I'm just tryin' to find a mountain I can climb Я просто пытаюсь найти гору, на которую смогу взобраться. (The Strokes - Machu Picchu)
Издание El Diario первым поддержало женщину президента США, первым сняло обвинения с нашумевшего мафиози Италии, первым выдвинуло условия опаснейшему наркобарону Мексики, первым прогнозировало движущееся на берег Бразилии цунами. Вы когда-нибудь слышали о женской особи во главе страны мечты? Нет? А об оправданном Доне Фабрицио? Не слыхали? Может, за светской беседой кто-то из ваших знакомых обмолвился словечком об Эль Пако, прижатом суровыми журналистами El Diario? Снова мимо? Тогда, возможно, вы краем глаза видели репортаж о тонущих попугаях Аргентины? Ну, на нет и суда нет, а Европейский суд и его закон о клевете, и небылице никогда не закует в цепи свободу слова El Diario, по тому простому географическому фактору, что воля злословия El Diario принадлежит шаткой конституции Перу. Каждый раз, когда я напоминаю о кругозорах нашего происхождения Марио Варгасу Льосе, мягко намекая, что нам бы не навредило время от времени писать о стране, в которой мы живём, близорукий редактор начинает мнить себя Эрнестом Хемингуэем, доставая линейку, чтобы отсчитать на странице не запыленного атласа расстояние до дальнего материка: - Пара сантиметров, милочка, каких-то пара сантиметров. Живя на пятидесяти перуанских солях за четыре тысячи письменных знаков и будучи единственной Мисс конторы El Diario, когда сама несправедливость в личине мужлана, повидавшего виды в несуществующей войне с испанской династией, начинает рисовать мост от Перу до Таиланда, я, как старик Эрнеста, проклиная близорукость редактора и его прозрачную линейку, иду в известное Хэмингуэйское море. Со всей беспечной безответственностью и отсутствием аскетизма, на кои способны молодые дуры, мечтавшие о большой карьере в говорящем ящике, сулила участь сгнить в тюрьме строгого режима из-за продажности прожорливого напарника. Еще двадцать четыре часа тому назад расклад выдавался столь многообещающим, что я уж и вправду обеспокоилась поисками самой выносливой рукояти для лопаты и самой эластичной ткани для мешка - отгребать и отмерять, обещанные близоруким редактором, горы золота. - Каких-то пара километров от Лимы, милочка, а материал высший шик! Как там во Франции у них говорят? Эксклюзив? Эксклюзив! В понедельник прозрачная линейка осталась в своем стаканчике, а нам с Санчо впервые предстояло работать с материалом, который сам прилетел к нам на континент. - Ты, Санчо, снимай крупным планом, ну а ты, милочка, с далека, с далека в каких-то метрах.I’m just a crosshair Я лишь крестик в оптическом прицеле. (Franz Ferdinand - Take Me Out)
Спустя сутки, глядя на торчащий в скале дремучий корень величественной ольхи, я буду размышлять о том, что мне бы стоило заботиться о мыле и веревке, а не лопате и мешке. Всегда будь умнее людей, которые тебя нанимают. Прихватив две камеры, сухой паек, фонарь на солнечных батарейках, пару объективов и неисправный, скоро-воспламеняющийся Седан редакции, мы с Санчо заколесили из Лимы в Куско, где сели на поезд движущийся к городу в облаках. Древний феномен обещал стать завтрашней сенсацией. - Мне вот что интересно, откуда у косоглазого связи в отеле Belmond, и что грингос забыли на горе в такую рань? - Санчо не поспевал говорить за солеными огурцами последнего буррито, и я предусмотрительно прикрылась еще не распустившимися бегониями. До рассвета в запасе был час и попытка поспать, дабы снимать с той стороны объектива, провалилась. Заповедник закрывался ровно в пять вечера, посетителей пробивали по билетам, как на входе, так и на выходе. Нетрудно договориться с кем-то в кепке Вайт Сокс, с кем-то, кому не больше четырнадцати. Слишком юн для совестливых нравов и слишком жаден для сомнений в добропорядочности двух молодых, чрезмерно улыбчивых людей с американскими долларами, парнишка пробил свой билет вместе с нашими. После закрытия охрана делала обход каждые двадцать минут около молчаливого камня Интиуатаны и каждый час около говорящего куста бегоний. Думаю, что все те ребята из ЦРУ, в большинстве случаев, пропадают не в перестрелке, а в засадах и убивают их не головорезы, а такие малодушные напарники, как я. На одиннадцатом часу работы под прикрытием на моего круглощекого напарника напал жор любопытства, и я хотела, чтобы он подавился. - Неужто, наш косой прав, и они решили заколоть Скалистого петуха? Сама посуди, какого