Белый эвкалипт

Голубые горы при ближайшем рассмотрении оказались вовсе не голубыми, а серыми, оранжевыми и зелеными, и только вдалеке пологие вершины, спускавшиеся подножиями прямо к морю, светились синим туманом. К полудню от солнца он нагревался и белел, и казалось, что весь хребет – ночное видение, уходившее в небытие при свете дня. Клубы тумана медленно поднимались и таяли высоко над верхушками лесов; это было дыхание гор. Здесь, на самом краю древней Гондваны, даже время текло величественно, неторопливо; Италия с удивлением замечал, что целый день вокруг ничего не происходило, словно сутки были для леса всего лишь минутой. Они вдвоем с Австралией проходили по пятнадцать миль в день, спускались по каменистым уступам, перебирались через мертвые мятные деревья и заросли папоротника, и только вода в ручьях, которые приходилось преодолевать вброд, стремилась догнать их, земное время, замершее в воздухе. Под ногами у путников стелился ковер живых и гнилых листьев; гнилые были мягкими и серыми и, если расковырять сапогом их густой настил, источали приятный сладковатый аромат. Эвкалипты убивали всякий нечистый, мертвый запах вокруг себя и насыщали стоячий лесной воздух горьковато-сладкой свежестью. Изредка над головами путников раздавалось шуршание, и можно было увидать сумчатого медведя, серого коалу, который медленно поедал глянцевитые длинные листья; или внизу, в папоротниках, маячил трусоватый толстый вомбат; появлялись яркие птицы, но их крики не разрывали могучей объемной тишины, а вливались в нее гармонично и глубоко, будто были эфирным маслом, наполнявшим огромные лесные залы как наполняли их испарения эвкалипта. Может, именно они консервировали время и жизнь, а, может быть, лес дремал в ожидании ветра, который никогда не проникал ниже раскидистых крон; может, это было ожидание дождя или конца света, который представлялся невозможным в этом древнем крае, еще дремавшем в легендарном Времени сна, наполненном ленивой нематериальной мудростью счастья… О, счастье! — У вас счастье совсем другое, — заявил однажды Италия, нагнав Австралию и тихонько толкнув того в широкую, сильную спину. – Не такое, как у нас. — А какое? – отозвался Австралия, усмехнувшись. Прошло почти пять дней с тех пор, как вдвоем они выступили из низинного городка Катумбы с целью покорить невысокие западные склоны Голубых гор и взглянуть издалека на восточные слоистые и крутые кряжи Большого Водоразделительного Хребта. Поначалу Австралия не верил, что Италия, этот горячий изнеженный человечек, прошагает хотя бы до первых взгорий. Но за шестьдесят с лишним миль, оставшихся позади, Италия, которому было то жарко в отелях Сиднея, то невкусно в ресторанах Аделаиды и тоскливо в деревянных домишках Катумбы, полностью преобразился из измученного туриста в юного бога, восторженного фавна, слившегося воедино с душою гор. Зеленоватая орхидея, укрепившаяся на ветвях старого эвкалипта, крохотный водопад под выступом песчаника, лягушка-черепаха в своем земляном укрытии, большеглазая испуганная норница, похожая на жирного кузнечика, — ничто не ускользало от взора Италии, жадного до жизни и красоты; эта жадность, эта наивная страсть вызывала у Австралии волну приязни и уважения, смешанную, впрочем, с колкой, снисходительной иронией бывалого охотника. Но в одном он был уверен: уж в счастии-то Италия знал толк. — Оно глубокое. Выходит из глубины и поднимается вверх, как вода, — Италия начал объяснять и даже остановился. Он медленно раскрыл руки и возвел их к кронам эвкалиптов. – Оно дышит. — А у вас не дышит? Италия улыбнулся. — У нас не бывает счастья без людей. — Вот как, — кивнул Австралия. Лицо у него было грубое, не слишком красивое, с глубоко посаженными глазами, тяжелым носом и густыми, подвижными бровями, загорелое, какое бывает у простых, честных людей; на нем лежал светлый отпечаток солнца и счастья гор. Австралия сильным движением перекинул походный рюкзак на другое плечо.