Чужая жизнь

Иногда Идзаки снятся сны. То есть, ему, как и всем людям, время от времени что-то снится, но эти сны не похожи на все остальные: как будто отрывки из фильма, который он никак не может посмотреть целиком. Ему снится бейсбольное поле, но не такое, как в Судзуране: вытоптанное, заваленное всяким хламом, а настоящее – с питчерской горкой и прочерченными между базами линиями, пусть и совсем обычной белой краской. Ему снится, как он сидит на корточках, выставив вперед руку, и мир расчерчен на прямоугольники маской кэтчера. Ему снится мяч, со свистом влетающий в перчатку, и Идзаки почти физически чувствует силу, с которой тот бьется о ладонь. Утром он смотрит на свою правую руку, словно ожидая увидеть там последствия тяжелой тренировки. Но правая ладонь ничем не отличается от левой, и это почему-то расстраивает. Ему снится какой-то странный чувак, совсем молодой, в полосатой спортивной форме и кожаной куртке. – Давайте, давайте! Постарайтесь! Еще раз! У вас все получится! – кричит он так громко, что у Идзаки даже во сне закладывает уши. Хочется заорать в ответ: «Заткнись, урод!». Мужик улыбается так широко, что кажется, рожа сейчас треснет. Идзаки хочется врезать ему, чтобы стереть эту идиотскую, счастливую улыбку. Потому, что никто из его знакомых так не улыбается, разве что Тацукава, но в улыбке Токио Идзаки всегда чудится что-то натянутое, фальшивое, а в этой – искренности столько, что хватит на маленькую ядерную бомбу. Наверное, этот мужик – учитель или тренер. Наутро преподаватели вызывают у Идзаки еще большее, чем обычно, раздражение: в их глазах нет ничего, кроме презрения или равнодушия. Ему снится клубная комната – разрисованные ругательствами стены, перевернутая мебель, сломанные биты и разрезанные перчатки. Это так похоже на Судзуран, но Идзаки переполняет злость, потому что так здесь быть не должно, он в этом уверен. Он стоит тут не один, вокруг него столпились члены команды, и хотя разглядеть их лица не получается, Идзаки знает, что они чувствуют то же самое, что и он, – злость, обиду, бессилие. Парень, невысокий, широкоплечий, срывает со стены измазанный краской плакат. Идзаки успевает увидеть только несколько слов: «мечты», «будущем», «Кошиен». Парень рвет плакат и замирает, плечи его сотрясаются, как от рыданий. Идзаки хочется найти того мудака, который все это устроил, и размазать по стенке. Но он твердо знает, что драться ни в коем случае нельзя. И он просыпается, переполненный бессильной яростью. В этот день его почему-то особенно раздражает Токаджи. Идзаки не понимает, отчего его так плющит, и торопится свалить, потому что даже самому себе не может объяснить, почему так хочется заставить мордастого жрать землю. Идзаки снится стадион, крики зрителей на трибунах, а где-то там, за спиной, столпились люди, которые ждут от него чего-то очень важного. Идзаки хочет обернуться, чтобы рассмотреть их, но он знает, что нельзя отвлекаться, потому что во что бы то ни стало нужно отбить мяч. Даже во сне он чувствует отдачу, когда бита ударяет по мячу, видит, как тот летит за кромку поля. Идзаки смотрит на свои руки и видит расплывающиеся пятна крови на белой перчатке. Идзаки знает, что у него перелом кости со смещением, но ему все равно, потому что он выбил хоум-ран. В жизни Идзаки почти не смотрит бейсбол. Но ему снится переполняющее его счастье, такое огромное, что становится трудно дышать. Пот катится по его лицу и щиплет разгоряченную кожу, пот катится по его лицу, мешаясь со слезами. И, проснувшись, Идзаки понимает, что плачет. Иногда Идзаки начинает казаться, что он спятил. Эти сны похожи на видения, на картинки какой-то чужой жизни. Словно он подглядывает за кем-то, за этим парнем, имени которого он не знает, парнем, который играет в школьный бейсбол, мечтает попасть в Кошиен и со сломанным пальцем идет отбивать мяч, потому что от этого зависит его будущее, будущее всей команды. Может быть, этого парня вообще не существует, скорей всего, не существует, и все эти сны – последствия злоупотребления крепкими напитками и подсознательного недовольства собственной жизнью? Тайные желания, в которых он боится признаться самому себе? Он лезет в Интернет и в городской библиотеке таскает десятками книги по психологии и физиологии сна. В Интернете много потусторонней чуши, в книгах – непонятных слов, ничто из этого не объясняет Идзаки, почему ему снится чужая жизнь. Он никому не рассказывает об этом – приятели решат, что он спятил, взрослые потащат к психиатру. Его сны никому не мешают. Да и снятся не так уж часто. Просто иногда он видит школу, так не похожую на Судзуран, компанию парней, так не похожих на воронов, учителя, так отличающегося от других учителей. Просто иногда ему снится, что у него есть мечта. И эта мечта о чем-то большем, чем подмять под себя школу, о чем-то большем, чем утереть всем нос, о чем-то большем, чем видеть, как все пляшут под твою дудку. Иногда ему снится склон реки, земля, прогретая за день, ночное небо над головой. Ему снится, как он лежит и смотрит в это небо, а рядом с ним лежат его друзья. После таких снов Идзаки просыпается с каким-то тянущим, щемящим чувством в сердце. Как будто он упустил, забыл что-то важное, но не может вспомнить, что. После таких снов он целый день ходит, как пришибленный. А потом все возвращается на круги своя. В Судзуране нет места меланхолии. У каждого свой путь, своя судьба. Своя мечта. Идзаки снятся закат, незнакомые дома и теплая вода – мокрая рубашка липнет к телу, а пряди волос – ко лбу, в лицо ему летят брызги, и он, смеясь, брызгается в ответ. Он дышит полной грудью, он смеется, запрокинув голову. Его переполняет совершенное и абсолютное счастье. Неважно, что сломанный палец будет заживать несколько месяцев, зато у него будет еще одно лето, следующее лето. Идзаки просыпается и понимает, что улыбается, ему становится вдруг как-то очень спокойно, как будто это у него есть еще один шанс, еще одна попытка. И, вновь закрывая глаза и засыпая, Идзаки бормочет: «Go, Nikogaku, Go!»