Всю мою сознательную жизнь окружающие считали меня ненормальным. Психом без стыда и совести, может, даже настоящим сумасшедшим. Потому что люди не любят слушать мерзкую правду, а я по-другому попросту не умел. Я ненавидел людей праведной ненавистью. До клокотания в горле и дрожи в голосе, до искреннего желания им смерти.
Но я всегда сдерживал себя, и моим главным оружием стали слова и банальная наблюдательность. Я знал, где надавить и что сказать, чтобы мой оппонент в мгновение ока сменил свою натянутую улыбочку доброжелательности на звериный оскал. Так я избавлялся от неугодных мне людей, слишком настырных, раздражающих, бесящих одним своим существованием.
Дети – это совсем другой разговор. И здесь моя ненависть становилась неуправляемой, едва ли не принимая физические очертания. Не знаю, что побудило меня когда-то устроиться в эту детскую пиццерию. Вернее, уже не помню. Острая нехватка в деньгах? Или же заранее продуманный план?
Впрочем, я сильно сомневаюсь насчет второго. Тогда я даже не подозревал о существовании аниматроников.
Признаюсь, эти роботы меня нервировали. Куклы без души, поющие веселые песенки для развлечения этих мерзких человеческих личинок, которые были просто в восторге от ростовых механических зверей.
Но был один плюс в моей работе. Исключение из, казалось бы, самого святого правила.
Скотт.
Этот неугомонный болтливый парень, местный охранник, устроившийся в пиццерию Фредди сравнительно недавно. Мне казалось, он меня немного побаивался.
В принципе, уж мне-то не привыкать. Всегда молчаливому, имевшему нездоровую тягу ко всему фиолетовому, за что я и получил это неприятное прозвище, мрачному официанту, чей цепкий взгляд был способен вывернуть любую душу наизнанку, если в той есть хоть капля потаенной грязи или какой-то давний грешок.
Но Скотт... Он был другим. Он не показывал своего страха, как и другие, но в отличие от них, Скотт не испытывал ко мне ни злобы, ни презрения, ничего из того, что я видел в глазах других людей.
Возможно, я даже был ему интересен... Может, он даже был бы не против познакомиться со мной поближе.
Может, может, может... Сейчас я уверен в том, что я не ошибался, но тогда я думал иначе.
Я просто не привык к тому, что кто-то в этом чертовом мире относился ко мне чуть лучше, чем как к собачьему дерьму на подошве ботинка.
Забавно.
Влюбляться мне было не впервой, как бы невероятно это ни звучало. Человек, ненавидящий себе подобных, вдруг проникся симпатией к другому человеку. У природы всегда было отличное чувство юмора. Иначе почему мы, обезьянки, научившиеся ходить на двух лапах, вообще существуем?
Любимая Лили, простила бы ты меня, узнав, что я сделал с теми детьми? Моя малышка, погибшая так глупо... Так чертовски глупо.
В тот день что-то пошло не так: воды отошли слишком рано. Ты кричала, твое тело сковывала невыносимая боль, но я не мог сделать ничего. Ничего, что могло бы вернуть тебе угасшую жизнь.
Нередко я задавался вопросом: «почему именно она, а не эта мерзкая, розовая, лысая дрянь, забравшая жизнь моей Лили, чтобы сохранить свою?».
Я терпел ее в своем доме долгие восемь лет, а ведь всякому терпению приходит конец. Более того, я даже нашел в себе силы дать ей имя. Мэри-Энн. Мне никогда не нравилось это имя.
Существуют ли отдельные котлы в аду для тех, кто всем своим прогнившим сердцем презирали своих детей, превращая их жизнь в этот самый ад на земле? Меня пропустят без очереди.
С тех пор я возненавидел не только малявку Мэри-Энн, но и всех спиногрызов.
Что двигало мной тогда? Где я нашел силы, чтобы сотворить такой грех? Сколько внутренней ненависти я сконцентрировал в своих ладонях, смыкающихся на тонких детских шейках, одна за другой, что так никогда и не познают любовного прикосновения горячих губ.