– В этом что-то есть. — Да точно тебе говорю! – рассмеялся Италия и ринулся следом. Они шагали гуськом: идти было легко, и лишь изредка Австралия прокладывал дорогу, кое-где отодвигая или разрубая жесткие папоротники. Его сильные, загорелые ручищи ловко держали охотничий нож; несмотря на рост и силу, Австралия был сноровистым, ловким малым. Ничего ему не стоило забраться на дерево, как коала, или с большой высоты прыгнуть вниз и приземлиться на четвереньки, не испачкав колен. Он умел слушать лес и зорким взглядом выхватывал из зелени птиц и крохотных ящерок с тонкими лапками, он знал имена почти всех зверей, трав, деревьев, пресмыкающихся, пернатых на своей земле; она была дороже всего, ближе ему, чем море или небо, пустые и озлобленные, или города, в которых его мутило. Старые высокие ботинки и шорты-сафари, в которых легко подниматься по слоистым, как пирог, скалам гор и удобно ехать верхом по сухой желтой саванне, да тяжелый рюкзак с водой и вяленым по ковбойским технологиям мясом – больше ничего не нужно было Австралии. Он и Италию снарядил так же, и вот: две светлые фигуры карабкались вверх по какой-то широкой тропе, проложенной еще туземными племенами на вершину кряжа, который отчего-то казался им святым и невероятно важным. Тропа оборвалась на середине склона, и дальше виднелась крутая, ступенчатая скала, осыпавшаяся под тяжестью полувековых эвкалиптов; пришлось сворачивать к востоку и обходить завалы по голому песчаному склону; к вечеру пятого дня они наконец одолели подъем вверх. Вновь начался лес; он встретил их густой непривычной темнотой, и, задрав головы, они увидели новый, пушистый шатер — многоствольного исполина с черно-зеленой хвоей, которая покрывала ветви огромными шарами. Это было не дерево – это была крепость, высотой в сотню футов и в три раза шире поперек себя. Оно могло быть древом жизни, дарующим ее вечную, могло быть вместилищем бога или дьявола и миллионов, миллиардов крохотных существ, неуловимых человеческим глазом, копошащихся в земле и витающих в воздухе, наполняющих наш мир как вода наполняет песчаную бухту. — Подокарп тотара, — негромко произнес Австралия, словно опасаясь, что, назвав имя гиганта, разбудит его. — Здравствуйте, — Италия с совершенно серьезным видом раскланялся перед корнем подокарпа, едва при этом не кувыркнувшись через голову из-за тяжести рюкзака. – Я горжусь знакомством с вами. Австралия прыснул и закрыл рот мозолистой ладонью, чтобы не расхохотаться. – Я его еще с детства помню. Меня водил сюда один шаман. Он тоже поклонился дереву, как старому знакомому. Заходило солнце, и лес вверху покрылся прозрачной позолотой, а ниже ветвей становилось уже прохладно и сумрачно. Издалека, из долины донеслась до путников чистая трель райской птицы, которую подхватила веселая кристальная песенка тонкого водопада. Он жемчужной ниточкой пересекал огромную пузатую скалу, заросшую цветущим мхом. Австралия остановился. — Запасемся водой. Полные фляги сыто поскрипывали. Италии нравилась родниковая вода – у нее был терпкий, слегка мятный привкус. Она рождалась у корней эвкалиптов и сохраняла в себе частичку их духа. Решено было сделать привал неподалеку, там, где склон выравнивался и не было угрозы скатиться в долину во сне вместе со спальным мешком. Совсем стемнело; Австралия быстро развел костер из подручного древесного барахла и сухого естественного угля — торфа, который он собирал в кожаный мешок в