До боли

Уважаемые господа Читатели! Я очень советую вам включить по кругу композицию Endless Melancholy - You Are The Moonlight Спасибо за внимание, приятного прочтения!

Это произошло как-то быстро и неожиданно. Как-то неожиданно в спокойную и размеренную жизнь Энди ворвался этот темноволосый ураган по имени Рикки, который повернул мирное течение его жизни в другое русло, более быстрое, более опасное, извилистое и с порогами, о которые он должен был давно неминуемо разбиться. Но всё странным образом обходилось, и он плыл дальше. Но всё то время, что Рикки находится рядом, Энди кажется, что он потонет. Пойдёт ко дну благодаря нему. Этому странному темноволосому пареньку с холодными глазами. Он был до боли странным. Даже его бледность, казавшаяся болезненной, была странной. Рикки зачем-то красил свои и без того ввалившиеся глаза, делая их еще более ввалившимися, резко выделяя их на худом лице с выступающими скулами. Он одевался во всё чёрное, отращивал волосы и аккуратными движениями поправлял лезшую на глаза чёлку, странно улыбаясь при этом. Он постоянно таскал с собой в кармане растянутой кофты пачку сигарет и зажигалку, хотя ни разу не курил при Энди. У него до локтя были изрезаны обе руки. Вся бледная тонкая кожа, под которой голубели дорожки вен, была испещрена многочисленными порезами и зарубцевавшимися бледно-розовыми полосами. На вопрос Энди о том, что это, и зачем Рикии это сделал, Олсон лишь пожал плечами, небрежно бросив: «Люди», и Энди кивал, хотя искренне не понимал, что такого люди могли сделать этому странному пареньку. А Рикки молчал, словно не желая говорить об этом, вперив свой взгляд куда-нибудь, думая о чём-то своём. С его появлением жизнь Энди перевернулась с ног на голову, притом буквально. Олсон постоянно придумывал что-то безумное: то ходить по краю крыши, предварительно напившись, то купить травы и скрутить косяк, выкурив его на этой же крыше, то предлагал какие-то большие белые таблетки. Витамины, как выразился Рикки. «Да они же безвредные, ну», - говорил Олсон, и, словно в доказательство этому, отправлял таблетку себе в рот, раскинув при этом руки в стороны, мол, я жив, и ничего не случилось. Но Энди постоянно отказывался от всех этих витаминов, косяков и, будучи под градусом, пройтись по краю крыши. Он был куда более приземлённым, более здраво мыслил в отличие от Олсона, в голове которого постоянно крутились безумные идеи и мысли, которые он иногда воплощал в тексты стихов или рисунки. Но рисунки были мрачноваты, а тексты – слишком грубыми. «Слишком жизненные», - говорил ему Рикки, улыбаясь и качая головой, словно упрекая Энди в том, что он не понимал. Но Энди всеми силами пытался понять. Всеми силами пытался следить за ходом его мыслей, за его словами при их разговорах. Но они были обрывочны, словно разорванные записи чего-то целого. Говоря о чём-то одном, Рикки мог неожиданно быстро переключиться на другое. А потом он также неожиданно и надолго замолкал, чем немного пугал Энди. Задумываясь, Рикки иногда что-то бубнил себе под нос, усмехался своим мыслям. Он словно не замечал того, что Энди сидит рядом и слышит. Рикки будто вёл беседы с самим собой, хоть и недолгие. А потом он словно возвращался в реальность, так же странно улыбаясь и убирая с глаз упавшие чёрные пряди. Рикки нравилось сидеть на их крыше, почти на самом краю, беззаботно свесив ноги вниз и болтая ими, как сидящий за столом ребёнок. Ему нравилось смотреть на дома, небосвод, провожать пролетающих мимо птиц долгим задумчивым взглядом… Рикки любил всё, что, как он говорил, связано со свободой. «И ведь мы можем себе её дать, Ди, - говорил Рикки. – Просто мы придумываем себе эти проблемы и заботы, обременяем себя ими, а потом сами и жалуемся на это. Хотя нас никто не заставляет искать себе