инка в Мачу-Пикчу два дня подряд ездить из трех дней поездки, еще и в пять часов утра? И не экскурсионный день, вообще не специально. Вчера в обед все отсняли для отвода глаз, помяни моё слово. Славы этим грингос мало. Варгас хоть и слеповат на оба глаза, но на такие вещи у него нюх борзой. Близорукий ветеран надуманных битв с буржуазией имел предостаточное количество доносчиков со стороны аристократии для того, чтобы прокормить целое издание байками той же буржуазии. Американские доллары и очерк о президенте с именем Дженнифер, претендующий на место правдивой сплетни, для раскрутки молоденькой кандидатки. Курс евро за гиблое интервью с надзирателем карцера о рассмотрении досрочного освобождения верхушки мафиозной иерархии Италии. Перуанские соли за краткую заметку о гигантской волне смывающей турист-потребительского противника в лице Бразилии. Но в чем я искренне раскаиваюсь перед богом писательского ремесла, так это протест El Diario против незаконного оборота наркотиков в Мехико - никем не оплаченная инициатива дуры, получающей пятьдесят перуанских солей за четыре тысячи письменных знаков, желавшей попасть в говорящий ящик. Так устроен мир выживающих изданий, в том числе погибающего El Diario и именно поэтому, когда трижды переживший смерть Марио Варгас Льоса говорит, что топ-пять всемирно известных мальчиков идут резать символ нашей нации на памятном месте нашей нации, ты, не задавая лишних вопросов, берешь напарника и камеру, чтобы залечь в кустарной засаде на одиннадцать часов в ожидании чокнутого ритуала с наступлением рассвета. Когда более шести сот лет тому назад безумные инки в жертву всесильному Вирокочу вспарывали нутро Скалистого петуха, он еще так не назывался. И возможно, если бы сорок восемь лет тому назад The Beatles для большего успеха зарезали обыкновенного петуха по поверью мудрых инков, то жест восприняли бы как прославление культуры Перу и ничто иное. Но если One Direction сегодня с первыми лучами восходящего солнца прирежут петуха, приобретшего сорок семь лет тому назад, по случаю Дня достоинства нации, звание Скалистого символа Перу, если поп-звездочки пустят кишки тому самому петуху, издание El Diario станет бессмертным. - Вон одни только Daily девять снимков в номер впихнули этих америкосов, представляешь? А вчера Chaska юбилейный концерт давали и, если хочешь мое мнение, то черномазый Фабиан будет попривлекательней того блондина из Шотландии. Больше говоривших с набитым ртом и куда больше халатно относившихся к подготовке материала, я ненавидела парней симулирующих свою неознакомленность с чем-то таким запредельно девичьим, как One Direction. - Льоса не косоглазый, не косой и не слепой на оба глаза, а близорукий, они британцы, а не американцы, блондин из Ирландии. Санчо оторвал взгляд от буррито, уловив в моем мертвецки спокойном тоне безоговорочное презрение всему, что именовалось его мнением, но жевать не перестал, посчитав спор с дурой, мечтавшей попасть в тот самый недосягаемый ящик, не удостоенный перерыва в поглощении убийственных углеводов, которые наверняка не поместились бы в тот самый ящик. - Тебе виднее. - Скупой чавк не дожеванной курицы. Либо из-за нехватки сна, либо из-за желудка, последний раз имевшего дело со скудным вегетарианским тофу, либо, что более вероятно, по милости сидевшего рядом чавка и плевка, поп ненавистника, рокера-позера, я собиралась сделать то, что удается мне лучше всего - пульнуть еще одной провокацией в приземленного. Санчо всполошился раньше, чем я успела заточить колкое слово. Шелест травы и тоненький просвет фонарей сквозь бегонии. Сторожила нашего куста привел компанию. - К Интиуатане приближаться запрет! - на ломаном английском командовал высокий голос охранника. - В шесть часов много человек - вы уйти. Я и Санчо, не сговариваясь, одновременно подались вперед, ударяясь боками и огревая друг-друга локтями. После короткого поединка, взгромоздившись на плечо раздраженного Санчо, я заняла пункт победителя. Сквозь густую листву и утреннюю синьку удалось разглядеть охранника и три высокие мужские фигуры. Два темноволосых покрупнее в комплекции и третий поменьше в шапке. - Не беспокойтесь, мы уйдем после рассвета, - отчеканенный британский акцент. Уловив нечто, стоящее нескольких гор золота близорукого редактора, в низком баритоне, я выразительно посмотрела на напарника. И надо же. Санчо уронив буррито, схватился за горло. Подавился. Иисусе, если это тот самый