Fight or Flight – Leaving
Знакомство с О Сехуном нельзя назвать приятным. Джонин лишь вторую неделю в банде, и это его первые серьезные разборки. Лу Хань предупреждает, что все в компании Пака конкретно тронутые, но Джонин представить не может, насколько. Впрочем, все проясняется уже через пять минут. Удар у Сехуна сильный, и Джонин валится на землю, хватая воздух окровавленным ртом. Зуб сколот и царапает щеку; губа разбита, а в глазах рябит и двоится. Сехун нависает над ним бледным призраком. Глаза густо подведены черным, выбеленные до седины волосы падают на лоб. На выбритых висках — татуировки, которые, кажется, оживают, стоит свету уличного фонаря протянуть к ним свои табачно-желтые пальцы. — Как тебя зовут? — Сехун тянет носом воздух, принюхивается. Ноздри дрожат, впитывая запах бензина и крови. Джонин тоже его слышит, только с примесью сехуновского запаха. — Джонин. — Язык ворочается с трудом. Во рту собралось слишком много крови, и Джонин сплевывает ее на асфальт. Сехун присаживается на корточки. Тень его остроугольного тела накрывает ноги Джонина черным покрывалом. — Не твое имя. Буду называть тебя Каем. Джонин сглатывает медный комок слизи и приподнимается на локтях. Ребята — что из его банды, что из банды Сехуна — смотрят на них и молчат. Должно быть, так положено. Должно быть, это и есть крещение. Правда, почему роль крестного досталась Сехуну, Джонин не знает. — В следующий раз ждать вообще не буду, так что учись удары блокировать, — Сехун выпрямляется, сует руки в карманы джинсов и отступает на два шага. К нему подходит Пак, кладет на плечо ладонь и крепко его сжимает. Сехун усмехается; глаз с Джонина не сводит. — Увидимся, Кай, — говорит на прощание, разворачивается и уходит вместе с остальными членами банды. — Могло быть и хуже. — Лу Хань возникает перед Джонином и протягивает ему руку. Джонин от помощи не отказывается. Запах альфы преследует его до самого дома.***
Он преследует его всю следующую неделю: в ванной, на кухне, в школьном автобусе, спортзале и даже в общественном туалете. Джонин пытается забить его другими запахами, но ничего не получается. Он покупает капли и выливает в каждую ноздрю по полфлакончика, но зарабатывает лишь аллергию. Лу Хань смотрит на него подозрительно и отправляет на разведку Исина. Омега разговорит даже мертвеца, но Джонин, кажется, потерял способность складывать звуки в обычные слова. На языке вертится лишь двухсложное «Сехун». Это все, о чем он может думать. Пятница наступает неожиданно быстро. Джонин с трудом дожидается окончания уроков и идет в учительскую. — Сонсэнним, — замирает на пороге, глядя на учителя Бёна, который заканчивает складывать свои документы в портфель. — Да, Джонин? — Учитель оглядывается по сторонам: удостоверяется, что обращаются к нему. На лице отражаются смятение и вежливая заинтересованность. Джонин говорит дальше: — Можно кое-что у вас спросить? — Да, конечно. Джонин входит в учительскую и из нее тут же выскальзывает учитель математики. — Это касается биологии… — Я понял, Джонин. — Бён улыбается. Все же, он преподает именно этот предмет. — Я хотел бы знать… это нормально, когда альфа чувствует запах другого альфы? — Да, — не задумываясь, отвечает учитель. — А если он его… постоянно чувствует? — То есть? — Как… бету или омегу? Не может избавиться от него, словно… ну, понимаете... — Джонин облизывает губы. Ранка затянулась толстой коркой и ужасно мешает. — Словно он постоянно рядом, этот альфа. Это нормально? — Вообще-то, нет. — Бён отодвигает портфель в сторону и усаживается на край стола. — Но такое бывает. Когда альфа