работу, учиться, заводить семью, вешать на себя какие-то обязанности, под грузом которых ты даже с места сдвинуться не можешь. Стоишь, весь увешанный этим, словно ёлка в игрушках. Малейшее движение и ты упадёшь, игрушки сломаются и разобьются, а ты будешь страдать, что всё потерял… А когда человеку предлагают свободу – освободиться от всего материального – он, почему-то, сразу пасует…» Энди тогда не до конца понял его, долго думая над этими словами, пытаясь поймать ускользающий от него смысл за хвост. «Ну, а ты-то сам свободен?» - мысленно обратился Энди к умиротворённому и улыбающемуся Рикки. Слишком многое, почему-то думал он, скрывается за его улыбкой. Слишком много странности было в его словах, поведении и мыслях, которые он часто, когда они оставались наедине, проговаривал вслух. «Ведь ты почти ничего не знаешь о нём, хотя он знает о тебе всё», - тихо шептал ему голос внутри каждый раз. «Почти», - поправлял одними губами Энди, отводя свой взгляд от Рикки. Он никогда не рассказывал о себе. Ни о себе, ни о своей семье. Энди ни разу не слышал от него упоминаний о матери, отце, сёстрах или братьях. Рикки говорил лишь то, что считал нужным, да и то понемногу. Урывками, кусочками, заставляя Энди самостоятельно выстраивать в голове картинку, словно паззл. Но он словно собирал головоломку вслепую – наощупь состыковывал кусочки, не видя общего изображения, выстраивая в голове свой собственный, очень далёкий образ. И слишком всё было мутно, слишком много кусочков отсутствовало, слишком большая дырка получалась в картинке. Энди была интересна жизнь этого странного паренька, а Рикки, словно специально, мало говорил о себе, резко переводил тему, быстро начиная нервничать, чем пугал и вместе с тем настораживал Энди. Но так же быстро успокаиваясь и помолчав, он снова начинал мыслить, снова начинал этот диалог с самим собой, абсолютно не замечая притихшего Энди, который слушал его, следил за мимикой и жестами, за тем, как затуманенный взгляд Рикки прояснялся. Он слишком много думал, слишком часто говорил о том, «что творится в его голове». И иногда Энди казалось, что семья Рикки – его мать, отец, сёстры и братья – это его мысли. Мысли, с которыми он просыпается; мысли, с которыми он проводит свой день и вечер; с которыми ложится спать. − Мне кажется, что моя голова – это мусорная корзина, в которую я с каждым днём подкладываю новый мусор. Новые бумажки, - тихо говорил Рикки, заламывая пальцы, словно раскаивающийся человек. − И тебе это не надоедает? Это… это всё? – так же тихо спросил его Энди. − Нет, - мотнул головой Олсон, отчего волосы снова упали ему на лицо. – Мне… нравится это. Этот бардак, что происходит у меня в голове, - он пальцем указал на свою голову в капюшоне. – Каждый день я буквально перерываю эту корзину с бумажками, нахожу для себя что-то новое или давно выброшенное старое… − Неужели ты не хочешь его разобрать? – недоумённо спросил Энди, на что Рикки лишь усмехнулся, переведя на него свой взгляд, ничем не затуманенный. − Без него нет меня. То есть, как? Энди снова задумался, повесив между ними тяжелое молчание. Даже Рикки замолчал, снова погружаясь в свой беспорядок, вероятно, что-то выискивая. Энди каждую ночь вспоминает об этом, лёжа без сна в кровати. Вспоминает все их короткие диалоги, каждое молчание между ними, которое совершенно не тяготило Олсона. Он каждый раз воспроизводил в голове его монологи, вспоминая голос Рикки, его интонацию на том или ином слове, тембр… Вспоминал каждый взгляд, каждую деталь, каждую странную, но так полюбившуюся улыбку. И каждый раз какое-то щемящее ноющее чувство вновь и вновь разливалось в его груди, когда он рисовал за закрытыми веками образ Рикки, стоящего на крыше. Стоящего почти на самом краю, так, что носки его потрёпанных чёрных кед заглядывали