попадавшихся болотах. Весной все долины пересыхали, и торф было легко найти. Промышленникам было не добыть его в заповедных лесах, да и слишком пахуч он был, но для костерка под ужин вполне годился. Прямо к небу потянулся маленький разраставшийся родничок дыма; он был полон эфирным маслом. Италия даже расчихался. Вяленое мясо с сушеной картошкой, хорошенько разваренные, в стареньком походном котелке – разве можно было представить что-то вкусней? Друзья наелись до отвала и, пока костер догорал, изредка взрываясь оранжевыми угольками, они валялись, глядя в небо, которое начиналось в двух сотнях футов над ними, и обмениваясь еле слышно ничего не значившими фразами. В середине ночи Австралия растолкал Италию и, когда тот вылез из спального мешка, предупредительно приложил палец к губам. — Обернись, — едва слышно сказал он. – Белый какаду. Продирая глаза, Италия всматривался в сумрак подлеска. Темнота здесь была живая, не густая, а будто клочьями: она висела на ветвях и пряталась под папоротником, а вверху, под кронами эвкалиптов, ее не было. Раскидистые верхушки рассеивали лунные лучи, и те ниспадали бледным зеленоватым свечением до самой земли, касаясь опавших продолговатых листьев и толстых вздыбившихся корней. На хребте одного из таких побегов Италия заметил белый овал, вроде пятна лунного света; но овал зашевелился, и стало ясно, что это птица. — Вижу, — зашептал Италия и похолодел от восторга. Какаду взмахнул крыльями, отряхнулся и коротко спланировал на землю. Совершенно белый, с широким коротким хвостом, с иссиня-черным клювом и лапами, он был размером с небольшую собаку. Его длинные белые перья сияли в отсветах луны; он не издавал ни звука и бесшумно, вперевалку, волоча хвост по сухим листьям, двигался к путникам. Австралия и Италия замерли. Какаду остановился в нескольких футах от них и склонил голову. У него были крохотные черные глаза, которые невыразительно глядели мимо путников. Италия дернулся и потянул руку к своему рюкзаку, чтобы достать хлеба или мяса и приманить птицу. Австралия остановил его. — Нет; он улетит, — проговорил он, а сам не отрывал глаз от мерцавшего в темноте какаду. Италия затаил дыхание. Наступила тишина, которая длилась несколько минут, но людям показалась вечностью. Вдруг какаду растопырил на голове высокий встрепанный хохол, раскрыл клюв и завопил. Это был не птичий, не человеческий крик, а будто из иного мира, долгий, оглушительный. Австралия очнулся первым и потянул друга к земле, зажав уши, а крик все разрастался, страшный, режущий, металлический. Он несся по земле и поднимался вверх с дикой скоростью по стволам деревьев. Какаду забил крыльями и взлетел, звук поднялся вместе с ним и растаял в кронах деревьев. Все затихло, и вниз спланировали три жестких белых пера. У самой земли они растворились в воздухе, словно снег. — Что… это было? – не находя слов, спросил Италия. — Я не знаю, — признался Австралия. – Я никогда такого не встречал. — Перья! Ты видел? — Ничего хорошего, — Австралия нахмурил брови. – Лучше уйти отсюда. — Куда? — Надо вниз. Если это дух птицы, он вряд ли полетит в долину. Они завернули мешки, рюкзаки, забросали кострище гнилыми листьями и, осторожно ступая, начали спускаться вниз по тому же пути, по которому пришли сюда. Лес дремал, и за людьми следовали только лунные пятна. Пятна бежали впереди ног по свежепротоптанной тропе, будто указывали дорогу. Вскоре они услышали тоненький серебряный звук ручейка и сделали передышку, чтобы набрать воды. Оба молчали. Италия чувствовал, как к горлу подкатывает страх; нет, не страх, еще только опасение, которое испытывает человек наедине с природой. Первый раз в Голубых горах он испытал это ощущение