Глаза, которые она так любила

Армин входит без стука. Не так, как обычно. Она привыкла, что он стучится, да ещё и спрашивает, можно ли войти. Привыкла, что он предупредительный. Предупредительный Армин был одним из положительных аспектов жизни. Только в тот раз… В тот раз он её не предупредил. Хотя, она и так всё знала. Знала Армина. Знала довольно хорошо. Ведь не он один изучал Энни, не он один бросал тщательно скрываемые взгляды. Это была странная двусторонняя связь, не имеющая причин и видимых точек соприкосновения. Грызущие изнутри желания Энни сдерживала стоически. Сдерживаться — это то единственное, что она могла. Могла очень даже хорошо, так хорошо, что это вошло в привычку. Может, даже закрепилось условным рефлексом. Армин смотрит на неё. Эти голубые глаза всегда выводили её из равновесия. Дрожа и трепыхаясь, нервно билась она о свою толстую оболочку, но сохраняла внешнее спокойствие. Даже палец никогда не дергался. Ни разу. Но тогда… Тогда она знала, куда он ведет её. Всё столь отчетливо читалось в его глазах — в тех самых глазах, что мешали спать по ночам — что ей становилось смешно. Неистово смешно, но смеяться было нельзя. Как можно смеяться, когда ты, вроде как, идешь спасать Эрена? Удивительно, как легко мальчик вообще произнес свою ложь. Она была даже убедительной но... Но Энни знала. Она хотела... Давно хотела, чтобы её разоблачили, чтобы всё прекратилось. Наконец прекратила проливаться вся та кровь. Прекратилась боль. Все те смерти, что прожигали её насквозь. И только Армин мог всё закончить. Только Армин мог спасти Энни. В комнате светло. Даже очень светло. Армин слегка щурится, смотря на Энни, сидящую на подоконнике. Створки распахнуты, и она балансирует на самом краю. Он знает, что она не упадет, но в его лице всё равно тревога. Отчетливо видимая тревога, которая Энни не нравится, но она просто отбрасывает неугодные мысли. — Энни, — говорит мальчик. И что-то ёкает в груди девушки. Ей всегда нравилось, как он произносит её имя. Жаль, она слышала это так нечасто. — Энни, — повторяет он, будто знает её мысли. Его голос гулко разносится по практически пустой комнате. Лишь возле окна стоит кровать, да рядом с ней комод с аквариумом. Из-за этого комната кажется слишком большой, но эта простота нравится её обитательнице. Ей нравится этот покой, эти отштукатуреные стены, это окно, не столь большое, но словно дающее надежду, пропуская солнечные лучи. — Здесь тихо, — Армин подходит так близко, что почти утыкается в колени Энни. — Да, тихо, — меланхолично отвечает она. — Титанов давно не видно. — Да. Её немного удивляет этот факт. Её немного удивляет, что она уже и забыла, когда в последний раз с ними встречалась или даже слышала хоть что-то о них. Но она отмахивается от неугодных мыслей. — Долго ты здесь будешь сидеть? — Здесь хорошо. Энни не понимает. — Как долго... — Пожалуйста! — само срывается с языка. Она даже не знает зачем. Армин послушно замолкает. Он чуть наклоняет голову, и чёлка закрывает глаза. Те самые глаза, что так любит Энни. — Эй, — ободряюще начинает она, и рука тянется к его щеке, но останавливается. Мальчик сам поднимает лицо и в замешательстве смотрит на протянутую ладонь. Она вздрагивает и убирает её, но Армин перехватывает. Крепко, но бережно, зажав её своей, он подносит её к щеке. Сначала лишь пальцы Энни касаются теплой кожи, а потом он прижимает и всю ладонь, словно проверяя, такая же она теплая, или нет. Энни ведь всегда была холодной. Армин придвигается, и колени Энни неуверенно расходятся, пропуская его вплотную к подоконнику. Он молчит, всё ещё прижимая ладонь. Его щека слишком горячая для Энни. Колеблясь, юноша всё же отпускает руку, и та бессильно сникает вниз. Он упирается в подоконник по бокам от Энни и подается вперед. Мягкие губы касаются подбородка, и тут же соскальзывают на шею девушки. Горячее дыхание обжигает, и Энни издает чуть слышный стон, но достаточный, чтобы дать понять всё, что нужно. Светлые волосы парня щекочут её ключицу. Он склоняется ниже, и прядь попадает под ворот рубашки, касаясь груди. Его рука ложится на бедро девушке и скользит вверх, сминая хлопчатобумажную ткань домашних просторных штанов, которые больше