хочет пометить альфу. Это противоестественно, но… не беспрецедентно. Это психическое отклонение, с которым при правильном подходе можно бороться. Да и вязка, все же, процесс специфический, требующий согласия обеих сторон. Без твоего разрешения другой альфа ничего не сможет сделать. Запах — это приманка, но только от рыбки зависит, клюнет она на нее или нет. — Ага. Но то, что я постоянно его чувствую, это нормально? Не отклонение? — Нет. — Бён качает головой и улыбается. — Пока ты не отвечаешь взаимностью, все в порядке. Джонин кивает и, поблагодарив учителя, уходит. Запах Сехуна становится сильнее и проникает под кожу.***
Джонин до крови расчесывает руки и принимает душ по семь раз в день. Это не помогает. Ничего не помогает. С каждым вдохом Сехун проникает в него все глубже и глубже, вытесняет его собственный запах. Джонин задыхается, обливается холодным потом и глотает снотворное пригоршнями, чтобы хоть немного поспать. Его мучают кошмары. Яркие, похожие на галлюцинации сны, от которых раскалывается голова и повышается давление. Сердце бьется в три раза быстрее нормы, а руки дрожат так, что приходится все внимание сосредотачивать на том, чтобы удержать самые простые предметы. Лу Хань уже не пытается разговорить его с помощью Исина и на математике подсаживается к нему сам. — Что происходит? — Он смотрит в тетрадь, водя по обложке колпачком ручки. — Ничего, — сглотнув горечь, отвечает Джонин. С ним ничего не происходит. Он просто сходит с ума, противясь влиянию одного ненормального. — Я похож на дурака? — Нет. — Тогда не ври мне. — Я не вру. Я в порядке. — Ты не в порядке, и все это видят. — Значит, все ошибаются. — О чем ты говорил с Бёном? — О реферате. — О каком реферате? — Который я ему должен. По генетике. До сих пор не сдал: тупая тема. — Ты сдал реферат. — Нет, не сдал. — Сдал. У тебя нет задолженностей: я смотрел в журнале. Джонин прикрывает глаза и считает до пяти. Уши горят от стыда. Он ненавидит врать, особенно — Лу Ханю. — Я немного… приболел, — наконец выдыхает он. Это даже не ложь. По крайней мере, на восемьдесят процентов. — Это мы заметили. Ты был у врача? — Нет. — Почему? — Пройдет. Правда. Ничего серьезного. Я спрашивал у Бёна, он сказал, что это не заразное и пройдет, если не поддаваться болезни. Лу Хань поднимает глаза, смотрит на него. Джонин хочет провалиться под землю. Он знает, как звучат его слова со стороны, но сказать правду не может. Ему стыдно. Он альфа и… то, что происходит — мерзко. Так не должно быть, не с ним. Джонин зажмуривается и со свистом выдыхает. Ему сложно справляться с мыслями и эмоциями. Он даже с телом своим не может до конца совладать. Временами (чаще всего — по ночам) оно практически сдается. Рыбка вот-вот клюнет. Разговор с Лу Ханем ни к чему хорошему не приводит. Хань решает, что Джонину нужно проветриться, и зовет его субботним вечером погулять. Джонин не находит достойной отмазки и оказывается у знакомого фонаря. На этот раз там собралось несколько компаний. Их банда является последней. Джонин сразу видит Сехуна. Он выше большинства парней, да и слишком светлые волосы и татуировки служат прекрасным ориентиром. Джонин спотыкается через собственные ноги и притормаживает. Лу Хань оборачивается и взглядом приказывает подойти. Джонин ненавидит себя за решение присоединиться к банде, но что сделано, то сделано: приходится повиноваться. Сехун не обращает на него внимания, и Джонина бросает в холодный пот. Он не знает почему, но мысль о том, что Сехун может не иметь никакого отношения к его «болезни», пугает до чертиков. Ноги тяжелеют и не сгибаются, и