миг, когда мои желания исполняются, стоит только подумать, то пусть всеядное животное подавится замертво. Я не церемонясь, заткнула его рот рукой, а костяшками другой, что есть мочи стала колотить между заплывшими лопатками душегуба. Все больше соленых огурцов и не дожеванной курицы последнего буррито накапливались у меня на ладони, когда Санчо оказывал прямое сопротивление. Парень с силой оттолкнул меня и я поверженная распластавшись на земле, прикрыла уши. Как будто это могло помочь не слышать, всколыхнувший гробницы инков, кашель. - Кто там?! Покажись! Выходи! Выходи немедленно! - Испанский. Единственное взвешенное решение в потоке мысленной брани - давать деру. Гениальность этой идеи мой напарник не разделял. Когда я корячась, двинулась в сторону чащи, с меня стали стягивать скальпель. Санчо ухватился за волосы хваткой рестлера и я до одури прикусила язык, чтобы не выдать свое присутствие. Скованное положение не позволяло видеть дальше куста. Последняя возможность освободиться полетела в тартарары вместе с замахнувшейся ногой, угодившей в скользкие, пухлые щупальца предателя. Обхватив брыкающиеся колени и вновь опрокинув на спину, осьминог потянул меня к противоположным кустам, проталкивая в ветки, игнорируя боевое шипение. Приемный сын рок'н'ролла тащил меня на свет. - Если вы не выйдете сейчас же, я буду стрелять! - И снова испанский. Как в самом плохом водевиле старого бродвея, я зачерпнула горсть земли и запылила рожу своего напарника. Вот почему нет точной статистики смертей среди каскадеров. Санчо поверхностно проигнорировал мой трюк, пыхтя и подталкивая все ближе к обнаружению личности, прощанию с репортерской лицензией и годами вольной молодости. Но никто не отменял не лишенных фантазии дамских кулинарных передач. И я взбила эти яйца всмятку. - Сучка америкоская! - Санчо согнулся надо мной пополам. Не субботний фитнес, не удобное положение, ни даже доза адреналина, лишь только удивительное чудо страха помогло мне выкинуть девяносто кило за ширму. - Сынок, ты отдаешь себе отчет в том, что грубишь начальству охраны одного из чудес света, города под попечительством государственного законодательства и ЮНЕСКО?! - Стойте, погодите! - наложив в штаны последним буррито, упрашивал разъяренного блюстителя закона Санчо по ту сторону кустов. - Что если... Что если я скажу вам, что не сам? На случай поимки, мы обусловили план, в котором пойманный будет угрожать статьей о взяточничестве за пропуск знаменитостей вне рабочих часов для дьявольского обряда, однако мы и словом не обмолвились на тот случай, если один другого через кусты перекидывать будет. Мне казалось, что я бежала час, может два или три, но ленивое солнце почему-то не поднималось. Воображение с месяцами работы в редакции El Diario, разыгравшееся до вполне больноватой шизофрении, рисовало доберманов со снятыми намордниками. Убежденная, что за моей персоной гонятся все охранники Мачу Пикчу вместе с Пако и стражей ЮНЕСКО, я бежала и бежала. Бежала я час или два, или три вперед, или минут десять по кругу, но потом, потом чаща закончилась. И бежать стало не на чем. И все же в жизни есть что-то от Хэмингуэйского моря. Шибанувшись головой о мелкий камень и открыв глаза на дне ямы инков, я наткнулась на самого крупного кита. На краю скалы надо мной, подобно Вирокочу, властелину всего существующего на земле, восседал Лиам Пейн. По мере того, как я смотрела на неподвижную фигуру в линзе объектива, сверху сгущалась туча абсурда, готовая смыть идею с наживой на парне, который просто хотел посмотреть на рассвет Мачу Пикчу. Я чуть не прикончила бывшего приятеля и не угодила к властям из-за того, что парень хотел полюбоваться рассветом. Даже так, от Daily можно было бы получить половину золотой горы. И все бы осталось умопомрачительной историей, приукрашенной авантюристкой за пакетиком растворимого кофе в старенькой редакции El Diario или зернового с новехонькой кофеварки в Daily, если бы, не как всегда это бывает без предупреждения и так некстати: Ты влюбляешься. Влюбляешься в парня похожего на медведя. И не то, чтобы это была любовь с первого взгляда после картинок с глянца и говорящего ящика, где у него четыре сексапильных, конкурентоспособных друга и среди них кудрявая милашка. И все же ты влюбляешься в парня, затаившего дыхание с первыми лучами солнца, так же неожиданно, как упала в эту яму. Щелк. Щелк. Щелк. Щелк. Щелк не доходил до Лиама Пейна на обветриваемой возвышенности