Пат

Максвелл сам загнал себя в этот угол. Еще до Уилсона, он сам загнал себя в угол своей же шахматной доски. Маленький Уильям, которого никто никогда не любил, который во всем был далеко не первым, превратился в безумного демона... и все равно не смог выиграть эту партию у жизни. Зато жизнь подкинула ему в соперники другого человека. Такого же неудачника, как и он сам некогда — нет, нынешний Максвелл себя неудачником никак не считал, только прошлого себя, Картера, — отчаявшегося и готового рвать на себе волосы от безысходности. Демон сразу ощутил себя чуть более удовлетворенным. Правда, наблюдая за ним, он начал осознавать, насколько до появления этого ученого он был одинок. Это был второй ход, вторая ошибка на его доске, на которой он играл по своим правилам. Хиггсбери был нервным, дерганым и обжигающе-любопытным. Настолько, что пару раз он чуть не поймал Максвелла, сидящего в кромешной тьме с сигарой и наблюдающего за ним. Он долго смотрел прямо на него, но не видя, успокаивался. А Максвелл изнывал от скуки, интереса и любопытства одновременно. Впрочем, Уилсон делал свои ходы также неаккуратно. Позволил оленю сломать свой лагерь посреди ночи, зимой, из-за чего остался дрожащим, в подранной самодельной накидке, без шапки и с факелом в руках. В рюкзак он запихнул только самое важное, и до утра бродил по лесу, а когда вернулся в лагерь... Максвелл немного в нем разочаровался в тот момент, когда увидел, как тот уселся на обломок камня и разрыдался на руинах лагеря. Впрочем, к своей чести, Хиггсбери быстро взял себя в руки и начал отстраиваться обратно, и через две ночи вернул все к начальному состоянию, укрепил стены и поставил вокруг базы ловушки. И даже раздобыл где-то дротики, которыми забил оленя. Но того заплаканного, дрожащего... почти мальчишку в тот момент, Максвелл не мог выкинуть из головы. Они делали свои ходы по доске с фигурами, пытаясь обхитрить друг друга, но сами не заметили, как загнали друг друга в угол. Максвелл — тем, что раз за разом вмешивался в жизнь ученого, видя в нем своего любимчика, подкидывая ему материалы, так ему необходимые. Уилсон — тем, что постоянно пытался выловить Максвелла, движимый негодованием и яростью, желающий попасть домой любой ценой. Он забыл о своей жизни, и метался между мирами, раз за разом собирая порталы, одержимый жаждой ответов на все свои вопросы. И, попав в своеобразный "дворец" демона, он встал как вкопанный, видя перед собой... совсем не того, кого ожидал. Изможденный мужчина в кресле, связанный цепями, с пустым взглядом. Это был последний ход для Уилсона — спасти его. Пожертвовав собой и своей жизнью. Это не спасло его от этого мира, но опутанный тенями, затянутый в них, Хиггсбери понял, что выхода он отсюда не найдет. Однако тени решили по-другому, Уилсон на троне их не устраивал. Поэтому Хиггсбери был свергнут, трон — захвачен теневым Монстром, а сам ученый — формально убит и отправлен обратно. Максвелл, выброшенный в свой же мир, умерший там, в руинах, не потерял возможности использовать тени, опыт и годы, проведенные за изучениями механизма работы этого мира давали о себе знать. Однако выживание давалось ему с ощутимым трудом, все же не в том возрасте он был, чтобы бегать по лесам с Кодексом в одной руке и теневым мечом в другой. Это стало еще одной причиной того, почему он следил за Уилсоном — он обучался. "Все любопытственнее и любопытственнее," — констатировал Максвелл, смотря, как ученый тащит доски для создания улья, как в кромешной тьме бреет бифало, чтобы сделать теплую шапку. Ради интереса Максвелл пару раз пугал их, и смотрел, как ученый в панике несется в свой лагерь. Но в один день Хиггсбери не вернулся в свой лагерь. И через два дня тоже. И через неделю. Первое время Максвелл не переживал, ученый пропадал в мире надолго, особенно если планировал нечто грандиозное. И все же он возвращался в конце недели крайне редко. Всего два раза за все свое пребывание здесь, а тут Уилсон провел уже почти целый год. И когда у Максвелла внутри появилось неприятное чувство, что с ним могло что-то случиться, и когда демон уже был готов слать на поиски тени, Хиггсбери вывалился из кустов с ягодами. Выглядел он неважнецки. Бледный как холст, с перебинтованной грудью, дрожащими руками, он дополз до лагеря и свалился у костра, едва разведя его. Максвелл со все нарастающим волнением смотрел за тем, как Хиггсбери снимает пропитанные кровью повязки, стараясь не дышать, и как под бинтами проступает рана, огромная, окровавленная рана, с рваными краями, покрытая начавшей запекаться коркой. Максвелла тряхнуло не то от отвращения, не то от страха за жизнь ученого. Уилсон зажмурился, нашаривая в рюкзаке, который скинул рядом, несколько перевязочных бинтов, которых наделал впрок, и с трудом сев, дрожащими руками начал бинтовать себя. Максвелл не выдержал всего этого напряжения, раздирающих изнутри противоречивых чувств, и бросив на траву сигару, которая тут же растворилась, подхваченная тенями, шагнул к кострищу. Уилсон, увидев его, попытался отползти назад, но лишь упал на спину, болезненно захныкав. Максвелл присел напротив, приложив палец