Утро

      Молочно-сизым светом опускалось на улицы ленивое утро. Оно медленно шло, пиная носами своих ярко-солнечных ботинок выпавший за ночь снег, спотыкалось о густо уставленные по обочинам машины, чертыхалось и зевало в такт вышедшим на пробежку горожанам.       Вопреки всеобщему мнению, Утро не любило вставать рано, оно любило подольше поваляться вместе с Солнцем за горизонтом, сонно полюбоваться на ещё тёмное небо, но ничего не поделаешь, если встаёшь уже многие тысячи лет по правилам, нарушать их кажется как-то неправильно, да и Утренняя звезда ещё ругаться будет, а с ней лучше не шутить, она, конечно, красивая, но если начнёт ругать, её остановить можно только ночью, и то лишь поцеловав, а пока ночь наступит, столько о себе наслушаешься, что лучше и впрямь встать пораньше.       Утро брело по очередной улице, потянулось и зацепило пальцами чьё-то окно, от чего тёмные шторы на нём разошлись, и утро наступило ещё для кого-то. — Моран, тебя когда-нибудь, кто-нибудь учил закрывать шторы на ночь? — мужчина недовольно ворчит, одной рукой закрывая глаза, а другую с силой опуская на подушку рядом, но вместо того, что бы разбудить спящего, его рука падает на пустое место, — Конечно, желание бегать и курить в нём срабатывают лучше любого будильника, вот сломает себе что-нибудь ещё, ни за что лечить не буду, даже жалеть не стану, нет, нет и нет.       Ямин блаженно зевает, поворачивается на бок, довольно трётся щекой о подушку, но сон уже совершенно не возвращается, его буквально нет ни в одном глазу, как рукой сняло. Фыркнув, помотав головой, поднимается, потягиваясь на каждом шагу, спотыкается о стул, на котором вчера были аккуратно развешаны вещи, подготовленные к утренней пробежке, вот только вчера стул стоял в углу, а теперь он у выхода, что спрашивается Моран творил тут утром, и каким-таким образом ему удалось не разбудить Диба, для оного остаётся загадкой, которой, на общем собрание его самого и ещё не проснувшегося организма, было решено не решать.       Переезд Солаля в его дом Ямину уже давно начал напоминать военный захват территории, сначала его ванная обзавелась двумя расчёсками в дополнение к его, он долго пытался выведать у Лорана зачем ему вторая, но тот, с ловкостью рецидивиста с многолетним стажем, уходил от этой темы, переключая внимание француза на что-то очень важное, а когда Диб понимал, что его вновь обвели вокруг пальца, возвращаться к этому разговору было не к месту. Со временем он начал подозревать, что это расчёска для бороды, и что если она потеряется, то та превратиться в весёлые дреды. Он даже порывался пару раз спрятать её и посмотреть что будет, но каждый раз откладывал это до лучших времён, уж слишком эта борода его прельщала.       Дальше был кофе. И его было много. Ямин никогда не забивал себе голову знанием о сортах и послевкусиях, да и вообще предпочитал этот горчащий огонь только утром и только ради пробуждения. Но стояло Со переступить его порог вместе с вещами, в его кухне появился гвоздик, на который взгромоздилась турка, которую Лоран порой предпочитал книгам, полируя её словно любимый пистолет, что служил верой и правдой не один десяток лет, и не один десяток лет спасал и защищал от мыслимых и немыслимых врагов. Пустующие полки в последующие несколько недель заполнили всевозможные баночки с зернами, подписанные с любовью, от руки, почётное место заняла кофемолка, на взгляд Ямина, она была старше самого Наполеона Бонапарта. Однако, Морану нужно отдать должное, о пристрастие его любовника к чаю он не забыл, сначала изгнал, как Константин демонов, весь чай в пакетиках из стен этого дома, а после заменил на листовой, с такими вкусами, что Ямину не снилось, и слава Богу. Признаться честно, он до сих пор их все не опробовал, на смерть пристрастившись к Улуну, ну и огромный плюс этого чая в том, что он никогда не заканчивался, правда, вряд ли это магические свойства чая, всё же спасибо стоит сказать любителю пробежек. И он обязательно скажет, обязательно, если не забудет.       Про стулья, которые периодически перемещались по дому с одеждой аккуратно сложенной на будущее утро, про холодильник, в котором привычную пустоту, потеснили продукты, про кухню, где по вечерам перестало пахнуть вином и запустением, теперь оттуда доносился запах дома наполненного жизнью, уюта и спокойствия, за редким исключением тех дней, когда Ло не было дома, тогда некое подобие былой пустоты возвращалось, но Диб давно знал путь борьбы с этим, он молол зерна и варил кофе, который у него всегда получался до омерзения дрянным, зато не давал тосковать. Не стоило и заикаться.       