Первой жертвой стала дурашка Мэри-Энн, которую мне пришлось оглушить музыкальной шкатулкой, чтобы она перестала рыдать, а это грозило немедленным обнаружением. Кто же знал, что удар окажется настолько сильным?
Слишком поздно опьяненный безумием разум вернулся ко мне. Четыре безжизненных тела нельзя было просто оставить в кладовке. Их безалаберным мамашкам надо было лучше следить за своими детьми.
Но даже здесь мне подвернулась удача: бесхозные старые версии маскотов, что еще не разобрали на запчасти, смотрели на меня пустыми пластиковыми глазами, как будто маня, как будто подзывая: «сделай это!».
И я сделал. С трудом, заперевшись в старой кладовке, истратив все силы на то, чтобы засунуть их хрупкие, так легко ломающиеся тельца под «шкуру» этих железных животных. Вы хоть представляете себе, насколько сложно запихнуть пятилетнюю тушку в такое ограниченное пространство?
Эндоскелеты я вытаскивать не стал – это могло навести ненужные подозрения, а так... Кто догадается искать пропавших детей в месте, где они банально не поместятся без несовместимых с жизнью повреждений?
Эти курицы спохватились слишком поздно. Слишком большая пиццерия, слишком много развлечений, и один час пропажи детей – это нормально. Мало ли, какое развлечение завладело вниманием детишек? Заметить пропажу четверых детей среди присутствовавших в заведении пяти десятков – практически нереально.
Только потом осознание всей проблемы произошедшего дошло до меня. Пиццерия Фредди была на грани разорения, нашумевшая история о пропаже детей пустила на заведение дурную славу.
Удивляюсь, как ее вообще не закрыли.
Виновного в пропаже детей так и не нашли. Впрочем, это очевидно. Никчемные создания; у большинства из вас мозгов хватает только на первобытные инстинкты и приземленные желания, вроде: пожрать, поспать и потрахаться.
Куда уж вам пораскинуть мозгами хотя бы немного. Впрочем, спасибо вам за то, что я еще долгое время оставался на свободе.
Помню, Скотт сделался каким-то нервным после этого инцидента, и это состояние только усилилось в его возвращение на дневную смену.
Ах Скотт, дорогой мой Скотт, твоя собственная доброта сгубила тебя... Мой славный болтун, тогда я еще не знал, что заставило тебя, едва отработавшего неделю на ночной смене, вернуться к своему прежнему графику. Первое время я позволил себе вольность думать, что причина крылась в твоей тоске по мне.
Только мне он признался в причине своего страха. Мне, человеку, вызывающему подозрения у любого другого. Чуваку, который, черт возьми, убил собственную дочь.
Но откуда милому Скотту было об этом знать?
Он сказал мне: «они живые, и как будто... мм, желают мести? Господи, забудь, о чем я говорил... Бессонница замучила, я отвлекаю себя только записью телефонных звонков, думаю, другим охранникам будет полезна та, кхм, информация, которую я смог собрать, чтобы ничего... ну, эм, не случилось. А хотя что может случиться, хе-хе... это ведь просто куклы.»
Тогда я так и не понял, что парнишка имел ввиду, даже решил, что бедняга тронулся рассудком. В конце концов, блуждание огромных роботов за стенку от тебя любому привьют паранойю.
Я предложил ему обговорить все это в более спокойной обстановке. Негласным решением был выбран мой дом. Там я узнал о том, что маскоты не просто ходят по пиццерии, чтобы не дать сбой, они как будто... Охотятся. Они словно... живые или одержимые.
Это не входило в мои планы, ровно как и успокаивать мужчину от истерики. Я хотел, но не умел этого делать.
Единственным человеческим чувством во мне была вновь вспыхнувшая спустя столько лет любовь. Ее я и постарался выразить в полной мере. Последним, что я мог ожидать в своей жизни, была полная взаимность. Та ночь была просто, не побоюсь сказать этого слова, волшебной.
Невероятной, как этот человек. Пускай, болтун, пускай, излишне легкомысленный, местами вредный до ужаса. Искренний, что в наше время редкость настолько, что это качество в людях ценю даже я.
