Coffee Shop

Его любимыми кандзи были те, что означали «воодушевление», но испортив сотни листов рисовой бумаги, брюнет все еще не мог вложить в них душу. Часами выводил линии, не отводя сосредоточенного взгляда, и в итоге получалось скованно, как будто птица пыталась взлететь, но крылья задевали железные прутья, не дающие сердцу колотиться в полную силу. Написание небрежными мазками после прогулки по запыленному парку тоже не получалось. Выходило криво, как узкие дороги между домами и неровно, как контур горизонта, начерченный высотными зданиями. Кисточка разлохматилась, и на листке воцарилось серое небо. Вроде бы начало получаться, но волосинка, выбившаяся из-под забранной на длинную заколку челки, лезла в глаз и линия скосилась под дрожащей рукой. Несколько лет мужчина учился в художественном университете, но даже в большом городе, где регулярно проходили выставки, его не брали на работу, потому как сверстников древнее искусство каллиграфии не интересовало, мол, мы итак писать умеем, а всем остальным не хватало времени. Натянув на лицо медицинскую маску и, надев на голову большие наушники, Шота вышел на улицу и направился к метро. Сегодня собеседование в кафе. Он прошел его вместе с еще одним парнем, у которого была проколота губа, который бегал между столиками и Шота всегда удивлялся, как он не перепутывал заказы, ведь у всех офисных работников, прибегающих сюда на обед, одинаковые серые костюмы. Но тот парень сейчас принимал другой заказ, поэтому Шота понес латте на пластмассовом подносе к нужному столику сам. Увидев рыжую макушку с черными отросшими корнями и сутулую спину, Шота сразу узнал бывшего одноклассника. – Не знал, что ты тоже тут обитаешь, – вместо традиционного приветствия для клиентов. – О, Йокояма, это ты что ли? Полкласса перебралось сюда, а я так за время учебы в универе ни с кем и не встретился, устроились все экономистами, так теперь из кресел не вылезают, боятся, что займут, наверное, - усмехнулся мужчина. - Без работы по специальности? – спустя несколько секунд поинтересовался он. – Ну почему же? – улыбнулся брюнет, аккуратно касаясь зубочисткой легкой белой пенки в чашке. Аромат теплого кофе со сливками, правда, воодушевлял, подумал Мино, следя за тем, как появляются начертания иероглифа. Или это воспоминания воодушевляли? А кофе просто напиток, тоскливо напоминающий, что за дверью сильный ветер. Как выяснилось второпях, телефоны никто из них не сменил, но спрашивать, почему они не созванивались, никто не решался. – Окей, тогда встретимся у входа и пойдем до станции вместе, – все-таки письменным английским Мино владел гораздо лучше, вспомнил брюнет, вслушиваясь в растянутый японский акцент. Так они встречались по полчаса в день, а возвращаясь домой, спрашивали сами себя: «Интересно, бросил ли он курить? Он думал, что когда мы целовались, я из-за удовольствия зажмуривался» Мокрый снег валился на плечи и застревал в ворсинках шапки. «Интересно, свел ли он эту татуировку красных губ на груди? Я смотреть на нее не мог. Зачем делать, если стесняешься показывать? Ловелас, блин. Я больше чем уверен, что кроме меня ты никому не позволял целовать себя так откровенно» Через несколько недель они съехались. *** Холодная вода, разлитая по столу, впитывалась в спину, заставляя прижиматься еще сильнее к груди брюнета. Засохшие от налипшей краски кончики волос размякли и по коже потекли тонкие черные струйки, которые размазывались чужими пальцами по пояснице и становились похожими на каллиграфические символы. Так хотелось взять лицо бывшего одноклассника в ладони, но они были испачканы, поэтому Шота мог только целовать впалые щеки. – Ты приготовишь мне кофе с утра? Такой же черный, но не такой же отвратительный на вкус, ладно? – стирая с губ засыхающую пленку, попросил Мино. – А не заблудишься, когда один останешься? Ты же привык к принтеру во сне щекой прижиматься… Его любимыми кандзи, из тех, что он запомнил в школе на уроках японского, были те, что означали «воодушевление», и русоволосый мужчина писал их на каждом зажеванном в принтере листке бумаги в графе «подпись». Они были кривыми как дороги между домами и неровными как контур горизонта, начерченный небоскребами, которые виднелись из окна. Ломаные линии, написанные на одном дыхании, словно затаенное дыхание маленькой птички перед большим полетом.