Пощади

А кто, скажите, переносит, Когда палач пощады просит?

Через несколько часов после одиннадцатого поражения в этом сезоне Бундеслиги, стоя у двери мюнхенского пристанища Роберта Левандовски, Марко Ройс на девяносто процентов считает себя разозлённым, на девять процентов обиженным и всего на один процент сумасшедшим. Когда пальцы устают от нажатия на кнопку звонка, Марко начинает стучать в дверь кулаком. Какие к черту вежливость и сдержанность? Нужно оставить их для вальяжных лидеров, обладателю путевки во вторую лигу они ни к чему. – Твое счастье, что тебя здесь нет! - цедит Марко сквозь зубы, смотрит на эту металлическую преграду с нескрываемой злобой и собирается уходить, так ничего и не добившись. А дверь в последний момент открывается. Марко впервые жалеет о наличии хорошего слуха. – Ты? – сонным голосом отзывается Левандовски. Ройс разворачивается на пятках. Ну, здравствуй, причина всех бед. Анны в квартире нет. Во-первых, она сразу бы открыла. Во-вторых, если не открыла бы сразу, вышла бы поздороваться или крикнула бы из кухни или спальни что-то, напоминающее приветствие. С ней Марко не успел испортить отношения так сильно. А если Анны нет в квартире, значит, она вряд ли находится в Мюнхене. «А я не зря приехал», – проносится мысль в голове Марко. Роберт его впускает, так и не получив ответа на свой вопрос-удивление. Ройс начинает глазами искать по комнате бьющиеся предметы. Фоторамки, расставленные по полкам, чашка, ваза с цветком, всё — сплошной пластик да дерево. Где есть хоть что-нибудь, что можно разбить, так, чтобы осколки разлетелись во все стороны? Ни одной вещи. Сердце Роберта Левандовски не считается. – Блять, да у тебя даже истерику по-человечески устроить нельзя! – Прекрати, Марко. На первый взгляд кажется, что он холоден и далёк, в этом он ни капли не изменился. – А с чего бы это, а? С чего? Думаешь, набегут журналисты, а на завтрашний день во всех газетах появится заголовок: «Роберт Левандовски уговаривал Марко Ройса перейти в Баварию»? Так я тебе скажу, если ты не уведомлен, твой клуб отказался от моего трансфера, мы больше никогда не сыграем вместе, я смогу лишь изредка напоминать тебе о своем существовании вот так. – Да какого черта ты здесь? – Потому что мы, блять, снова проигрываем, потому что сыгранности ноль, потому что я устал, сука, от того, что команда не забивает и ломается после первого же пропущенного мяча! Я хочу винить в этом тебя, но ты же, сука, чистенький, ты не при делах, ты первым свалил с тонущего корабля, ты его тонуть заставил! – вся гневная речь произносится Ройсом на одном дыхании. – И ради того, чтобы сказать мне, какая же я тварь, ты после матча рванул в аэропорт и первым же рейсом прилетел? – Да, мать твою! – И твой итальянец тебя не остановил? Вопрос ставит Марко в тупик. – Нет, действительно, мне передавали, как у вас всё радужно. Снова женатого из семьи увёл, поздравляю. Хочется рявкнуть в ответ, мол, не твоё дело. А неправда. Марко замахивается на Роберта, собираясь отвесить пощечину, но тот успевает перехватить его руку. – Больно от правды-то? А какого хера ты здесь, если у тебя все хорошо, а? Марко хочет зашить себе рот, но за неимением иглы с ниткой произносит то, чего боится больше всего на свете. Больше, чем вылететь во вторую лигу или же остаться без футбола на всю оставшуюся жизнь. Правда легко разрушает хрупкое, придуманное, фальшивое счастье. Иллюзию, которую Марко так старательно выдавал за это счастье. – Потому что «хорошо с ним» гораздо хуже, чем «плохо с тобой». И всё летит к чертям, когда стеклянные равнодушные глаза оказываются не такими уж равнодушными. Нет бьющихся вещей — а стекло серых глаз разбилось. Лёд, всегда царивший там, треснул от того, что Марко ударил по нему топором со всей силы. И разбил, не зная, что едва ступишь и провалишься с концом. – Я прошу тебя, уйди, – Роберт отворачивается, а в голове Марко складываются кусочки картины происходящего. Первое, что он делает после этого — включает весь свет в комнате. До последней лампы – на своего дьявола нужно посмотреть, не упустив ни одной детали. Перед Марко Ройсом стоял совершенно иной Роберт Левандовски. Тот, кто кажется потерявшим всю свою былую мужскую красоту и иностранную загадочность за эти полгода. Тот, кто тает буквально на глазах в