Когда Ямин развёлся, то был полностью уверен, что дом больше никогда не задышит, что его стоит продать, переехать куда-нибудь, где меньше места, меньше пространства чтобы думать, чтобы ходить. Единственным маяком надежды был Моран, но Моран был не здесь. Он заходил к нему, целовал его, терзал одежду, ругал растворимый кофе, говорил о вечном и уходил, в какое-то очень призрачное далёко, где была семья, крепкая и тёплая, в которую категорически не хотелось вмешиваться, которой хотелось любоваться со стороны, ставить детям в пример, но ни как не рушить её. И Ямин смотрел, ставил в пример, улыбался, когда его звали на ужин, ворчал, изображая из себя милого старика, который знает, как правильно складывать самолётики и лодочки, и совершенно не разбирается в этих электронных штуках. Он так делал, но не мог устоять, когда его в широком коридоре теснили к стене, нашёптывая что-то совсем не понятное, но до безумия горячее и про любовь. Он не был романтиком, или просто не считал себя таковым, поэтому в россказни про ту самую, необъятную и вечную не верил, никогда. И сейчас тоже, но что-то в голосе Солаля ему казалось твёрдым и решительным, а во взгляде Карин читалось что-то грустное и успокаивающее. Она не переставала его звать к ним, всё понимая, и не испытывая злости или презрения, ни к нему, ни к мужу, она просто ждала, выжидала, когда решения её супруга будет взвешенным и точным, ему не свойственным поспешные действия, и если вдруг он решился бы остаться, мадам Моран закрыла бы на всё глаза, ведь седина в бороду, а бес – в ребро.       Когда развёлся Солаль, дом вздохнул полной грудью, сбросил с себя пыль, да так, что Ло ещё неделю выгребал весь тот бедлам, который сотворила с бедным и несчастным домом холостятская жизнь Диба. Тогда Ло переступил порог очень неуверенно, чуть покачиваясь, нервы его разгулялись, устраивая шторм похлеще, чем пары бутылок чего-то крепкого. Ямин словил его прямо за порогом, утянул в комнату, посадил в кресло и сел на подлокотник, он ничего не спрашивал, Лоран ничего не говорил. Ямин запускал пальцы во взъерошенные волосы, Лоран поддавался под прикосновения. Ямин наклонялся к нему, целуя скулы, Лоран поворачивался и впивался в его губы. А потом они курили, долго, в тишине прерываемой словами Солаля, Диб передёргивал плечами и вздрагивал, на балконе было чертовски холодно. Несколькими минутами позже Моран заваривал мужчине чай, ругаясь на отсутствие на кухне нормального кофе, а уже на следующий день в стене появился гвоздик. Ямин же улыбался, кутаясь в снятый ради него свитер, явственно осознавая, что дышит вместе с домом, так же глубоко и громко.       За мерными размышлениями он и не заметил, как закончил с душем и перебрался на кухню, где пару минут погипнотизировал сначала плиту, потом чайник, и решил дождаться Со, на часах было уже половина девятого, а значит скоро этот борец за здоровье скоро вернётся.       Так оно и случилось, стоило Ямину устроится в кресле, развернуть вчерашнюю газету и зевнуть в неё, как в коридоре послышалось копошение, хлопнула дверь, мимо него по коридору пронёсся вихрь, пахнущий февральской свежестью и табаком, испарился где-то в районе спальни и душевой, а примерно через пол часа, только лишь Диб расправился с политическими новостями, вдоволь нафырковшись на них, и перешёл к части о культуре, Моран вернулся, наконец-то забрёл в зал, забрал, несмотря на протесты, газету из рук, поцеловал в губы, от чего на языке остался острый привкус мяты и ушёл на кухню. — Я был уверен, что ты спишь, — доносится от туда, после того, как холодильник пару раз хлопает дверцей. — Разбудил? — И да, и нет, — отзывается он, всё же откладывая газету до удобного случая, и направился на кухню, откуда уже пахнет чем-то тёплым и съестным. — Кое-кто вчера не задёрнул шторы, и меня разбудило солнце, - мягко бурчит он, устраиваясь на своём излюбленным стуле, так, что окно оказывалось за спиной, так ему всегда было видно Лорана, сидящего напротив, наблюдать за ним, как тот смеётся, кусает вилку в задумчивости или читает, решая составить компанию Ямину, когда сам не голоден. — Эммм, извини, вчера я был занят, хм, другим, мне было не до штор, — говорит он, быстро отправляя что-то на сковороду, теперь облизывая пальцы. — Ну конечно, что за отговорка, мистер Моран, одежду Вы сложить успели, а шторы закрыть нет? — Диб довольно улыбается, потягиваясь на стуле, устремляя ожидающий взгляд в спину Ло. — Одежду я сложил раньше, ещё днём, а потом да, до штор руки не дошли, и вообще, это не отговорка, мог бы и сам их закрыть, раз они тебе мешают, - ворчит он, решив не оборачиваться и не поддаваться зудящему между