за край. Он смотрел в небо, на птиц, на облака… ведь Рикки никогда не глядел вниз. Глаза начинает невыносимо жечь, а тело пробивает дрожь при одном лишь воспоминании. Энди судорожно вздыхает, повернувшись на бок и зубами кусая уголок подушки. Непонятное чувство пустоты, что, кажется, практически сожрало его изнутри, живёт с ним весь этот год. Оно скребётся внутри, задевая своими кривыми когтями рёбра, пинаясь и вызывая навязчивый образ улыбающегося Рикки перед глазами. Который улыбается совсем не так. Энди сильнее сжимает зубами уголок подушки. Сжимает так сильно, что ему кажется, что зубы сейчас разломятся. Ведь не мог забыть, просто не мог… Эта разъедающая изнутри тоска, казалось, иссушила все слёзы, лишила сил и желания выходить куда-либо из комнаты. Слёз не было, лишь противное жжение под веками, которое Энди проклинал. В тот день было особенно ветрено. Они оба были на их крыше, сидя на самом её краю. Рикки сидел, свесив ноги, болтая ими, словно маленький ребёнок, а развязавшиеся шнурки его кед трепал ветерок. Рядом с ним лежала пачка сигарет и зажигалка, словно кто-то из них двоих сейчас потянется за сигаретой. Но они оба сидели и молчали, смотря куда-то вдаль. Притянув к груди одну ногу, Рикки обнял её руками, негромко спросив: − А ты любишь птиц? Энди нахмурился. − Да. − Я тоже люблю птиц. − За что ты их любишь? − За то, что они могут улететь, когда их жизнь превращается в хаос.* Рикки грустным взглядом проводил пролетевшего мимо голубя. Вздохнув, он тянет руку к лежащей рядом пачке, вытягивает сигарету и, пару раз щёлкнув зажигалкой, закуривает, заставляя Энди поморщиться от запаха. Ведь он никогда не курил при тебе. Неужели после этого нельзя было сразу понять, что у него что-то произошло? Неужели нужно было выждать до последнего момента, когда уже ничего нельзя сделать? Энди вновь поворачивается на живот, зарываясь лицом в подушку, зубами сжимая ткань наволочки, жмурясь изо всех сил от боли, что раздирает глаза. От боли, что терзает что-то за рёбрами. Сжимает, колет, царапает, заставляя делать частые короткие вдохи, от которых, кажется, становилось ещё больнее. Каждый раз, засыпая под утро, Энди желал не просыпаться. И каждый раз он вновь и вновь раскрывал глаза, смотря в потолок слезящимися воспалёнными глазами. Энди не плакал, нет. Слёз давно не было. Было лишь гложущее и сжирающее изнутри это непонятое чувство, которое, кажется, сожрало всё: эмоции и чувства, запив всё это слезами. Оставив лишь не способную ни на что оболочку. Истощённую, исчерпанную изнутри. Но Энди казалось, что оно всё ещё внутри него, медленно-медленно и очень мучительно доводящее до конца, травящее воспоминаниями, раздирающее вспыхивающими, словно яркие огоньки, образами. Такой же вспышкой был и он. Он стоял почти на самом краю, носки его старых потрёпанных кед заглядывали за неровный и отбитый бетонный край. Он раскинул руки в стороны, а ветер трепал его растянутую кофту, сбрасывал с головы капюшон и развевал тёмные волосы. Он с закрытыми глазами стоял на самом краю, а Энди чуть ли не со слезами на глазах тянул ему руку и просил отойти от края. Энди начал захлёбываться рыданиями, когда Рикки повернулся к нему лицом. Большие впавшие глаза сильно выделяются на худеньком бледном лице, тёмные пряди падают на высокий лоб и глаза, но он не спешит убрать их привычным движением руки. Он долго, словно выжидая чего-то, смотрит на Энди, улыбка трогает уголки его губ. «Ди», - шепчет он одними губами, протягивая руку. А по его лицу стекают слёзы. Прозрачные капельки скатываются по щекам, оставляя после себя следы от размывшейся косметики. Энди делает крохотный шажок, протягивая ему свою дрожащую руку, смотря в самые глаза, впервые такие ясные, впервые такие живые и осознающие. Но осознаёт ли Рикки, что стоит спиной