Обугленная память

Когда я смотрю на этот пиджак, я вспоминаю одного мальчика. Мы тогда только попали в плен и нас огромной толпой привезли в пункт рассортировки. Взрослые налево, а дети до 16 лет направо. Мы шли очень медленно, среди нас стояла тишина, и лишь где-то впереди постоянно слышались крики, смех фашистов и иногда очереди из автомата. Тогда вся толпа вздрагивала, некоторые закрывали глаза, другие плакали, но не произносили ни звука. Я шла рядом с молодой девушкой, а к ее ноге жался малыш лет пяти. Вот на нем и был точно такой же пиджачок. Помню девушка, еле слышно шептала мальчику: «Когда мы подойдем к фашистам, не называй меня мамой, хорошо? Зови меня по имени, Вера, хорошо? Запомнил? Повтори». Малыш вытирал слезы, размазывая грязь по щекам, и повторял: «Вера, Вера, Вера…». Когда подошла их очередь, девушка сказала, что ей 15, а мальчик ее брат. Их отправили направо, но не успели они и сделать пары шагов, как малыш тихо прошептал: «Мама, ты же сама говорила, что врать не хорошо». Девушка зашипела на него, но их уже услышал русскоговорящий фашист. Что-то крикнув на немецком, он махнул рукой своим людям, девушку схватили и начали бить. Малыш плакал и рвался к ней, но этот… этот фашист крепко держал его за пиджак и смеялся. Я видела, как рыдали и закрывали глаза люди, но никто не произнес ни звука, ни сделал и движения. Мы все боялись, что и нас убьют. Вдруг мальчик укусил немца за палец, тот от неожиданности выпустил ткань, и малыш бросился к матери. Там их обоих и застрелили. Тела так и не убрали. Они так и лежали там до конца рассортировки, чтобы показать, что за ложь наказывают.