Растительная философия

Розы пахли солнцем. Гюнтер не очень представлял, как такое возможно. За свою жизнь он вырастил немало цветов и обучил немало мазоку. Он создал собственную «растительную философию», как он это называл, и гордился ею по праву. Так, он знал, что посеянное не взойдет сразу, только через определенный срок, который у каждого свой, что у мазоку, что у цветов. Он знал, что если не посеять ничего в заготовленную для этого почву, что-то взойдет все равно, само насеется. Поля никогда не остаются пустыми, как и мазоку; не вложишь им вовремя в голову нужные ценности, они все равно что-то воспримут. Гюнтер знал, что и сорняки бывают красивы, некоторые из них признаны декоративными и радуют глаз, поэтому хороши не только элитные цветы или выпестованные чужие идеи. Иные же сорняки прорастают глубоко под землю и губят растения — так же и проблемы его воспитанников, разбираться с которыми нужно по возможности вовремя. Впрочем, «разобраться» можно не со всем. Семена в цветах должны вызревать сами по себе, «помочь» им нельзя. Часто бывает так, что семя кажется дозревшим, но на поверку оно зеленое или же и вовсе пустое, одна от него оболочка. Мазоку-«оболочек» на памяти Гюнтера встречалось не так уж мало. Но ни одного такого не было среди тех, кого он воспитывал. За уже посаженными цветами нужно тщательно следить. Хочешь, чтобы они выросли — пропалывай, иначе придет что-то такое активное, что все сожрет. Так же и юные сердца нуждаются в защите, чтобы не поддаться губительным чувствам. За разными цветами требуется разный уход — иные нужно пересаживать вовремя в иную среду, иные же не приживутся, если пересадишь. Некоторые цветы нужно отделять друг от друга, чтобы не мешали. Растительная философия проявлялась не только в том, что касалось цветов и воспитанников. Она относилась ко всему. Гюнтер видел ее даже в связях, устанавливающихся между мазоку. Так, отношения тоже должны созреть, зеленые, неокрепшие еще не годятся, из такого «семени» не прорастет ничего достойного. Всему свой срок; юных мазоку прежде всего интересует знакомство и секс, они не загадывают далеко наперед, для них самое главное — свидание, и интересует их по большей мере, как сделать так, чтобы партнер устроил все сам… Определенно, это были очень странные розы. Запах, от которого кружится голова, и неуместные мысли о сексе. Впору заподозрить себя в растениефилии. Гюнтер задумался, склонив голову набок, и простоял так некоторое время. В голову лезло странное: мазоку, которых он встречал до того, как пойти в оранжерею, воспринимались фрагментарно. Он вспоминал их губы, руки, шеи; мелькнули выплывшие из далекого прошлого гениталии, сначала мужские, потом женские, как элементы мозаики, перепутанной, неправильной, которую никак не удавалось собрать воедино. — Вы опаздываете, — прозвучал не слишком довольный голос. Гюнтер медленно обернулся. У входа в оранжерею стоял Гвендаль и мрачно на него смотрел. О, Гюнтер никогда раньше не встречал таких роз. И таких воспитанников, как Гвендаль; подойдя к нему ближе, Гюнтер вдохнул исходящий от Гвендаля запах, узнал знакомую ноту. Гвендаль пах как земля, нагретая солнцем, и на душе стало легко-легко. Все было правильно. Гюнтеру пришлось чуть нагнуться, чтобы прижаться лбом ко лбу Гвендаля. Тот, не на шутку удивленный, как раз поднял голову, и они почти столкнулись лбами. Гюнтер воспользовался замешательством ученика и потянул его на себя, заставляя почти упасть на выложенную камнем дорожку в оранжерее. Гвендаль, кажется, опешил от такого поворота событий. Какое-то время он никак не показывал свою реакцию на происходящее, потом стал отвечать на лихорадочные поцелуи Гюнтера, который — это все правильно — не совсем понимал, что делает. Запах солнца стал только сильнее, вокруг цвели розы, а Гвендаль не был пустой оболочкой. Таких