Джонин застывает в нескольких метрах от основной массы народа. Лу Хань пробирается к фонарю и заговаривает с Паком. О чем, Джонин не слышит: шумно. — Новенький? — Слева от него возникает коренастый паренек с большими глазами и лиловыми волосами. — Да. — С китайцами? — Ага. — Кай, значит? Джонин вздрагивает от звука этого имени. Сердце чудом не выскакивает из груди, а руки покрываются гусиной кожей. — О тебе говорят. — И что же? — Джонин проглатывает твердый комок волнения. Запах Сехуна обволакивает его с ног до головы, пробирается под одежду и ласкает самые потаенные уголки тела. Парень открывает рот, чтобы ответить, но не успевает. — Чанёль зовет тебя. — Сехун возникает перед ними мрачным идолом, не отбрасывающим тени. Парень закрывает рот, секунду смотрит Сехуну в глаза, ухмыляется и уходит. Джонин пялится на Сехуна. Не хочет этого, но отвести взгляд не получается. — Надо поговорить, — бросает Сехун. Голос холодный и резкий, как февральский ветер. Джонин кивает и сдвигается с места, как только это делает Сехун. Они идут вниз по улице, прочь от фонаря. Кто-то смотрит им вслед. Должно быть, Лу Хань, решает Джонин и тут же выбрасывает это из головы. Он спокоен, и это неожиданно. Он не дрожит, не потеет, не краснеет, что замечательно, но… пугает. Сехун идет широким, уверенным шагом. Ноги у него длинные и худые, а вот задница под плотной тканью затертых джинсов — в самый раз. Джонин смотрит на нее несколько секунд и поднимает глаза выше. Сехун оглядывается по сторонам и сворачивает к переходу. Машин нет, и они свободно пересекают улицу. Спускаются на сотню метров и сворачивают. Улочка узкая, темная, глухие стены домов отбрасывают живую, синеватую тень и надежно хранят чужие секреты. Сехун останавливается и оборачивается к Джонину. Джонин делает еще один шаг навстречу и встает на месте. Поджимает губы и ждет, что Сехун скажет. Тот ловит его взгляд; Джонин судорожно выдыхает, потому что смотреть в глаза Сехуну — восхитительно, и слышит, как что-то с громким треском ломается. Нужна секунда, чтобы понять — это его сопротивление, а затем Сехун оказывается рядом и целует его, языком прижигая вновь открывшуюся ранку на губе. Джонин обнимает его за шею и отвечает на поцелуй. Жмется к нему так сильно, что обжигается жаром его кожи, и мягко перенимает инициативу. Сехун подчиняется и открывает рот. Джонин целует слишком глубоко и отчаянно для сопротивляющегося и понимает, что на крючке.***
Они встречаются еще четыре раза. Всегда — компаниями, но в итоге оказываются в какой-нибудь подворотне вдвоем и целуются, пока во рту не становится сухо, а в штанах — тесно и до одури мало. Каждый раз они заходят чуть дальше, позволяют себе больше. Джонин уже знает, куда поцеловать, чтобы у Сехуна подогнулись колени, где погладить, чтобы он начал лихорадочно дрожать. Помнит — губами и пальцами — изгиб его шеи, рельеф ключиц и живота. Ладони изучили каждый миллиметр кожи на спине и бедрах, а во рту, кажется, навеки поселился вкус его пота и слюны. Это совсем не романтично, но Джонин сходит с ума, так что ему плевать на возвышенные чувства. Он каждую секунду думает о другом человеке. У него под кожей – другой человек. У него в сердце и вместо сердца — другой человек. Пятая встреча отличается от остальных. Сехун ждет его у ворот школы. Льет как из ведра, и нахлобученный на голову капюшон скрывает его лицо от посторонних глаз. Джонин узнает его, как только замечает: по очертаниям фигуры и стойкому, невыносимо-терпкому запаху. Знакомый уже холодок пробегает по спине; ладони потеют. Исин замечает его растерянность и спрашивает, что