беззащитности; от этого стало неуютно. Италия глядел, как тот набирает воду в здоровую кожаную флягу, и думал, что с Австралией-то – нечего бояться. Здесь, у ручейка, среди обомшелых скал, темнота казалась зеленой; луна играла в жемчужных струях воды, и уходила вместе с ними в землю, оставляя после себя нежный свет, и казалось, что скала – огромный изумруд. Но выше, где начинался подлесок из молодых кустистых эвкалиптов, она снова становилась черной, уходившей в синий. Италия зачарованно смотрел в эту темноту между стволов. За ними то ли кончался мир, то ли начиналось небо, хотя даже оно не было таким пустым и глубоким. Австралия закончил с первой флягой, закрыл ее и откупорил вторую. Крышка издавала алюминиевый скрежет, Австралия спрятал ее в карман и подставил толстое горлышко под белую от луны струю. Он торопился и, когда фляга наполнилась, выронил ее: она тяжело плюхнулась вниз, на камни, и облила колени Австралии ледяными брызгами. Он наклонился, чертыхаясь, чтобы взять ее; и тут он заметил, как сверху опустилось перо, такое же, как у призрака-какаду, и растаяло, не касаясь воды. Италия тоже видел его; товарищи встретились взглядами и задрали головы. Над ними в абсолютной тишине и ночном свете кружили два попугая. Они были другими: с желтыми грудками и хохолками тонкими, длинными, свисавшими как волосы на крылья. Какаду летели по кругу параллельно, словно в водовороте воздуха. — Точно, — упавшим голосом проговорил Австралия. – Это Муйи. — Муйи? — Да. Это духи, которые потеряли свое дупло в незапамятные времена. Они ищут его. — Что они могут сделать нам? — Не знаю; не будем обращать на них внимания. — Австралия сдержался, выругавшись про себя, и подставил злосчастную флягу под лунный ручеек; у него дрожали руки, и вода никак не могла набраться. В конце концов, он наполнил полфляги и бросил обе в походный рюкзак. – Пойдем. — Хорошо, — Италия взял свои вещи, и они спустились ниже. Какаду прекратили кружиться и последовали за путешественниками. – Они отстанут? – спросил тихо-тихо Италия. Его друг помолчал и неуверенно ответил: — Все духи исчезают с рассветом. — Значит, дождемся рассвета, — пробормотал Италия себе под нос. Птицы летели немного погодя, рядышком, как кони в упряжке, и были совершенно одинаковы. Желтые перья на груди в тени казались зеленоватыми. — Не гляди на них. Не надо. — Если они ищут дупло, разве они причинят нам вред? — Не обращай на них внимания, — повторил Австралия. – Чем больше ты думаешь о них, тем сильней привязываешь к себе. Чем ниже, тем светлей становилось в лесу. Эвкалипты росли реже, да и подлесок исчез; зато было больше камней и едва заметных ручейков, похожих на ниточки паутинок. Где-то закурлыкала, как журавль, ядовитая лягушка. Муйи не отставали. Италия видел их краешком глаза. Ему мерещилось, что он спит: все вокруг было нереальным, и только усталый Австралия, грузно топавший впереди, был из его мира. Оба они были здесь чужими, и какаду, может, гнали их вон из своего царства. Но где же его граница? Они находились в шестидесяти милях от полутуземного города, а кругом была только ночь духов и деревьев. Путники могли переступить невидимую черту и обрекли себя на гибель… Вдруг Австралия был неправ, и духи искали вовсе не гнездо, которое исчезло давным-давно, а жертву или вместилище для себя? Задумавшись, Италия врезался в ранец Австралии. — Что случилось?! Австралия молчал. Он напряженно и сосредоточенно вглядывался в темноту, зажимая в кулаках лямки рюкзака. У Италии похолодело в груди. — Что такое? Не молчи! — От ручья мы свернули направо? – ответил тот вопросом. — Да. Что? Не туда? — Мы шли в верном направлении, — Австралия обернулся и признес с