Звуки пшеничного поля

-Джудайме! Вы идете? -Тсуна-сан~! Поторопитесь, а то уйдем без вас! -САВАДА! Ты где там ЭКСТРИМально закопался?!! Десятый задумчиво сидел на табуретке и смотрел в рюкзак. Пара-другая сменной одежды, носки, топорик в чехле из толстой кожи, немного шоколада, печенье и три бутылки воды. Настроение, как ни странно было никакое. Даже тот факт, что он будет в одной палатке с Киоко-чан, совсем не придавал веселья. А все из-за того, что у Тсуны не получалось написать картину. Да-да, Савада Тсунаеши пишет картины. Редко, тайно, никому их не показывая, даже своей маме. Все началось с портретов Киоко-чан, но потом появились и пейзажи, натюрморты, абстракция… Сейчас это было не пойми что – то ли пейзаж, то ли абстракция. Наброски световых пятен, присущих его картинам уже были, но что рисовать, Тсуна не знал. И это не давало покоя, учитывая то, что помощи просить было нельзя – врать он не умел, все догадались бы, что он рисует, а этого-то он как раз и не хотел. "Придется взять холст и краски с собой, а то я даже заснуть не смогу от всех этих мыслей в моей голове…" – устало выдохнул Савада, запихивая все вышеперечисленное в рюкзак. Хаято уже совсем устал ждать, когда Джудайме показался на пороге дома. Цепкий взгляд подрывника сразу выцепил синяки под глазами, понурый, но спокойный вид. Босс устало чмокнул Нану в щеку на прощанье и спустился к ребятам. Ни его привычной веселости, ни милой улыбки и смеха, ничего этого не было. Десятый не краснел рядом с Киоко, не смеялся с бейсбольным придурком, не разговаривал с ним, Гокудерой. -Доброе утро, Джудайме… - неуверенно сказал он, заглядывая в опущенное лицо обожаемого босса. Но тот лишь кивнул и пошел догонять остальных. Гокудера почесал затылок, выплюнул жвачку и побежал за ребятами. Реборн был занят разговором с Каваллоне и ничего не видел… Киоко решила заняться самообороной и, открыв рот, слушала наставления Реохея, каждые две минуты оравшего "ЭКСТРИМ!"… Футо спал на руках Ямамото, держа подмышкой посапывающих Ламбо и И-Пин… Никто не обращал на босса внимание. Только раз Реборн обронил шляпу и заставил "бесполезного Тсуну" поднять ее. Похоже, только правая рука Вонголы заметил неладное. Тсуна ушел далеко вперед, и догнать его не было никакой возможности. Но наступил долгожданный привал, и можно было спокойно поговорить с Десятым. Гокудера сел рядом с боссом, достал сигарету. Затянулся, выдохнул две узких струйки дыма и стал пристально смотреть на Тсунаеши. Тот повернул голову: -Не угостишь? -Чем? – опешил Дымовая Бомба. Тсуна же спокойно вытянул у него из кармана зажигалку, сигарету из пачки и закурил. -Что с вами случилось, Джудайме, вам нездоровится? Вы такой серьезный с самого утра… Тсуна молчал, изредка выдыхая дым, глядя на темное небо с проседью еще заметных облаков. Курил он неосознанно, раньше он никогда этого не делал, это еще больше удивляло Гокудеру. Он все больше удивлялся тому, как Тсуна красив – задумчивый взгляд карамельных глаз, худая беззащитная шея…интересно, о чем он так задумался, что не замечает сигареты, сгоревшей с фильтром и жгущей пальцы? Хаято разжал пальцы босса, вытаскивая тлеющий остов фильтра. Тот даже и глазом не моргнул. Только зябко поежился. Гокудера сразу принес куртку, в которой лежала Ури, и накинул Саваде на плечи. Тот медленно кивнул, нащупал в кармане пачку сигарет и снова закурил. Подрывник только вздохнул и побежал ставить воду для чая. Стоит сказать, что лагерь разбили на небольшом холме-утесе. Под ним, дальше на север простирались поля, засеянные чем-то светлым, рожью, наверное. По краям свободного пространства вокруг лагеря были заросли смородины, осины и молодых ив. Гокудера нарвал смородинового листа, нашел немного мяты и мелиссы. Мяту и мелиссу подсушил и покрошил, а смородину нашинковал и слегка помял. Все это, вместе с остатками черного и зеленого чая он засыпал в банку, заварив из нее большую кружку для Десятого. Чтобы тот хоть как то развеялся, Гокудера решил привести Тсуну к костру, поэтому кружку укутал футболкой и отправился за Савадой. Которого уже не было на месте. Гокудера заметался – Джудайме пропал! Опять он, Гокудера, его подвел, что же это за горе-рука правая то у Десятого такая! Но нюх на табак у него уже был развит, так что Савада был вскоре найден. Лежащим в окружении колосьев пшеницы. Тонкие, порой жесткие соломинки упирались в спину и кололись, вызывая приятные ощущения. Небо великолепного темно-ультрамаринового цвета начинало покрываться пупырышками звезд. Тихо сверчали сверчки, раздавался едва заметный треск костров и голоса из лагеря, еле-еле журчал ручей. Вот Хибари спустился к нему и наполнил котелок. Что-то чирикнул Хиберд. Его хозяин хмыкнул и полез наверх, камешки скатывались с насыпи, глухо постукивая друг об друга. Где-то вскрикнула птица, потревоженная упавшей с дерева грушей. Сладкий аромат раздавленного плода разносится по полю, мешаясь с запахом пшеницы. На холме вскрикнул Дино – опять пролил