Десять минут

***

　 Хюррем Султан страшно клонило в сон. Взаимные похвальбы падишаха и его сестры за обеденным столом действовали лучше любого опиата — и вот султанша ненавязчиво потирает веки, как будто нервничает, словно краска потекла. 　 Взгляд Сулеймана, до этого не интересовавшегося женой, резко метнулся к Хюррем, анализируя её действия. Та замерла, с удивлением расширив глаза, показывая султану, что всё в порядке. 　 Тот недоверчиво отвернулся. 　 Хюррем устало вздохнула, удостоверившись, что этого никто не услышит — в конце концов, быть столь неучтивой было неэтично, султан бы точно подобное не поощрил, когда за столом присутствовала Династия. 　 Однако в какой-то момент она почувствовала, что настолько изнывает от скуки, что готова... Готова даже наблюдать за ним. За этим грязным бастардом, убогим интриганом и аферистом, возомнившим из себя незаменимый атрибут в султанской жизни. 　 А он, нужно отдать ему должное, ни взглядом, ни каким-либо движением не выказывал своей скуки. Привык. Или вина хлебнул лишнего и просто находится в некой прострации, что вполне возможно — отговорка, вроде "глоток вина для аппетита необходим перед любым приёмом пищи" была здесь весьма уместна. Да, конечно, как рассудила едва усмехнувшаяся про себя Хюррем, и перед приёмом пищи, и во время, и после, и просто так. 　 Лицо Ибрагима дёрнулось, и его взгляд безразлично прошёлся по султанше. Кропотливо, надо заметить. 　 — Госпожа, вы хорошо себя чувствуете? — не нарушая контакта глазами, учтиво спросил Ибрагим. 　 Сулейман вновь подозрительно покосился на жену, однако та не обратила на это внимания. 　 — Разумеется, Паша. Не стоит беспокоиться. 　 Никто не ведал, как её раздражали эти обязательные обращения "Паша" или "госпожа". А ему это, кажется, доставляло удовольствие. Эта подчёркнутая вежливость, надменность, что сквозила в каждом его слове. Её раздражала, драконила, мучила каждая его черта лица, когда он смотрел на неё, говорил с ней, обращался, мимолётно касался — какой-то гортанный стон отчаяния был каждый раз готов сорваться. Однажды на ифтаре в покоях у Повелителя, когда из присутствующих были только он, она и сам султан, Хюррем Султан не могла не заметить, что, сидя за узким столом, визирь был готов слезть с подушки, лишь бы оказаться ближе к женщине. Как будто он дразнил её тем, что никогда не раскаивался в том, что совершил в её отношении, никогда не перестанет потешаться над её искренней неприязнью в его адрес. Он был мужчиной, ему было проще. Женские же нервы напрягались практически при любой мысли о нём. 　 Мысли. Сколько уже прошло времени? Сколько минут она не отрывала от него будоражащего взгляда? Исходя из ответной, зеркальной реакции Ибрагима Паши, тот чувствовал это каждой клеточкой. 　 О чём он думал в этот момент? Именно сейчас, именно в эту секунду, она страстно жаждала узнать это. И как женщина — мысли мужчины, и как политик — мысли противника, и как госпожа — мысли подданного. 　 Внезапно она почувствовала, как будто ей вскрыли череп и возложили на мозг огромный камень. Тяжесть, странное томление, ощущение, будто все мышцы в теле резко заныли, как при женских периодах. Глаза Хюррем расширились, дыхание участилось, ладони и спина покрылись испариной, по низу живота прошлись мурашки. 　 Она впилась глазами в человека перед собой, не понимая причин такого резкого плохого самочувствия. Впрочем, плохого? Ей показалось, словно весь мир она видела и чувствовала с двух разных полюсов, даже объяснить было трудно. Хюррем всматривалась и всматривалась, пока не подумала о том, чтобы закрыть глаза. В конце концов, возможно, голова перестанет так кружиться... 　 И когда она закрыла глаза, то едва не задохнулась от ужаса. Она видела себя его глазами. Точнее, читала его мысли, поскольку они не находились в обеденном зале дворца Хатидже Султан. 　 Женщина открыла глаза, почувствовав, как к щекам и ушам приливает кровь от волнения. Её грудь беспорядочно вздымалась и опускалась, а взгляд был не в силах оторваться от могильно-чёрной бездны, в которую превратились глаза Великого Визиря. Сейчас он был похож на хищника, готовящегося напасть на жертву: он сжимал бокал, исподлобья наблюдал за султаншей и периодически шевелил челюстями, то ли улыбаясь, то ли скалясь. 　 