Я вновь почувствовал себя живым. Как будто Лили снова со мной, как будто не было этого всего. Не было Мэри-Энн, не было убийств, не было обезумевших механических кукол, одержимых душами убитых детей. Неужели кто-то действительно верил в сбой в системе или замыкание?
В ту ночь меня волновал лишь Скотт, с нетерпением отвечающий на торопливые поцелуи, дыхание Скотта, обжигающее теплом мою кожу, запах Скотта, дурманящий и без того шаткий рассудок, податливость Скотта, извивавшегося под моими умелыми ласками. Мой, мой, мой.
Все, о чем я думал в ту ночь. Все, что могло запустить мое охладевшее к миру сердце. Тогда, целуя ли горькие от табака губы или же вжимая мужчину в постель особенно грубым толчком, я даже подумать не мог, что именно в этот самый момент тело ни в чем не повинного, кажется, Джереми, кто-то проталкивает в свою железную пасть.
Конечно, затея это проигрышная, но откуда глупому аниматронику было об этом знать?
Наутро Скотта настигло не самое приятное известие: ночью пиццерию охранять было некому, а новый ночной охранник должен был заступить на смену только на следующий день.
И он ведь был не обязан соглашаться.
Но эта блядская добрая душа, этот самоуверенный идиот, решивший, что «со мной ничего не случится, ведь я пережил уже целых семь дней», сам вызвался добровольцем. Первое время я действительно хотел пойти с ним, но что-то меня остановило.
Думаете, я испугался? Ха-ха-ха, очень неудачная шутка.
Если бы я боялся, я бы пришел к ним? Я бы мстил им сейчас? А я мщу.
Тупые, безмозглые куклы.
Они убили его, и это тоже была месть, их месть мне.
Кровь за кровь. Но они не учли одного – за Винсентом всегда остается последнее слово.
Я понял, что они не настолько мертвы, как мне казалось. Они убили моего возлюбленного, но допустили огромную ошибку, полагая, что смерть может наступить лишь единожды.
---
Меня встречают, как старого друга. Долгие тридцать лет я сидел в одиночной камере, вынашивая план отмщения. Да, меня поймали, правда раскрылась после смерти третьего охранника, Майка.
Он всегда бесил меня.
Напыщенный, с раздутым самомнением, все ему было по барабану, а аниматроники для него были не больше, чем просто большими игрушками. Он обожал хвастаться передо мной, обожал говорить, что я не продержусь на его месте и двух часов, а потом его голову вытаскивали из железной пасти лиса с помощью домкрата.
Увы, помимо парочки зубов и ошметков его плоти, обнаружилось кое-что поинтереснее.
А именно: полу разложившееся тельце какой-то девчушки. Ходят слухи, что запах, распространившийся по помещению после того, как нутро аниматроника вскрыли, был просто невыносим.
К слову, от уголовников тоже несет далеко не розами. Но ко всему со временем привыкаешь.
Безмозглые куклы не могли чуять подвох. Быть одновременно и хитрыми, и тупыми – вот, какая особенность неизменно поражала меня в этих существах.
За тридцать лет многое изменилось. Пиццерия закрылась окончательно, история о пропавших детях, найденных внутри аниматроников, покрылась пылью, но кто-то решил возродить легенду. Одному Богу известно, где они откопали нужные материалы. Конечно, на что только не пойдешь ради наживы?
Аттракцион ужасов, хах. Символично, даже весьма.
Я слышал, у них появился новый аниматроник. Собранный их запчастей самых первых маскотов. Нечто, похожее на Бонни, но с руками курицы, а цветом и вовсе как золотой Фредди. Тот самый Золотой Фредди без эндоскелета, но с холодным телом моего возлюбленного внутри...
Воспоминания так и не возжелали исчезнуть, долгие тридцать лет подпитывая мою ненависть и желание мести.
Проникнуть в аттракцион было также легко, как забрать конфетку у ребенка. Завидев меня, спокойно расхаживающим по коридору мнимой пиццерии с улыбкой на лице, один из аниматроников как с цепи сорвался.