горячий суп на штаны. Сухой шорох и потрескивание колосьев, трущихся друг об друга, успокаивает и умиротворяет. Над ухом слышно, как ползет поздний муравей. "Солнышко скроется, муравейник закроется…" – усмехаясь, подумал про себя Десятый. Уже не спеша подошел Гокудера и лег рядом, укоризненно вздохнув. Что вы, мол, делаете, Джудайме. Тсуна повернул голову и встретился взглядом с Хаято. Его серо-зеленые глаза светились заботой и тревогой, в уголке среди ресниц притаилась слеза, но Десятый не стал говорить об этом. Он только взял Гокудеру за руку и прижался к ней – обожженные пальцы пианиста приятно пахли серой и костром, сигаретным дымом и смородиной. А еще удивлением и счастьем. И все это Тсуна видел, чувствовал и слышал. Неожиданно ему в голову пришла мысль, поразившая своей простотой и изяществом. -Побудь тут, Гокудера-кун! – сказал Вонгола и убежал за рюкзаком. Тот лишь удивленно привстал, смаргивая слезинку. Савада вернулся с холстом и ящичком красок. Разложив все это вокруг себя, он принялся очень быстро рисовать, накладывая один мазок на другой небрежно, но уютно. Тонкие запястья изящно изгибались, забирая краску с палитры, прядь волос упала на лоб, но он сдул ее с фыркающим звуком. Гокудера молча сидел, вглядываясь в лицо Неба, не пытался взглянуть на холст. Спустя полчаса напряженной работы Десятый устало откинулся назад. Но оставалось самое главное… Он выпрямился и поманил Хаято пальцем, а когда тот подполз, ухватил за подбородок. Гокудера сглотнул – он уже давно влюблен в Джудайме, но чтобы так случилось… А Тсуна утвердил его подбородок у себя на колене и отпустил, дернув нечаянно за прядь волос. По краям пушистых серых ресниц выступили слезы. Подрывнику было немного больно и обидно. Джудайме… Но Вонгола уже рисовал – каждую ресничку, каждую черточку в радужке любимых глаз, эти капельки, лежащие в их уголках, небольшое пятнышко у зрачка…эти глаза были вершиной его творения. На плечо сел Хиберд. Тсуна, столько мечтавший его погладить, лишь дернул головой, сгоняя мешающую птичку. "Хибари, Хибари…" – пропищала канарейка и улетела… Наконец, все было готово, чему Хаято был очень рад – подбородок затек. Тут Тсуна не сдержался, и, в порыве радости, нежно поцеловал подрывника. Просто в губы, без извращений. Тот ласково улыбнулся, помог собрать краски и предложил понести холст, но босс загадочно улыбнулся и помотал головой. -Тогда, Джудайме, пойдем пить чай, а то ты совсем простудишься… Чай давно остыл, но подогреть его ничего не стоило. Двое сидели на краю холма-утеса, потягивали ароматный чай, грелись друг об друга и радовались красивому и уютному вечеру. Пришла Киоко-чан и утащила Тсуну в палатку во избежание недосыпа – завтра надо было рано вставать. Гокудера еще немного покурил и тоже пошел спать. Перед сном он провел большим пальцем по губам, смущенно улыбнулся и уснул, так и не договорив имя любимого босса. На следующий день выяснилось, что Футо заболел, так что весь лагерь отпаивал его чаем со сладостями. Но лучше всего ему помог чай Гокудеры. Тот не признавался, что это его чай, упорно говоря, что это его сделал Джудайме, а сам сунул Десятому в руку бумажку с рецептом чая. Но босс вернул ее, сказав всем, что это секретный рецепт личного чая Хаято Гокудеры, поэтому никто, кроме Хаято и больного пока Футо не будет его пить. Народ пошумел, но разошелся по палаткам. Подрывник благодарно улыбнулся Саваде, протягивая кружку с горячим настоем. Парни снова уселись на краю утеса. Неловкое молчание прервал Хаято: -Скажите, Джудайме, так что с вами было, почему вы погрустили аж на пачку сигарет? -Хииии! Я курил?!! Гокудера радостно рассмеялся на весь лагерь – он наконец-то видел прежнего Джудайме. -Видишь ли, Гокудера-кун, я пишу картины и… -Ты не мог ничего придумать, так? У меня было такое. С музыкой. -Все понятно…а…хочешь, я покажу тебе, что вышло? – Тсуна неуверенно поднял голову. Гокудера только радостно пискнул, зажмурившись, и пошел в палату к Джудайме. …Светлые пучки пшеницы переплетались с узорами из теплых оранжевых полос, темное ультрамариновое небо было испещрено родинками звезд, кофейного цвета пятнышко куропатки маячило в углу, Хаято почти слышал ее квохтанье. На одном колосе он заметил сверчка, приготовившегося начать свой концерт, темная фигура на заднем фоне с краю подозрительно напоминала Хибари, набирающего во что-то воды. А в самом центре, обрамленные россыпью зеленых, красных, синих, фиолетовых точек и пятен самых теплых оттенков, которые можно себе представить, были два серо-зеленых глаза в обрамлении пушистых серых ресниц с росинками слез. Родные черточки и пятна на радужке, выписанные с такой любовью и заботой нельзя было не узнать их обладателю. -Это тебе, Гокудера-кун… - пролепетал смущенный восхищением подрывника Савада. Хаято только обнял его и, плача, прошептал шею то, чего Тсуна так долго ждал: -Я люблю тебя… -Не поверишь, Гокудера-кун…я тоже. -И как называется это чудо? -Звуки пшеничного поля…