случилось. Джонин, запинаясь, отвечает: — Я… мне нужно в одно место заскочить. Папа просил, а я забыл. Исин косится на стоящего рядом Джондэ. Они не видят Сехуна, и сомневаться в словах Джонина у них нет причин. — Это в другую сторону, так что… я сам. — Э-м… ну, хорошо. — Исин поджимает губы и снова смотрит на Джондэ. Тот поправляет рюкзак и бросает: — Тогда до завтра? — Ага. Пока. — Джонин сбегает по ступенькам, пересекает двор и, не глядя на Сехуна, проносится мимо. Куда его несут ноги, не поймет, но не останавливается, пока не доходит до конца улицы и под грохот проносящегося мимо грузовика не сворачивает в засаженный облезлыми кустами переулок. Встает у невысокого каменного заборчика и ждет. Дождь хлещет по щекам, мочит волосы, пиджак и брюки на коленях. Сехун появляется через две минуты. — Какого хрена ты приперся в школу? — шипит Джонин и отрывает зад от ограды. — Никто не должен видеть нас вме… Сехун не дает ему договорить. Губы у него ледяные, а дыхание обжигает. Джонин давится им и тянет Сехуна на себя. Он скучает по нему каждую гребаную секунду. Так сильно, что хочется сдохнуть. — Так зачем ты пришел? — говорит он, когда дождь разбивает их на две задыхающиеся половинки. — Отец в командировке, а папа во вторую смену сегодня. Я дома один. Другой возможности может и не быть… Джонину не нужно объяснять, для чего. В животе разливается жидкий огонь. К горлу подкатывает тошнота, а ноги как переваренная лапша. Джонин смотрит Сехуну в глаза; тот берет его за руку и тянет за собой. Они идут быстро, а под конец припускают бегом. Мокрые и запыхавшиеся, влетают в прихожую, захлопывают дверь и целуются, пока холод не побеждает. Джонин возбужден настолько, что, наверное, кончит раньше, чем они доберутся до постели. Сехун пытается разуться и при этом не оторваться от шеи Джонина. Тот уверен, что на ней останется не меньше полусотни засосов, но сейчас это неважно. Он хочет раздеть Сехуна, прижаться к нему всем телом и греться, греться под удушливым покрывалом его кожи. В спальне темно и жарко, и Сехун зажигает ночник. Оранжевый свет разливается по кровати и стекает на пол, застланный потертым линолеумом. Джонин пытается расстегнуть молнию на джинсах Сехуна, но пальцы окоченели так, что не могут подцепить язычок. Сехун бьет его по рукам и толкает на кровать. Они меняются местами, и Джонин холодеет внутри. Они никогда не говорили о сексе прямо, никогда не решали, кто будет сверху. — Тихо ты. — Сехун усмехается и забирается на кровать. Встает над Джонином на колени и принимается расстегивать его брюки. — Сехун?.. Сехун поднимает глаза и смотрит на него прямым взглядом. — Тебе будет хорошо, обещаю. Джонин облизывает губы — они сухие и на вкус как дождь — и гладит бедра Сехуна. Руки заметно дрожат, и Сехун склоняется к нему, чтобы успокоить поцелуем. Сехун бесстыдно рассматривает Джонина, когда они, полностью раздевшись, снова опускаются на кровать. Сехун сидит у него на коленях и вертит в руках непочатый тюбик смазки. Джонин комкает простыню и пытается дышать. Его морозит, а щеки горят. Сехун поджимает губы и открывает крышку. — Я знаю, что делаю, — говорит уверенно и выдавливает прозрачную жидкость на ладонь. Джонин судорожно выдыхает и зажмуривается. Кажется, что его вот-вот пырнут ножом под ребра. Сначала он чувствует холод, а затем — пальцы Сехуна, которые смыкаются вокруг его члена. Воздух моментально сгорает, легкие обугливаются, и грудь наполняется пеплом. Сехун пару раз двигает рукой, а затем тяжесть его тела перемещается вверх. Джонин открывает глаза; Сехун улыбается ему и губами говорит «расслабься». Джонин повинуется. Сехун опускается на его член и замирает. Джонин смотрит ему в лицо и боится моргнуть. Сехун находит его руки — плавное, словно сквозь дрему, движение — сжимает запястья и заводит их Джонину за голову. Вдавливает весом своего тела в подушку и выдыхает через нос. Глаза закрыты, лицо бледное, на висках выступает пот. Проходит секунда, вторая, третья, складка между бровей разглаживается, напряжение спадает. Сехун расслабляется. Ресницы подрагивают, тонкие веки кажутся прозрачными. Рот приоткрывается, кончик языка проходит по зубам. Еще один выдох — и Сехун начинает двигаться. Размеренно и плавно, раскачиваясь на бедрах Джонина. Тот едва дышит и все смотрит, смотрит на Сехуна. Его лицо, практически лишенное эмоций, завораживает. С каждым новым движением оно светлеет, становится красивее и спокойнее. Тень блаженства ложится на лоб и щеки, накрывает бледный рот. Сехун стонет, и Джонин вздрагивает всем телом, потому что это — самый красивый звук, который он когда-либо слышал. Он повторяется, и мурашки разбегаются по онемевшим рукам. Джонин боится пошевелиться, а Сехун постепенно наращивает темп. Его движения становятся неровными, сильными, толкающимися. Он зажмуривается и закусывает губу, видимо, чтобы сдержать стон: более громкий и откровенный, нежели предыдущие. Джонин не выдерживает, вырывает руку и хватает Сехуна за горло, чтобы притянуть к себе и поцеловать: умоляюще, с сухим, горьким обожанием, что разрывает сердце. Сехун поддается, открывает рот и языком встречает язык Джонина. Захлебывается стоном и, содрогнувшись, кончает. Это неожиданно и очень жарко, и Джонина накрывает. Он сжимает затылок Сехуна сильнее, чтобы удержать его на месте, и, целуя, неритмично, судорожно вскидывает бедра. Сехун всхлипывает. Его трясет, и Джонин подумывает остановиться, но Сехун начинает двигаться навстречу и позволяет кончить в себя. Джонин освобождает вторую руку и прижимает Сехуна к себе так крепко, что тот не может шевельнуться. Лежит на нем, горячий и липкий, дышит в шею надрывно и, кажется, улыбается. Джонин целует его плечо и, закрыв глаза, откидывается на подушку. Они лежат так минут десять, дышат в унисон и думают, что говорить. — Кай? — Сехун оказывается решительней, но говорит, не поднимая головы. — Да? — Джонин смотрит в висок, где под узором татуировки бьется набухшая венка. — Это больно. Джонин не знает, что сказать. На губы ложится пресное «прости», но Сехун поворачивает голову и стирает его кончиком носа. — Мне нравится. — Шепот стекает по подбородку на шею и собирается в яремной впадинке. — Хорошо. — Очень. — Сехун целует его в шею и скатывается на кровать. Выпрямляет ноги, вытягивается всем телом и открывает глаза. Моргает. Джонин смотрит на него; ждет. Слышит, как со стрелок часов срываются бесформенные капли секунд. — Никто не должен узнать… — Сехун находит руку Джонина и накрывает ее своей. — Хорошо. — Я люблю тебя. Джонин вздрагивает. Горло сжимает спазмом, и он с трудом выдавливает из себя очередное «хорошо». Сехун поворачивает голову и смотрит на него. Джонин хочет забрать слова назад, но вместо этого так сильно сжимает пальцы Сехуна, что трещат суставы. — Тихо ты, — улыбается Сехун и тянет его за руку к себе. Джонин лбом утыкается ему в грудь и понимает, что крючок прошел насквозь, зацепив душу и сердце. У него накопилось с полмиллиона вопросов, но он не знает, как правильно их задать, и оставляет все при себе. Обнимает Сехуна за пояс и целует чуть выше солнечного сплетения. Вдыхает глубоко и губами выводит на коже соленое «люблю тебя тоже». 9 февраля, 2015