Железо неприятно холодит кожу, а мертвая хватка оставляет на ней багровые кровоподтеки, медленно наливающиеся моим любимым цветом.
Готов поспорить, здешний охранник уже навалил в штаны от такого зрелища на экране монитора.
А мне плевать.
Я готов к смерти, готов к перерождению. Ненависть в моей душе слишком сильна, чтобы она могла обрести покой, отправившись на небеса или в ад – неважно.
У меня еще остались незавершенные дела, и Вселенная об этом в курсе.
Становится больно. Я слышу, будто издалека, как хрустят мои кости и как железо со смачным звуком пронзает обнаженную плоть, выглядывающую из-под рвущейся, расходящейся, словно по швам, кожи. Мне кажется, что боль просочилась в каждую клеточку, что она течет по венам вместо крови, что она – что-то настолько привычное, что рождается вместе с человеком и сопровождает его до самого конца. Боль становится для меня второй кожей.
И пускай, мучения мои длятся не дольше десяти секунд – болевой шок дошел до критической отметки – для меня они были все десять часов.
Я быстро очнулся. Непривычная тяжесть сковывает мое бестелесное существо. Каждый шаг ожидаемо отдается металлическим стуком, а картинка перед глазами рябит, как в экране старенького телевизора.
Боль отступила, остались лишь злоба и цель.
Три цели: Фредди, Бонни и Чика.
Некогда кумиры маленьких детишек, а сейчас – страшный сон любого слабонервного человека, заплатившего за билет на аттракцион Фредди два доллара.
Эта долбаная железная игрушка Франкенштейна слишком скрипит и слишком в плохом состоянии. Как он только до сих пор работал у них? Еще чуть-чуть и, кажется, что вслед за мной от него посыплются куски.
Камеры над моей головой движутся с протяжным механическим звуком, отслеживая мое передвижение. Подбери свое дерьмо с пола, бравый охранник, мне нет нужды идти в твой офис, ведь моя цель – маскоты.
Фредди, Бонни и Чика.
3 слова, 3 ненавистных имени, лишь они эхом звучат в моей голове, словно это единственные слова, которые я помню. Фредди, Бонни и Чика.
Голова старины пирата приветливо встречает меня со стены, освещая мой путь. Это забавно; я бы усмехнулся, если бы мог, и если бы это никак не повлияло на несчастную нижнюю челюсть, которая у этой развалюхи держится просто на честном слове.
Чика нашлась первой. Ее прокол.
Разносящийся по коридору грохот слышится по всему помещению. Пронзительный крик механической курицы может привлечь к себе внимание других аниматроников. С одним - я справлюсь, но против троих у меня нет никаких шансов. И эта желтая тварь отлично понимает это.
Запаситесь попкорном, мистер охранник, сейчас будет шоу.
Нельзя не признать, что этот золотой аниматроник оказался не такой уж и калечной размазней, каким он показался мне изначально. Глупая птица вскоре падает навзничь, соскользнув с моей руки, насквозь пробившей грудину маскота. Мне даже не пришлось открывать ему голову, но это я припасу для Фредди.
Он ведь какой-никакой, но все же заводила.
Бьюсь об заклад, что он самый сильный из этой троицы. Вернее, уже дуэта, ха!
Никогда не недооценивайте людей, которым больше нечего терять. Я лишился всего: матери, Лили, Скотта, свободы, а в последствии и самой жизни.
Я не чувствую боли, хоть удары куриных железных лап заметно подпортили мне внешний вид. В этой войне победители не предусмотрены, кто бы ни победил, исход один – смерть.
Бонни появился неожиданно, это в его духе. Выскочил из-за спины, застав меня врасплох. Его прототипом должна была стать крыса!
Как и ожидалось, Бонни оказался сильнее Чики. Не намного, но это не помешало ему лишить меня одной конечности. Черт, одной рукой будет драться в разы сложнее... Ну и ладно.
Мне все равно кажется, что руки курицы на зайце как-то не смотрятся.
Мой дорогой Скотт, гордишься ли ты мной? Смотришь ли ты на меня с небес, вымаливая удачу?