прямом смысле этого слова, в некоторых местах уже выпирают кости. Тот, кто устал скрывать свои чувства и вывернул себя наизнанку. Тот, кто страдал ничуть не меньше, но был гордым настолько, что наступал на горло собственной песне. А теперь его умелая ложь подошла к концу. Он безоружен, боится сорваться и просит о пощаде своим взглядом. Свет гаснет. Марко категорически отказывается уходить. Роберт Левандовски, просящий о милости свою же жертву — зрелище, которое никак нельзя пропустить. – Я сказал, проваливай, – тихо и совсем не властно. – Ни за что. С минуты на минуту он сорвётся, Марко это чувствует. Он решает не ждать момента и просто прижимает Роберта к стене, тот легко поддаётся. Ещё некоторое время назад Ройс и подумать не мог об этом даже в самых пьяных мыслях. Никакого милосердия. Правда же? Как будто бы и не было выматывающего матча и долгого пути на другой конец страны. Силы берутся из ниоткуда. Марко сжимает запястья Роберта до появления на них отметин, с вызовом глядя в глаза, повторяя: – Ненавижу тебя, ненавижу, ненавижу. И целует сухие губы. В этой ненависти гораздо больше любви, настоящей, сводящей с ума, убивающей с каждой минутой, разрушающей до основания, но неотделимой от каждого из них, больше, чем в том, что Марко последние полгода привык называть любовью. Это и не ненависть даже. Если бы у Марко хватило духа, он бы сказал «Я люблю тебя». А Роберт не сопротивляется, он слишком устал плыть против течения. Никогда никому не подчинявшийся, он сдаётся в плен. Он позволяет Марко творить всё, что его больной душе угодно. Остановиться? Сделать это так же трудно, как уцепиться за случайно растущую на скале ветку, падая в пропасть. Им не спастись. Сдались оба. Оба погибают. Поцелуи больше похожи на соревнования «Кто укусит до крови?». Марко плохо помнит, как снова потерял контроль и встал на колени перед своим самым страшным врагом. Марко плохо помнит, как они оказались в горизонтальном положении, как он снова услышал знакомый шёпот на ухо, как он стонал в голос, по-змеиному извиваясь под Робертом, не опасаясь реакции соседей на эти крики, как он царапал его спину, как он готов был никогда не прекращать это действо. Марко плохо помнит, как Роберт наговорил много лишнего и много матерился по-польски. Марко помнит лишь проглядывающее в двух серых безднах ответное чувство, и ему очень хочется верить, что оно не мерещится. Легче же переносить боль вместе и убивать друг друга, а не только себя, не так ли? А ещё Марко очень хорошо помнит смс-сообщение, пришедшее в час ночи. «Можно я приеду к тебе? Мне очень плохо». Здравствуй, яркое итальянское солнце по имени Чиро. Сегодня ты погаснешь. И никто не знает, на какой срок. Марко перечитывает раз за разом эти восемь слов. – И что ты теперь ему скажешь? Марко молчит. В голове ни одного достойного ответа. «Меня только что трахнуло моё же прошлое». – Правда же всегда лучше? Она лучше там, где правдивой была хоть одна секунда, проведённая вместе. Марко не может вспомнить ни одной. Да и как скроешь такие заметные следы секса? Одних засосов по всему телу не пересчитать. Осознание совершённого греха приходит только часам к трём ночи. Они оба не могут заснуть и буравят друг друга взглядами. Смотрят не друг на друга, смотрят в своё прошлое, нарушая простые истины. Нельзя оглядываться в прошлое, потому что оно не оглянется тебе вслед - оно тебя сожрёт. Сегодня они доказали аксиому, которая в этом доказательстве никогда не нуждалась и была понятна всем, кроме них двоих. Сожрало. Обоих. А в Мюнхене снежно. Марко замечает небольшой слой снега, накрывший всё вокруг, покидая Роберта наутро. Он говорит себе, что забудет дорогу к этому дому навечно, а в душе надеется на то, что вернётся сюда когда-нибудь ещё раз, что найдется хоть малейший повод это сделать. Марко уверен, когда к семи утра он вернётся в Дортмунд, он обнаружит у дверей своего дома уставшего и измученного Чиро. И какой бы ни была та безумная ночь – перед искренне любящим и ни в чём не виноватым Иммобиле стыдно так, что хочется сквозь землю провалиться. Стыдно и больно от лжи. Пощади меня, Чиро. Пожалуйста, пощади. Я отвратителен. Я противен себе. Пощади меня, иначе я не выживу. Раньше Марко ненавидел лишь Роберта. Теперь он ненавидит ещё и самого себя. И неизвестно, кого сильнее.