То, что я не понимаю

Запись 41-ая. Конспект:

БОЛЕЗНЬ. ВЕЛИКАЯ ЗАДАЧА. АУДИТОРИУМ 112.

Я вновь просматриваю старые записи и думаю: как можно было так нелогично, так иррационально мыслить? Это невозможно, ибо – я уверен – мысли, как и все остальное, детально структурированы и подвергаются строгой математической системе. А как иначе? Иначе – именно так, как в тех далеких, словно совершенно другого нумера, конспектах. Иначе – болезнь, иначе – душа. Сегодня Великий день, а мне поручено Великое дело как старшему Строителю «Интеграла». Сегодня в нашей газете появилось новое известие, – воистину справедливое и честное, ибо Единое государство не может быть другим – что все заболевшие и под влиянием болезни порушившие идеальную нашу систему, будут так же подвержены Великой операции, чтобы чистыми и счастливыми покориться воле Благодетеля. И та женщина – I-330 ее нумер, как мне потом сказали – она тоже пойдет, она тоже там будет очищена с помощью Великой операции, Великим препарированием самой ненужной, болезненной нашей части – фантазии, и тогда она станет чистой, и вернется такой в огромные жернова Единого государства на его же благо, ибо все конечно, все революции закончатся. И моя Великая задача – провести ее в аудиториум 112, где все свершится. Вместе со мной шли еще три нумера – я не помню их номеров. Эта женщина снова упрямо улыбается, обессилено передвигаясь по широкой площади. Я не знаю причины этому – как можно радоваться болезни? Наверное, это один из симптомов – улыбка без причин. Теперь, после излечения, я знаю, что не обязательно улыбаться, чтобы быть счастливым. Мы подходим к аудиториуму 112, она чуть бледнеет, из-за чего ее глаза становятся еще больше, глубже и чернее. Я снова думаю, что это – красиво. Улыбка не спадает с ее болезненного оттенка кожи. Почтительно поклонившись, мы передаем нумер I-330 на Великую операцию. Женщина брезгливо отдергивает руки. Я не понимаю, почему она не радуется, что скоро станет здоровой. Улыбка исчезает, и в черных глубоких глазах загорается незнакомый огонь. Если бы я болел – я бы бежал, только не знаю, к ней или от нее. Память хранит предыдущие дни, и я задним чувством понимаю, что я болел именно вместе с ней, и что мне было хорошо с ней болеть. Я понимаю, что если бы болел – ни за что бы не дал себя вылечить и остался бы подле нее. Острые линии бровей поднимаются, она вырывается, сопротивляясь безоговорочному счастью. Глупая. Привозят машину Благодетеля, он сам стоит недалеко. Мой долг – служить Единому государству, мой долг – умереть вместе с ним, так как все кончается. И мое право, мое счастье – перед этой самой смертью почтительно и благоговейно мазнуть губами по руке Благодетеля. Сейчас, я уверен, Д-503, мой нумер, счастлив, и все благодаря Единому государству. И я уверен – I-330, та женщина, тоже будет счастлива. И она, и я – молекулы Единого государства, которые должны служить ему во благо и не рушить установленную систему счастья. Великая операция закончилась. I-330 изменилась, теперь она – счастлива и еще бледнее. Темные глаза словно стали еще больше, хотя такое невозможно. Она будто за минуту исхудала и иссохла – худощава и пряма, как палка. Нумер I-330 настолько изменилась, что в мою голову закралась мысль, что эта женщина существует только с болезнью, что их разделять – смертельно. С идеально ровной спиной и острым – почти не изменившимся – взглядом она поднимается к Благодетелю. Ее разум должен ликовать – через пару минут она вернется кристально чистой в гигантские жернова Единого государства. Если бы я болел – я бы бежал. И теперь без крохи сомнения уверен – к ней. Если бы я болел – скорее всего, стиснул бы ее в объятиях. Нервно бы сжимал пальцами ее локти, чуть ли не до синяков, боясь отпустить, словно, если отпустишь – она рассыплется на молекулы. Почти задыхаясь, уткнулся бы носом в небрежные черные пряди на плечах, старясь вдохнуть ее запах. Если бы я болел – сам бы превратился в миллион молекул, вместо нее, а лучше – вместе с ней, чтобы соединиться и стать единым, прочным веществом, что никакая кислота не растворит, не расщепит. Я бы стал миллионом молекул под рукой Благодетеля, но не ради Единого государства – ради нее. Глядя, как ноги I-330 словно каменные, поднимаются по ступеням к Машине Благодетеля, я задаю себе вопрос – неужели все эти 220 страниц я чувствовал? Неужели даже ничтожных десять страниц назад я бы совершил подобные глупости, отказался, сглупив, от счастья? I-330 встает под Купол, но не поникает головой, как все провинившиеся, а смотрит вперед, прямо на Благодетеля, у которого возникает вполне понятная и осознанная улыбка, после чего он кладет руку на рычаг. Еще минута – и все закончится. Я понимаю – не чувствую – что все эмоции, чувства, ощущения, такие вот поступки – внутри, за прочными стальными прутьями. Я знаю, что они – болезнь, и что там – их место. Что Единое государство во благо моего определенного и невозвратимого счастья поставило эту сталь в сердце, разорвав на ошметки болезнь-душу, и я представить не могу, что когда-нибудь они смогут эту клетку сломать. Я верю – не сломают. Ибо Единое государство не ошибается. Я понимаю, что не испытываю желания ломать эти стальные прутья. То – болезнь. Это – безоговорочное счастье. Я не понимаю только одного – откуда мне так знаком аудиториум 112? Я знаю только одно – мое сердце, может даже, моя душа, сжалась и болела бы от слов «аудиториум 112», но я не знаю… почему. Опускает рычаг рука в белоснежной перчатке. Мое сердце сжалось бы и болело, вырывалось наружу, я бы рванулся к ней, и не успел бы. Наверняка. Сейчас единственное, что я чувствую, - не понимаю – так это то, что все это, описанное мною выше, бьется за крепкой клеткой подстреленной птицей, хлопая обессиленными крыльями о решетки. Но я не знаю… почему. Когда-нибудь – я верую – я составлю уравнение, в которое войдет это. Не понятное мне. Обязательно войдет – ведь все подчиняется жесткой, конечной – и от того великолепной – математике.