ненавистью. – Это они меня запутали! Они меня сбивают! Какаду уселись на толстую ветвь мертвого эвкалипта всего лишь в паре футов от тех, кого преследовали. Они были так близко, что Италия мог бы дотянуться до одного рукой. Их толстые острые клювы были изогнуты и изображали улыбку, какой улыбаются клоуны – хищнически-жалкую, нечеловеческую. Глазки-бусинки были пустые, лишенные даже птичьего любознательного блеска. Италия застыл, пораженный; он никогда не видел таких глаз у живых существ. — Отвернись, не смотри на них! – прорычал за его спиною Австралия. Он оперся руками о колени и, как ощетинившийся зверь, тяжело, зло дышал и не мог отдышаться. – Не смотри! — Ты же говорил: они потеряли гнездо, — слабым голосом отозвался Италия. — Духи вечно что-то ищут! — Они мертвы, — с ужасом осознавая собственные слова, прошептал Италия. — Они никогда не существовали. Они прокляты! Отвернись! — Несчастные… — Проклятье передается нам, чем дольше ты смотришь; мы уже потеряли дорогу. — Я… помогу им. Какаду как один раскрыли веера-хохолки. Перьях их светились сильней и сильней, неоновое белое сияние растекалось молоком по холодному воздуху, по листьям и захватывало в свой круг Италию. — Что ты городишь? – Австралия схватил его за плечо и силой рванул к себе. Италия поддался, мягкий, тряпичный, но головы не отвернул и, не отрывая глаз, смотрел на птиц; он не уже слышал друга. Австралия встряхнул его за грудки. – Очнись, Италия! Италия! А-а-а, пр-р-р-роклятые твар-р-ри! – он отпустил Италию и бросился к Муйи. Те дернулись и вспорхнули прежде, чем его кулак протаранил воздух. – Прочь, отвалите от нас, к чертовой матери отвалите! Он задел кулаком ветви, и все тонкое дерево содрогнулось. Птицы уже были в полусотне футов над землей; они сияли как две луны, ни глаз, ни клювов, ни лап нельзя было разглядеть в этом сиянии. Они вновь кружились как две белые кометы, все быстрей и быстрей; Австралия заорал: — Уходите в свой потусторонний чертов мир! Муйи крутились быстрей и быстрей, сливаясь в один сверкающий нимб. Австралия повернулся, чтобы поддержать бесчувственного Италию, но тот уже стоял на ногах и бесстрастными глазами следил за нимбом. — Они зовут нас, — промолвил он и сделал шаг назад. — Стой! Куда?! – Австралия схватил его за рукав, но не ожидал сопротивления: итальянец дернул в сторону так сильно, что рукав разорвался, а сам Австралия грохнулся в мертвые заросли, оцарапав шею о жесткие сучья. — Они зовут меня, — повторил Италия и почти бегом ринулся в темноту. Птицы двинулись вперед него. Австралия бросился вслед; Италия так быстро шагал прямо по камням и корням, напролом сквозь папоротники, что поспеть за ним было сложно. Яростно продираясь, царапаясь и спотыкаясь, Австралия побежал за ним. Скоро он потерял из виду спину друга и ориентировался по Муйи. Они вели их наверх, южней места стоянки. Австралия прикинул, что там располагался невысокий хребет, перевал на границе двух долин; он никогда не бывал там, всегда шел через кряж; хребет покрывали самые старые, древние эвкалипты и цепкая кустарниковая мелочь. Деревья стали ниже и изворотливей: выворачивали целые валуны из скал и обхватывали их сетью жирных корней, отчего в скалах образовывались пещеры, и в них скапливалась вода. Было сыро и пахло болотом. Показалась луна – неполная и неяркая; какаду сверкали ярче нее. Они отбрасывали на листья желтоватый отблеск, ореол, который следовал на ними огромным кольцом. Пару раз в его свете Австралия заметил макушку Италии: тот забрался уже значительно выше. Легкий, прыткий, заколдованный, он пробирался по мелким уступам и переплетениям корней, где человеку было ни за что не пройти. Австралия торопился в обход, подтягивался, как