Увы, нам не суждено встретиться. Моя дорога расстилается глубоко под землю, в самое пекло.
Сплавили ли кузнецы ада золотую табличку с моим именем на чугунный котел, кровь в котором непрерывно кипит последние несколько десятков лет?
А вот и медведь. Первый монстр, поглотивший в себя душу невинного мальчика. Люди привыкли считать, что все дело в сбое системы, в ошибке программы распознавания лиц.
Но я-то знаю, что произошло со всеми новыми аниматрониками. Их перепрограммировали.
Но разве громоздкие лапы животных могли проделать столь ювелирную работу? Тогда кто? Марионетка? Мэри-Энн... Вся в папочку.
Ах, как я мог забыть про малютку Мэри-Энн! Ведь ее тело стало единственным, которое не нашли. Потому что человека, что мог бы о ней спохватиться, не было. Я закопал ее неподалеку от города, в самой гуще леса. Но тогда что она делает здесь? Это единственный вопрос, на который я не способен дать ответ.
Я встречаю Фредди, выходящего из офиса бедного охранника. Не хочешь лишних свидетелей, значит? Не ожидал, что от меня не так просто избавиться?
Нижняя челюсть медведя опускается, словно Фредди хочет что-то мне сказать, или же он просто удивлен моему появлению, а может все дело и в застрявшей в его пасти кепке охранника, окропленной кровью.
Я бы сказал: «это такая честь».
Издевательски, с нотками любимого мною сарказма, но золотой аниматроник ограничен в возможностях. Но не могу не признать, что его внешний вид действительно внушает ужас. Жаль, правда, что только людям.
Фредди приготовился атаковать – это видно по наклону его громоздкого туловища и выставленной вперед ноге. Неужто эти твари способны на дружеские чувства?
Морда аниматроника была эмоциональна чуть меньше, чем нисколько, но я все равно понял, что медведь намерен и следа от меня не оставить. Время как будто остановилось.
Я не знаю, сколько продолжается эта борьба, даже понятия не имею, кто из нас выигрывает. Да и это не было так важно, ведь, как я уже говорил, любой исход нашей битвы – это смерть.
Погром, устроенный нами в аттракционе, поражал своими масштабами. Может, это знак, что пиццерии Фредди Фазбира не суждено возродиться. Неужели каждое ее появление, сопровождаемое кучей ненужных смертей, не является достаточно веским поводом для того, чтобы сжечь это проклятое заведение дотла вместе со всеми его «неживыми» обитателями?
Жажда наживы сильнее предрассудков и опасения за чужие жизни.
Я только надеюсь, что поломка последнего монстра прочистит их тупые головешки, и они больше никогда не притронутся к этой истории. Надеюсь, что здание снесут, а обломки аниматроников отвезут на закрытую свалку. Надеюсь, моя смерть не станет столь же бессмысленной, как смерть тех детишек.
Прости, Лили, я осознал свою ошибку.
Прости, Мэри-Энн, я стал отвратительнейшим примером отца, и моя слепая ненависть погубила тебя.
Простите, те четверо малышей, за то, что я убил вас дважды.
И прости меня, моя любовь, за то, что я полюбил тебя, тем самым обрекая на погибель.
Лучшим зрелищем перед смертью для меня стала рухнувшая на пол голова Фредди, отделенная от железного туловища. От золотого аниматроника остался лишь эндоскелет, едва держащий увесистую голову, кое-где обмотанный проводами, с кусками железа на нем, словно редкие ошметки мяса на не до конца обглоданной кости.
Мое тело, изуродованное до помутнения перед глазами от одного только его вида, смятое, как листок бумажки с неудавшимся текстом, окровавленное, как мои руки и моя душа. Душа страшного человека с обидным прозвищем «Фиолетовый парень», готовая вот-вот покинуть свое временное пристанище, потому что ее цель пришла к завершению.
Дети свободны, я – тоже, и мой дорогой Скотт, он... умер не напрасно. Это было третье и завершающее возрождение пиццерии Фредди Фазбира.
Больше не увидимся.