в четырех метрах над чащей и пяти над моим окопом. Щелк. Щелк. Щелк. Щелк. Но щелк доходил до моей кармы. Вылетевший пулей Скалистый петух был ни чем иным, как карой небесной за всю ту ересь, что выходила или еще не вышла из-под моего пера. В одной из ям инков, отбиваясь от Скалистого петуха, я готова была закончить не начатый бойз-бэндом обряд. - Я тебя вижу. Стой, где стоишь, - устрашающий тон загремел над окопом, и я выпустила глотку появившейся из-под земли зверюги, на что она в свою очередь, клюнула мою голень. Так каждый раз. Каждый раз, когда ты под угрозой смерти, ну или поимки одним из самых знаменитых красавчиков, жаждущего запечь тебя в тюрягу или отсудить крупную сумму, коей ты не располагаешь, получая пятьдесят солей за четыре тысячи вордовских знаков, так вот, каждый раз, когда некая личность в расстроенных чувствах спускается по корням ольхи прямиком к тебе с намерением разбить голову тем самым фотоаппаратом - ты не бежишь. Всё, о чем ты можешь думать - какова вероятность подхватить бешенство от психанувшего петуха. Может, если я начну заведомо орать: "Лиам Пейн! Лиам Пейн! Лиам Пейн!", певец решит, что я несчастная, обезумевшая от любви фанатка и смилостивится. Но погодите-ка, есть идея получше. Я сделаю вид, что не узнала его, а он притворится, что вовсе не знаменит, чтобы наконец найти ту, кто будет любить его за доброе сердце и потом, когда мы поженимся и будем жить в одном из его летних особняков, он признается, что обманывал меня все это время, тогда я обижусь ненадолго, но конечно прощу после страстной мольбы качка. Хорошо же я приложилась к камушку инков-то. В "Записках из подполья" основным условием чиновника в отставке оставаться честным с самим собой, а в моих мыслях из окопа безоговорочным пунктом стало оправдание всему на свете. Моя фигура - это компетентная мумия после приземления шатена в каком-то метре. С самым свирепым видом, какой себе могли вообразить местные дикари, протягивал руку ладонью кверху. - Камеру. Все еще компетентная мумия. - Камеру, - он нетерпеливо повторил. И я мысленно пыталась подобрать шкалу для измерения его гнева. Ахренетькакмногооченьзол по шкале. Лиам Пейн взорвался и резким движением стянул с моей шеи фотоаппарат, сердце выпрыгнуло из майки, когда он нажал: "On". На протяжении того, как парень пролистывал снимки, складка на его нахмуренном лбу росла. - Что это? - непонимающе вопрошал британец. - Здесь нет ни одного снимка со мной, только... На высоте двух тысяч четырех сот метров над уровнем моря в свете еще не проснувшегося, но уже слепившего солнца, мы становимся равными и безоружными. - На этих снимках тебя больше, чем на любых других. Лиам Пейн, обескураженный содержимым своей находки и оправданием услышанной, наконец взглянул на нее. В шокированном неверии он смотрел на меня так, словно я сумела запечатлеть приведение. Казалось, будто он присматривался час или два, или три, а солнце все не поднялось над горой. А потом, потом он просто взял и сделал это. Направил объектив на меня. Щёлк. Он взглянул на свою работу и изъял флешку из отсека, дабы упрятать ее в карман джинс. - Лиам, пора. Внизу выстраивается очередь, - запыхавшись после бега прогавкал высокий такой доберман без намордника, едва заметив хозяина и его дичь на дне ямы инков, прервав нашу игру в гляделки длиною в час, два или три, или минуту, - кто это? Ты её знаешь? - с подозрением интересовался Пол. Прошли бы часы, дни или года, а я бы все так же не дождалась озарения предков, не постигнув мотивов поступка парня-медведя. Их не было. Как не было причин тому, чтобы вместо половины золотой горы оставить Лиаму Пейну его рассвет в карте памяти, так и не было причин его мускулистой руке покоиться у меня на плече. Я оцепенела точно отснятый кадр на упрятанной секундой ранее в его карман флешке, когда глаза встретились с непостижимой улыбкой парня-медведя. - Нет, но она знает меня. А дура теперь думала не о говорящем ящике, а о парне поющем из ящика. Потому что так всегда - мы влюбляемся, как падаем в окоп или щелкаем кнопкой камеры. Без предупреждения и так некстати.I'd rather be a sparrow than a snail. Я хочу быть воробьём, а не червём, I'd rather be a hammer than a nail. Я стал бы молотком, а не гвоздём, I'd rather be a forest than a street. Я б не закрылся оградами улиц, а порос лесами, Yes I would. Был бы прок, If I could, Я бы смог, I surely would. Конечно, смог... (Simon And Garfunkel - El Condor Pasa)