походят на пижаму. — Стой, — задыхаясь, Энни отталкивает Армина, вскакивая с окна. Она высовывается в него, надеясь, что приток кислорода отрезвит её. Не помогает. — Энни. — Разве ты не помнишь, я никогда не была для тебя хорошим человеком?! — выпаливает она. И это признание режет её по живому. Она врывается пальцами в волосы почти такого же цвета, как у парня, стоящего позади. Не помогает. — Энни. Армин прижимается к её спине так, что жар его тела чувствуется и через одежду. Он медленно заправляет ей прядь за ухо и шепчет: — Энни. Она смотрит на расплывающийся вид за окном и сдаётся. Энни поворачивается на носочках, а не на пятках, как обычно. С ним ей хочется быть женственней, хочется сбросить скорлупу, просто быть собой. Армин запускает руку в её волосы на затылке и, приблизив лицо, так что его нос утыкается в нос Энни, долго смотрит в глаза. Её любимые глаза так близко. Невозможно поверить! А Энни бы и не поверила, если бы её не заставлял поцелуй. Столь захватывающий и отчаянный, будто это их последний шанс. Она не выдерживает и поспешными движениями стягивает с него коричневую форменную куртку. И тут же хватается за воротник рубашки, притягивая и тяжело дыша, и так же поспешно расстегивая её и стаскивая, обнажая некогда щуплое тело, на котором теперь ясно видны крепкие мышцы — издержки профессии. Ноги сами ведут их к кровати, и они заваливаются, задевая комод. Аквариум дребезжит, и Энни смотрит на него, смутно думая, что что-то забыла, что что-то не так. Армин запускает руку ей под рубашку, и она отбрасывает отвлекающие мысли. Другая его рука опять скользит по штанам из хлопка и теперь, добравшись до самого верха и подцепив резинку, стягивает их, заставляя Энни сжимать простынь. Армин нависает над ней и, наконец, прижимается, кусая за кончик мочки. Энни машинально сжимает его ногами. Он касается большим пальцем верхней губы, слегка оттягивая, а потом целуя. Рука скользит по шее, ключице, по рубашке к животу. Он привстает. Стоит на кровати на коленях, а Энни приподнимается и во всепоглощающем безумии требовательно расстегивает его штаны и приспускает их ровно настолько, насколько нужно, оставляя болтаться в коленях, а потом снова откидывается на кровать, увлекая его за собой. Армин медленно, словно издеваясь, проводит рукой по внутренней стороне бедра, вызывая волны неконтролируемого желания, взрывающего мозг. Армин больше не такой предупредительный, но она до сих пор цепляется лишь за него в этой жизни. Энни кусает его за шею. Её руки мечутся по ещё мальчишескому телу, будто ищут что-то необходимое. Так же медленно он расстегивает верхнюю пуговицу её рубашки. Потом вторую. Его дыхание на груди заставляет Энни поперхнуться на вдохе. Расстегивается третья пуговица, четвёртая. И вот Армин прижимается всем телом к обнажённой, ничуть не загорелой коже девушки. Её разум уже способен воспринимать только ощущения и больше ничего. Хотя можно ли затуманенный разум называть разумом вообще? Остаются лишь инстинкты и подавляемые желания. — Энни… — слова срываются с губ Армина снова и снова. А девушка лишь стонет. Она всегда была немногословной. Комод сотрясается от толчков кровати об примыкающую стенку, и это оставляет рябь в аквариуме, расходящуюся кругами. — Энни, — Армин стоял в полутьме, сжимая кулаки. Так сильно сжимая, что ногти врезались в ладошку почти до крови. — Если бы я только знал, зачем. Глаза, которые она так любила, печальны. Хотя в их мире столько поводов для печали, что с ней быстро свыкаешься. — Если бы я только знал... Голос гулко разносился по подземелью, в глубине которого находилась одинокая девушка, заключенная в объятия кристалла. Она не могла ему ответить. Не могла сказать то, чего он хотел. И он не мог. Что толку разговаривать с кристаллом? Армин лишь твердил её имя. Твердил и злился. На неё, на себя, на всю безысходность ситуации. Когда охранник, стоявший в конце коридора, уже стал на него подозрительно поглядывать, парень встряхнул головой и направился к выходу, вяло пробурчав: — Состояние без изменений. Он выбрался на свет, затушил свечу и прислонился к стене, устало прикрывая глаза. Глаза, которые она так любила. Глаза, которые возможно её больше не увидят.