку вывернутые. Ведь так?