Теперь она чувствовала его мысли и с открытыми глазами, словно бы весь мир сузился до них двоих. Хюррем задержала дыхание, пытаясь разглядеть видимое получше. 　 Она непроизвольно толкнулась вперёд, будто и в жизни почувствовала, как в его мыслях он грубо хватает её за предплечья и отшвыривает на противоположную сторону балкона. Липкий страх сковал её конечности. Это был тот самый спор о Фирузе и его дочери, Эсманур. 　 Он проклинает её всеми возможными ругательствами, с разбегу обрушивается на неё, словно валун, и вставляет колено между складками её платья. Она слышит, как он жаждет бросить её с этого самого балкона вниз, чтобы своими глазами увидеть, как её самодовольство, вместе с костями, рассыпется и обагрится свежей кровью. 　 Женщина приоткрывает рот, жадно глотая воздух. Это его мысли? Тогда она ожидала, что он повиновался ей ввиду её приказа, что он просто не смог ослушаться её. 　 Бешенство. Вот что чувствовала Хюррем Султан теперь, когда бушующий огонь ненависти начал превращаться в пламя, разливавшееся по её разгорячённому телу, охотно подающемуся вперёд на каждый его вздох. Её разум никогда не подчинялся ему. Но не тело. Огонь опалял изнутри уже грудь, будто захватив сердце и выжигая его, а Ибрагим совершал абсолютно бесчестные действия, раз за разом срывая с её губ стоны. 　 Паша вжимает её в себя, задирает платье, оттягивает назад её голову за волосы, насильно раскрывает ей рот и завладевает её дыханием на полувздохе. Женщина уже почти не может дышать, ощущая, как сознание медленно покидает её. Горло раздирает жар, глаза не получалось открыть, будто что-то запрещало ей это, внутри всё горело, к глазам снова подступали слезы, только из горла вырывался какой-то полухрип, полустон, наполненный мерзким страдострастием. Ибрагим обхватывает её стан, разворачивает спиной к себе и оттаскивает к краю балкона, нагибая её над высотой. 　 — Что ж, Хатидже, — издалека слышится голос Повелителя. Мужчина вытирает рот салфеткой и с любовью смотрит на сестру. — Нам уже пора. 　 Хюррем очнулась от наваждения, для верности даже глубоко вздохнув и тряхнув головой. Краем глаза она заметила, как тяжело дышит Великий Визирь, каким недобрым блеском мерцали его глаза. Ей хотелось вырваться, причём как можно скорее. 　 — Повелитель! — запротестовала его сестра. — Как можно! Я надеялась, что вы окажете мне честь и отведаете десерт моего собственного приготовления. 　 — Вот как? Ладно, пусть подадут. 　 Ибрагим Паша хохотнул, заставив Хюррем мгновенно повернуться к нему. Тот мгновенно сделал вид, что смеялся по другому поводу: отвернувшись к жене, он произнёс: 　 — Наша султанша самое лучшее всегда оставляет напоследок. 　 Десерт подали тут же, как будто слуги ждали прямо за дверью. Не успев отправить в рот первую ложку, Хюррем замерла, ощутив очень странное и несвойственное её положению чувство. Переведя взгляд с тщательно скрываемым испугом на визиря, она заметила, как тот увлажнил губы после того, как откусил кусок карамельного яблока — ещё одного приготовленного Хатидже десерта. 　 　 В этот раз балкона не было. Был этот самый обеденный стол. Султанша дрожала, как осиновый лист, вновь и вновь ощущая любострастные судороги в бёдрах и конечностях. В его глазах она видела настоящий ад и не могла никак выровнять дыхание — мысли Великого Визиря были навязчивы, заполняли собой всё её сознание. А слышал ли он её мысли? Ибрагим тут же усмехнулся, приподняв подбородок. Слышал. Чувствовал. Смеялся над ней, издевался, изматывал. Сквозь пелену она видела его блестевшее в свете свечей зала лицо, чувствовала его властные руки в своих волосах. 　 Хюррем знала шифр к каждой его мысли, которая обычно была запрятана в самом глубоком сундуке под сотнями замков. Теперь же открыть их не составляло труда. Он ненавидел её как человека, уважал — как соперницу и до безрассудства вожделел как женщину. В последнем не было ничего удивительного: Хюррем Султан хорошо знала, как правильно преподать себя и, чего греха таить, совсем изредка позволяла себе флирт с Ибрагимом Пашой. 　 