обезьяна, на гибких молодых эвкалиптах и с разбегу заскакивал на песчаниковые ступени; нужно было всего лишь не терять из вида пару какаду, пока они вели свою жертву и освещали ей дорогу. Там, куда не доставал их свет, была луна: она, казалось, ненавидела Муйи, соперников, и помогала Австралии. Он бежал за ними час, два, может, три – время пропало, его не было, и только луна понемногу опускалась ближе к горизонту. Стало свежей, наверху появился ветер, зашумел голубоватой листвой; и тогда какаду исчезли. Испарились, как тот, первый, будто их и не было. Австралия даже перьев не заметил. — Черт! — он спрыгнул с нагромождения камней и иссушенных, мертвых корней. Под ногами бился холодный родничок, неся свои худенькие воды вниз, откуда Австралия пришел. Кроме ветра и звонкого журчания ничего не было слышно. — Италия! Италия! – Австралия заорал, раздирая горло. Ответило ему только эхо. — Алия!.. Алия!... Алия!... – разнеслось по лесу и утонуло в ночном воздухе. Австралия загреб ладонью ледяной воды из родничка (фляжку доставать было долго), ополоснул лицо, сделал пару глотков и продолжил борьбу с зарослями. Нужно было найти то место, где пропали Муйи. Подъем кончился – Австралия влез на вершину хребта. Это было плоское протяженное плато шириной, скорей всего, в несколько миль, сплошь покрытое старым смешанным лесом. Австралия не стал останавливаться: Италии не было видно ни здесь, ни ниже по склону, в лунной крутой полутьме. Лес оказался здесь еще более непроходимым, нежели раньше. Поначалу он был больше хвойным: то и дело попадались кустистые, узловатые, распадавшиеся от древности кипарисовые сосны в окружении юной поросли, бесцветных акаций и подростков-подокарпов, покрытых бесплодными сухими ягодами. Но в глуши Австралия заметил, что сосен становилось меньше и меньше, а вместо них и подлеска появлялись высоченные кипарисы со светлыми морщинистыми стволами, какой-то другой породы, нежели обыкновенно в Голубых горах. Австралия никак не мог вспомнить, как они назывались. Может, они остались еще с мезозоя. Ветви у них располагались на огромной высоте, и, когда подлесок исчез, задавленный исполинами, лес стал проглядываться на много футов вперед. Идти стало легче; но следов Муйи или итальянца обнаружить не удалось. Луна опускалась все ниже, и скоро запуталась где-то на западе гор. Стало темно. Австралия бросил рюкзак к подножию старца-эвкалипта, обгорелого и раздвоенного от удара молнии, и присел на корточки. Нестерпимо хотелось пить. Вдруг откуда-то засквозило холодом. Ветер прорезал недвижный воздух; Австралия вскочил на ноги и оглянулся. Позади убитого молнией эвкалипта что-то зеленовато мерцало, может, в полумиле, закрытое сотнями стволов. Бросив на месте вещи, Австралия ринулся на свет, спотыкаясь о корни и разметывая ногами истлевший настил леса. Он был уже совсем близко и услышал скрежетавшие голоса, как у призрака на стоянке. Рывок, еще – и Австралия, задыхаясь, ввалился на поляну, круглое пространство, образованное эвкалиптами, будто ведьминым кругом. Посреди поляны светилось дерево. Австралия застыл, пораженный. Он не мог охватить его взглядом. Это было древнее мертвое существо, пронесшее свою смертельную для живых мощь сквозь тысячелетия, из тех времен, когда оно рождало созвездия и пожирало отважных охотников; это было дикое божество, знавшее только хаос и ненавидевшее жизнь. Гигантский, могучий эвкалипт, о каких рассказывают в легендах трусливым шепотом. Ствол его — в десять обхватов — вознесся ввысь, под небо, сплетением тысячи гигантских жирных змей, чья кожа порождала мертвенное белое сияние, яркое до боли, завораживающее, как колдовские грибы, ледяное, как айсберг. Они