воспитанников, как он, Гюнтер больше не встречал. Особенный, совершенно особенный, как те розы, и почему он понял только сейчас? Гвендаль вздрогнул, ощутив теплую ладонь Гюнтера, поглаживающую его через брюки, но не стал вырываться. Гюнтер этому не удивился. В конце концов, все правильно. «Отношения должны вызреть», — прозвенел тревожный звоночек в глубине сознания, но запах солнца был слишком силен, и Гюнтер не мог позволить себе отвлечься. — Я вам… нравлюсь? — Вопрос Гвендаля стал неожиданностью, и Гюнтер рассмеялся в ответ: — Конечно, нравишься. Расстегнуть собственный ремень было легко. Гвендаль будто завороженный смотрел, как Гюнтер избавляется от лишней сейчас одежды. Он казался надежным, на него можно было положиться, и да, он нравился Гюнтеру, даже очень, запах солнца заполнял его, заставлял сиять. Он чувствовал себя воздухом, нагретым солнечными лучами, и это было прекрасно. Гюнтер легонько выдохнул, обхватывая их члены, но Гвендаль остановил его. Он облизнул ладонь — видимо, знал, что делать, хотя движения его казались странно неуверенными, — и обернул пальцы вокруг наливающегося члена Гюнтера. Гюнтер накрыл руку Гвендаля своей и только застонал, когда тот принялся быстро двигать ладонью. В силу юного возраста Гвендаль сдался первым. Должно быть, у него было не так много опыта с другими мазоку, может, не было вообще, и эта мысль почему-то тревожила Гюнтера, но он ее отбросил. Что может быть неправильного в том, что подсказал запах солнца? Гвендаля встряхнуло, Гюнтер мог слышать, как заполошно стучит его сердце. На глазах Гвендаля выступили слезы — почему? Гюнтер не понимал, в чем дело. Он привлек воспитанника к себе и быстро поцеловал, проведя языком по его губам. Гвендаль, впрочем, не собирался останавливаться. Он продолжил двигать рукой, и Гюнтер забыл, как дышать. Сосредоточиться на чужих ощущениях больше не получалось, свои были важнее — острые, яркие как никогда. Он не мог, да и не хотел вспоминать, было ли такое у него раньше. Этот раз совершенно особенный, появилась странная мысль. Гвендаль совершенно особенный, как запах солнца; это судьба. Это судьба?.. Гюнтер задрожал сильнее, когда Гвендаль опустил свободную руку ниже, скользнув по мошонке к тугому сжавшемуся отверстию. Он обвел это отверстие пальцем и мягко надавил подушечкой, вырвав у Гюнтера вскрик удивления. Гвендаль выглядел ошарашенным в прямом смысле этого слова, будто кто-то хорошенько приложил его по голове. Несмотря на это, его, наверное, можно было назвать… Счастливым? И не вполне понимающим, что он делает. Эта мысль стала еще одним тревожным звоночком, но тут Гвендаль принялся с нажимом поглаживать Гюнтера, не стремясь проникнуть внутрь. Тот выгнулся, приподнимаясь, чтобы Гвендалю было проще, однако тот уже убрал руку. Он обвел пальцем головку члена Гюнтера, — этого хватило, чтобы тот кончил своему воспитаннику в ладонь. — Нам понадобится ванна, — сказал Гвендаль приглушенно. Кажется, в ванную они пошли вместе и изрядно там задержались, но дальше Гюнтер плохо помнил. Запах солнца был слишком силен. *** На следующий день он мог только удивляться боли в пояснице и пониже пояса. Странное недомогание, однако, не помешало Гюнтеру провести занятия, как обычно. Он заметил: Гвендаль смотрит на него не так, как раньше, и прямо спросил, что случилось. Гвендаль только помрачнел, но ответить не ответил. А после занятий Гюнтер понял, что в его розарий затесались цветы, чья пыльца действует на неосторожных как сильнейший афродизиак. Хорошо еще, что заметил вовремя, пока никто не успел пострадать. Пыльца ведь и память временно отшибала. Причина долгих взглядов, которые в течение последующих лет бросал на него Гвендаль, осталась для Гюнтера загадкой. В конце концов, любые отношения должны вызреть… …А помогли воссоединиться им мишкопчелы. Но это уже другая история.