Но кто бы мог подумать, какие грязные помыслы иногда скрывались за выражением безразличия или видного отвращения. 　 Хюррем выгибается на его настойчивость, платье мешает — и он снова задирает его. Оба чувствуют непередаваемое ощущение доминантности. 　 Ибрагим терпеть не мог Хюррем, и его чувства были всецело взаимны, однако порой фантазия брала верх. Ибрагим представлял, как прижимает эту выскочку к стене и, грубо ею овладев, имеет до тех пор, пока его тяжелое дыхание не растворится в ее сладостных стонах, пока он живьём не проглотит её высокомерие и проклятую гордыню. Она смела вести себя, как неразумная деревенская девка, подле Повелителя и при этом спустя пару минут строить из себя его владычицу. И из-за чего? 　 Из-за того, что с ней спал сам Повелитель, из-за того, что она выносила ему сыновей — именно из-за этих сомнительных заслуг она дерзила ему, заставляла его думать о ней ночами напролёт, представлять момент, когда он возьмёт над ней реванш, когда опрокинет на стол и заставит умолять о пощаде, о милосердии. Нигяр-калфа была у его ног, целовала его подол, но то была слишком простая победа, чересчур непритязательная, совсем не долгожданная, не вынашиваемая днями и бессонными ночами. Хатидже была горда и самолюбива, однако по большей части повиновалась ему, возносила в статус некоего божества — это было бесхитростно, примитивно, никак не разжигало пламени желания и жажды, лишь изредка Ибрагимом овладевала или скука, или страх перегнуть палку с ранимой сестрой падишаха — от слова которой зависела его жизнь. 　 А она постоянно смеялась над ним. Этого он ей простить не мог. Хюррем это осязала каждой клеточкой своего раскалённого тела, которое принимало Ибрагима, позволяло ему обнимать себя, водить руками по спине, разминать пальцы, не давать сделать вздох. Руки женщины требовали возмездия, и она, как коршун, вцепилась в воротник его одежды: глухим, пунктирным звуком разорвались петли на полах камзола, и Хюррем прерывисто вздохнула от впервые испытанного чувства — Сулейман никогда не позволял раздевать себя. 　 — Повелитель, в Топкапы поймали шпиона. Он убил нескольких стражников и двух наложниц. Не до конца очнувшись от наслаждения, Хюррем перевела затуманенный взгляд на стражника, низко склонившего голову у входа. Султан тотчас оставил едва тронутое блюдо, вскочил с места и громовым голосом приказал седлать лошадей. 　 — Хюррем, можешь остаться здесь, если хочешь, мы поскачем на лошадях, — бросил Сулейман, на ходу надевая отороченный мехом походный кафтан. 　 — Кто "мы"? 　 — Ибрагим, немедленно собирайся. 　 — Как прикажете, мой Повелитель, — поклонился Великий Визирь и жестом приказал поднести к себе верхнюю одежду. 　 Хюррем как в тумане наблюдала за сборами мужчин. Наконец, когда Хатидже мягко толкнула её к выходу, чтобы проводить мужей, она поймала взгляд Ибрагима Паши, который специально обернулся, чтобы посмотреть на неё. 　 　 "Удивлена?" — услышала она его самодовольные мысли — такие же громкие, какими обычно бывают мелодии, застрявшие в голове и из неё никак не выходящие. 　 У Хюррем перехватило дыхание. Она проглотила комок в горле и приподняла подбородок, будто хотела фыркнуть. 　 И всё. Стоило захлопнуться парадной двери, больше она ничего не слышала. 　 — Надеюсь, во дворце всё уладят, — взволнованно обратилась Хатидже, кажется, самой к себе, нежели к стоявшей рядом Хюррем. 　 Та вздохнула. 　 — Не стоит переживать, госпожа. Лучше подите и отдохните, время уже позднее. 　 Хатидже удивлённо посмотрела на неё. 　 — О чём ты? Ещё совсем рано. 　 — Мы ведь долго ужинали, госпожа. 　 — Долго? Повелитель едва притронулся к десерту. Ужинали всего ничего. Как неприятно, да накажет Аллах этого шпиона. 　 Хатидже говорила так, словно объясняла малому ребёнку грамоту. Приподняв подол платья, она направилась в зал, чтобы распорядиться об уборке и подготовке покоев для жены султана. Ошарашенная Хюррем направилась за ней, всё ещё чувствуя притупленное томление в теле. 　 Это было чертовски реально. И длилось явно не "всего ничего". Что это было? Наваждение? Промыслы Сатаны? 　 Один дьявол и знал ответ на этот вопрос.