шевелились, каждая в собственном темпе, и бесшумно ползли выше и выше, вырастая из земли исполинскими червями, слепые в жажде высоты. Ветви эвкалипта тоже росли, разделялись на глазах, тянулись за стволом, рождали листья и роняли их, и те скукоживались, превращались в пепел, не долетая до земли. — Господи… — Австралия чувствовал, как его прошибает холодный пот. Вокруг кружили Муйи. Их стало больше: пять, нет, восемь призрачных птиц, чудовищно рыдая, летали по спирали вокруг дьявольского эвкалипта. Сами какаду померкли и таяли в его сиянии, но не пытались коснуться дерева. Оно поглотило их гнездо тысячи лет назад. Было очень тихо, может, оттого, что время загустело и тянулось медленно, как никогда. И потому шуршание листьев показалось Австралии громом; он содрогнулся и увидел за эвкалиптом, на краю поляны — Италию. Он корчился в листьях и тер глаза, словно от боли. Одежда его истрепалась так, будто он пару лет бродяжничал по лесам; колени были разодраны в кровь. — Италия! – вскричал Австралия и бегом бросился к нему. — Помоги мне, пожалуйста!.. – завыл тот, услыхав знакомый голос, и, с трудом убрав трясущиеся ладони от лица, разлепил глаза. Они покраснели и страшно слезились. От эвкалипта веяло замогильным холодом; Австралия стиснул зубы, пробежал совсем рядом с ним и — с размаху столкнулся с чем-то невидимым. Он упал навзничь, отлетев на несколько футов. Что было сил, он приподнялся на локтях и хотел закричать Италии, чтобы тот держался; но то, что он увидел, лишило Австралию дара речи. Из-за ствола медленно, тяжелой поступью, которая отдавалась в ушах подземным рокотаньем, выходил монстр: неповоротливая муравьедиха с хвостом ящерицы и кожистой мордой, в два человеческих роста вышиной. Ее зеленоватые груди свисали почти до земли. Австралия, уже соображая, вспомнил сказки туземцев. Это была Йове, дух смерти. Она низко держала длинную уродливую голову; ее нечеловеческие глаза пылали огнем, когда она бросила дикий взгляд в сторону Австралии. Он задрожал: по позвоночнику пробежал мурашками мертвенный холод, ощущение рук и ног пропали. Йове стояла прямо над Италией. Она повернулась к нему и черной лапой с метровыми когтями вцепилась в горло. — А-а-а! – жалобный крик вырвался из его легких. Йове стиснула его горло с нечеловеческой силой, царапая жесткой шерстью. Италия ощутил собственную липкую кровь, которая стекала на грудь, но боли внезапно не стало. Он почувствовал, что проваливается куда-то вниз, под землю, и вмиг все исчезло. *** Что-то нагрело веки; Италия осторожно раскрыл глаза. Они больше не слезились, не болели, но он зажмурился: прямо в лицо светило умытое, теплое солнце. Италия резко поднялся. Кругом был свет, и только. Все таяло в его молочной густоте: бесцветное от жары небо, тихая река, красный песок по ее берегам и громоздкие сочные камыши в десяток раз выше Италии. Река в сравнении с ними была ручейком, а Италия – оловянным солдатиком; на листьях с острыми краями, которые с легкостью разрезали бы человека, показалось существо с алыми кожистыми крыльями, мохнатой мордой и глубокими золотыми глазами – то ли насекомое, то ли летучая мышь. Италия бесцеремонно и бесстрашно разглядывал его влажный кирзовый нос и ловкие коготки; вдруг существо тревожно застрекотало и быстро-быстро нырнуло обратно в древесный камыш. «Он боится меня?» — мельком подумал Италия, и вмиг у него перехватило дыхание. Какое-то громадное, могучее движение поколебало воздух, и все в радиусе трех десятков футов склонилось в уважении перед… зверем ли? Богом? Италия не понял; он увидал только гигантское туловище, покрытое шерстью и кожей, как у бородавочника, только светлей и мягче; оно возникло из-за камышей