лопаток ощущению. — Как я могу это сделать, если на ногах по вечерам в спальне я бываю от силы тридцать секунд, кое-кто, кстати, тот же, кто и не закрывает шторы, а после закрывает мне выход стульями, валит меня на постель, не давая подняться, — деланно-скучающим тоном говорит мужчина, прикрывая глаза. — А это не отговорка по-твоему? — Совершенно, это констатация чистого факта, — вскидывается, но не открывает глаз, знает же, что не обернётся. — Ну-ну, — слышится в ответ. — Хорошо, тогда мы ничего не будем делать вечером в спальне, даже шторы закрывать, только спать, — утвердительно произносит. — Это провокация, — прошипел Моран, ответом которому послужил только утвердительный кивок, которого Со не увидел, за то он увидел время, выключил газ и с воскликом «Ох, чёрт, опаздываю!», принялся носиться по дому.       В такие моменты он очень напоминал Ямину пылесос из рекламы, который запускаешь и он сам катается по комнатам, кружиться, собирает пыль, в стены врезается, вот Лоран делал всё точно так же, носился по комнатам, кружился, вместо пыли собирал одежду и другую мелочь, вроде очков, телефона и прочего, единственное в стены не врезался, но и это, судя по ощущениям, было не за горами.       К тому моменту, как Моран вновь вернулся в кухню, принявшись мучить лимон, нацеживая из него соку в ложку и подогревая её прямо над комфоркой, наркоман недоделанный, хотя, традиция есть традиция, без этого утро не утро, Диб уже справился с завтраком, который ему в один из «пролётов» по кухне, было, приказано есть одному, а ещё в голове у него родилось куда более красочное сравнение этого мужчины, нежели заводной пылесос. Конечно же не преминув этим поделиться с Ло, который раз раз подносил горячую ложку к губам. — Знаешь, ты носишься по дому, словно тебе голову отрубили, как курице, ты смотри, так и бездыханным можно упасть, хотя, головы нет, дышать и нечем. Куда ты так спе…       Ямин не успевает, договорит, его прерывают странные звуки, среди которых слышаться звяканье ложки об пол, кашель и смех. — Диб, ты меня убить решил, — отдышавшись, утверждающе произносит со, прижимая пальцы в уголку губ. — Да что я такого сказал? — очень удивлённо отвечает, подойдя ближе и отнимая пальцы от губ, хмурясь. — Ты всегда был сказочно богат на сравнения, особенно относительно меня, но что бы так, — смеётся Со, но тут же ойкает, нижнюю губу хорошо прижгло разогретой ложкой, теперь она краснеет, саднит и болит. — Извини, — досадливо качает головой Диб. — Давай полечу?       Лорану даже кивать не нужно, он просто наклоняется, позволяя мужчине целовать себя, медленно, ласково, слизывая, с и без того тонкой кожи губ, кислые капли лимонного сока. Целовать долго, словно вдумчиво, извиняясь и получая прощение, целовать, щекоча нёбо, скользя кончиком языка по зубам, цепляясь им за клыки, урча, удовлетворенно и спокойно, а после тяжело дышать, не сразу в силах открыть глаза, точно не понимая сколько прошло времени и как это так рука уже успела забраться ему под рубашку, которая была заправлена в брюки. — Извини, я правда не хотел. — Брось, мелочи, - ладонь ложиться на щеку, а большой палец с удовольствием поглаживает скулу привычным жестом. — Я закрою сегодня шторы, только давай ты отменишь свою провокацию, шантаж или, что это вообще было. — Во сколько у тебя встреча? — Без двадцати три, — растерянный ответ. — А сейчас только половина одиннадцатого, — хмыкает Ямин, что-то прикидывая. — Давай так, плевать на шторы, буду просыпаться по утрам и веселить тебя, вот так вот, шантаж я отменяю, а ты, ты сваришь кофе, я, конечно, мог бы и сам, но то, какая дрань выходит у меня, меня же и убьёт, по рукам? – вскидывает брови, ожидая ответа, но вместо слов получает поцелуй, короткий и утвердительный, после чего уже сам отходит назад, вновь занимая свой стул, — И губу смажь, перед выходом. — Я смажу, только вечером, прямо перед сном. — Ах ты, язва! — Это я? А сам то, плут, каких ещё поискать стоит. — Весь в тебя. — Я люблю лиса, что мне теперь с этим делать? — возносит руки к небу. — Варить кофе и не болтать, — вовсе не с неба нисходит ответ, его приносит голос, что всё время рядом, вместе с лёгким шлепком ладони по бедру.       За разговорами, ласковыми колкостями и ехидными переругиваниями, которые доставляют удовольствие не меньше, чем многие прелести жизни, хозяева дома не слышат, как дышит их пристанище, легко и глубоко.       И, конечно же, уже ночью, они не видят, как Утро ласково целует возмущённую Утреннюю звезду, и та смягчается, разрешая поспать на пару часов дольше, тем более, ведь не зачем будить тех, кто занят куда более важным делом, чем шторы.