к пустоте? «Рикки… Рик, нет», - срывается голос Энди, когда кончики его пальцев касаются прохладной ладошки Олсона. Рикки как-то слабо, как-то вымученно улыбается, чуть сжав руку Энди. Сквозь слёзы Энди кажется, что Рикки удаляется от него, словно падает… Пальцы скользят по мягкой ткани рукава, пытаясь зацепиться, поймать… «Он был наркоманом, Энди», - позже скажет ему отец. «Он был психически нездоров, милый», - позже скажет ему мать. «Он был моим другом», - скажет им обоим Энди, на что отец лишь отмахнётся, а мать беспокойно посмотрит на него. «А другом ли?»- вновь усмехнётся этот раздражающий голос внутри него. Он перевернул всю жизнь Энди с ног на голову своим появлением. Заставив после своей смерти мыслить, видеть и оценивать. Он разрушил весь выстроенный Энди мир своим падением. Весь тот хрупкий и нежный мир, который они так долго выстраивали вместе, Рикки разрушил в одно мгновение. Он вспыхнул, он ослепил и оставил Энди умирать. Умирать и никак иначе. Подавляя рвущиеся из груди всхлипы и противную дрожь во всём теле, Энди поднимается с кровати, чувствуя, как его мутит, и как кружится голова. Дрожащими руками он натягивает на себя первую попавшуюся одежду. Словно во сне, он бредёт к тому дому, к их крыше. К тому месту, к тому последнему их с Рикки дню. Уже стоя там, на самом её краю, Энди задумался над тем, что чувствовал Рикки в тот момент? Какие мысли были в его голове, когда он стоял, раскинув руки в стороны, позволяя ветру пробираться под его одежду? Раскрыв глаза, Энди смотрит. Рассвет. Солнце не спеша поднимается над городом, разбавляя синеву ночного неба сначала серым цветом, а затем более тёплыми и яркими. Мимо пролетали первые птицы, город постепенно просыпался, слышались такие далёкие звуки машин, где-то уже начинали ходить люди. А Энди стоял на крыше, не в силах посмотреть вниз. Свобода. Воспоминания окатили, словно ледяной водой, заставив судорожно вдохнуть и зажмуриться от новой волны боли в груди. Ведь ты был свободен. Всегда был. Энди помнит, как стоял и смотрел на то место, где всего секунду назад был Рикки. Он помнит, как он сделал этот шаг назад. Он помнит его улыбку. Широкую и счастливую, какую не видел почти никогда. Он словно наяву услышал звук падения его тела. Удар об асфальт. Треск и хлюп. Он помнил, как подкосились его ноги, как он упал на колени, как пополз к краю крыши, беззвучно моля… всё остальное было сном. Просто ужасным сном, который до сих пор снится Энди. Сон, из-за которого он боится засыпать, чтобы не видеть этого вновь. Энди помнит распластанное по асфальту тело, которое он смог разглядеть сквозь пелену слёз. Казавшееся таким маленьким свысока. Изломанное маленькое тельце. Реальность отрезвляющим хлынувшим потоком заставляет Энди широко распахнуть глаза и отойти от края на несколько метров, тут же падая, отползая как можно дальше, жадно хватая ртом воздух до боли в глотке и жжения в носу. Энди кажется, что он до сих пор видит Рикки, приходя сюда. Что он сидит на краю, свесив ноги, и болтает ими, словно сидящий за столом ребёнок. Что сейчас он обернётся и подарит ему свою странную улыбку, вновь начав очередной диалог с самим собой. Выровняв дыхание, Энди притягивает колени к груди, утыкаясь в них подбородком, неотрывно смотря на то место. Он всё ещё ждёт, когда придёт Рикки. Он всё ещё ждёт, когда он подойдёт к нему, подарит ему свой затуманенный взглядом и улыбнётся. Он всё ещё надеется увидеть его бледное худое лицо с впавшими накрашенными глазами, которые становятся от чёрных теней ещё более впавшими. Рикки потонул, утянув и Энди за собой на дно этой бурной реки, разбившись о порог. Энди потонул благодаря этому странному темноволосому пареньку с холодными глазами. Но Энди думает увидеть Рикки вновь. Просто Энди не понимает, что Рикки давно нет.