и скрылось в них же, непоколебимое в своем величии и могуществе. Высоко-высоко, заслоняя солнце, парило что-то – не разглядеть было – и кричало плаксиво, в какой-то невыносимой тоске. — Вы – из Времени сна? – вежливо спросил Италия у жука в четыре фута радиусом и с синей переливчатой спинкой. Жук презрительно прошел мимо, к берегу, врезался в прозрачную воду и поплыл как лодка, работая лапками. Италия в восхищении оглянулся. Никого необыкновенного больше не было видно, но рядом начинался тропический лесок – всего лишь травяные заросли для местных гигантов; оттуда раздавалось столько шорохов, писков и рыков, что сомнений быть не могло: этот мир кишит жизнью. — Я хочу вас видеть! – крикнул Италия, что было мочи. В лесу и на миг не стало тихо: никто не услыхал его и не понял, но воспринял как своего; этот мир еще не знал боли, огня и ужаса, которые приносит с собою человек. Италия улыбнулся. Это было первобытное дикое счастье, какое никто и никогда не ощущал… Он сорвался с места и, увязая в песке, направился прочь от реки, чтобы все-все посмотреть и запомнить. Он брел и брел, а солнце ласкало, не паля, его волосы, и налетал свежий буйный ветерок, принося с собою прохладу и какие-то нежные трубные звуки; может, это были соловьи, такие большие, что их голос проникал сквозь земную кору. Пейзаж не менялся: песок, крупные валуны, мхи с человеческих рост, белые цветы и вода, всюду вода, дикая, свободная, перемешанная с золотом, никому не нужная, счастливая… Италия шел, куда радостно глазу, целую вечность и мог бы не останавливаться никогда, до заката времен, до конца всего сущего, пить воду, увидать море, единственное на свете, и вдыхать воздух одиночества… Издалека донесся топот сотен копыт. Он нарастал, нарастал, близился, и вот уже виднелось облако алой как кровь пыли, и в нем прекрасные, свободные звери. То ли предки лошадей, то ли антилоп – они пронеслись мимо, грациозно передвигая мощные тела, влюбленные в ветер; Италия заслонил локтем лицо от летевшего в стороны песка и открыл глаза… — Как чувствуешь себя? Италия задержал дыхание. Кажется, он лежал на мешковине, на земле. — Эй! Ты слышишь меня? – голос был настойчив и знаком; Италия приподнялся на локтях. Рядом на корточках Австралия с напором выжимал мокрую рубашку. У него было усталое грязное лицо. — Где она? – спросил Италия пересохшими губами. — Она ушла, — просто ответил Австралия. – Просто ушла. И эвкалипт с попугаями пропал. — Солнце, — догадался Италия. — Да. А тебя лихорадило. Я думал: все, покойник. Но ты молодец. Австралия широко улыбнулся, и зубы ярко блеснули за чумазыми губами. Он протянул другу фляжку. — Слава господу, я нашел свой рюкзак! Светало, но поляна была еще заполнена сумерками. Оказалось, она совершенно круглая и пустая. Посередине даже следов колосса-эвкалипта не осталось. Италия жадно выпил воду и рассеянно произнес: — Я видел какую-то иную эру. Она… Она была прекрасна. Австралия посмотрел ему прямо в глаза. Карие радужки блестели лихорадочно и живо. — Знаю, — он похлопал Италию по плечу, и тот улыбнулся. Австралия тоже видел. Через полчаса они спустились в долину – другую, не ту, из которой бежали вслед за Муйи. — Теперь до Катумбы топать нам — пятьдесят миль. — Австралия махнул рукой. — Пятьдесят! Чудовищно, — отозвался Италия. – Я уже мечтаю о привале. За восточными вершинами разливалось белым золотом солнце, разгоняя туман; на головокружительной высоте белели снежные шапки. Лес просыпался. ---- В качестве мистической составляющей я использовала несколько вольную интерпретацию легенды о явлении смерти в мир из мифологии коренных народов Австралии; ее можно прочитать здесь: http://bibliotekar.ru/australia/3.htm