к губам, отобрал у него бинты и заставив сесть, начал перевязывать грудь щуплого и тощего ученого. — Ты... — хрипло выдохнул Хиггсбери и закрыл глаза. — Почему бы тебе меня не убить? — Вы прекрасно знаете, что это не в моем стиле, мистер Хиггсбери. Тем более что я еще не наигрался. Уилсон усмехнулся, морщась, когда бинт слишком сильно перетянул рану. А затем и сам не заметил, как забылся в беспокойном и тревожном сне на руках демона. Очнулся он в своей крошечной палатке. Там обычно было нормально места для него самого, но не когда у одной из стен, прислонившись к дереву снаружи палатки спал Максвелл, вытянув ноги во всю ширину небольшого строения. Уилсон поерзал и до него дошло смутное осознание того, что он лежит на чем-то мягком. Сев, Уилсон посмотрел на свою лежанку и удивленно поднял брови. Он спал на мешке из шерсти бифало, хотя сам помнил, что шерсть кончилась еще до конца зимы. Ученый ощупал себя и убедился, что рана стала болеть куда меньше, а от бинтов пахнет медом и травами. Одна мысль о том, что Максвелл ради спасения него копался в ульях, варил отвары и стриг бифало казалась совершенно фантастической. Уилсон с трудом поднялся на ноги и, чуть пригнув голову, вылез на свет, осторожно перешагнув через Максвелла. На улице был ясный день, где-то за каменной стенкой в улье мерно гудели пчелы, прототип научной машины, как и алхимической, повреждены не были, а под казаном потрескивал огонь. Учитывая то, что пламя было довольно большим, Максвелл уснул совершенно недавно. Ученый опустился на некое подобие ковра, скрестив ноги, и хмуро уставился на огонь перед собой. Он не понимал, что от него нужно Максвеллу. Как минимум он понял, что из этого мира нет пути назад, но получалось, что и сам демон заперт тут вместе с ним. Два человека... ну, почти человека, на огромнейший мир. И никого разумного поблизости. Ученый невольно усмехнулся, мол, одиночество обуяло. И ощутил укол в самое сердце — а сам-то. Первые полгода волком выл, понимая, что без общества слишком больно и тяжело, особенно когда не с кем поболтать на тему всякой чепухи. Позже пришло осознание, что общество и есть чепуха, а единственная нужная человеку вещь — единение с собой. Но без общения было настолько тяжело, что часто по ночам Уилсон, сидя у костра, болтал с темнотой, ожидая, что она ответит. Шорох со стороны палатки привел ученого в чувство. Он повернул голову и отметил для себя согнувшегося в три погибели Максвелла, выходящего из палатки. — И даже ни слова благодарности. Вы упрямы или строптивы, Хиггсбери? — поинтересовался Максвелл, выждав пару минут, смотря на греющегося у понемногу затухающего кострища Уилсона. Тот прикусил губу, мрачно нахмурившись, а затем буркнул: — Спасибо за то, что я еще не лежу под кустом с пробитой головой. — Не мой стиль, — повторился Максвелл. — Я не действую такими... методами. Это мерзко. Я бы предпочел вас отравить. — Ах, ну да, ты же благородный злодей, — усмехнулся ученый. — Запираешь в мире, не давая ни шанса на возвращение, и радуешься чужому горю, как же. Максвелл пожал плечами: — Неужели вы никогда не любили интеллектуальные игры? Вы представьте, что весь этот мир — шахматная доска. — В твоих шахматах крайне мерзотные правила, и ты всегда в них побеждаешь. Максвелл хмыкнул, немного помолчав, а затем направился к сундуку около палатки, присел и достал оттуда повязки с прополисом, которыми перебинтовывал Уилсона. — К моему сожалению, мой дорогой друг, я не управляю этой игрой в полной мере. Я в ней король, не отрицаю. Но и мной играют другие силы, — отозвался он наконец. — А теперь, если вы не возражаете, я предпочту заняться более важным делом. — Я сам могу себя перевязать. Не трогай меня, — на лице Уилсона отразилась крайняя степень презрения. — Не хочу, чтобы ко мне прикасался такой мерзкий тип. Максвелл кинул ему повязки и невозмутимо пожал плечами: — Позавчера, истекая кровью на моих руках, вы говорили кардинально иные вещи, мистер Хиггсбери. Уилсон пропустил эту реплику мимо ушей, подбирая повязки, поднялся, с мрачной иронией отмечая, что при всем своем желании он не смог бы вспомнить, что он там говорил, и забрался обратно в палатку. Сверкать своим телом перед демоном у него не было ни малейшего желания. Однако из этой идеи ни черта не получилось. Максвелл заявился в палатку в тот момент, когда Уилсон только перерезал бинты своей самодельной бритвой. Максвелл с толикой интереса смерил его взглядом, отчего ученый чуть не вспыхнул алым огнем. Он никогда не считал свое тело чем-то достойным внимания. Даже в юношестве, когда на него, как на самого завидного ученика гимназии, заглядывались девушки, он вежливо отказывал им, отдав сердце науке. Но даже редкие физические контакты с оными не давали какого-то... особенного наслаждения. Почему-то остро захотелось ощутить чьи-либо прикосновения к себе. Плевать чьи, лишь бы хоть кто-то коснулся. Чтобы ощутить, что еще жив. Что все это не идиотская игра, а он — не дурацкий призрак, не плод чьего-то воображения. — Вы ни черта не можете сами, мистер Хиггсбери. Так и будете сидеть и смотреть в одну точку. Максвелл забрал из его рук бинты и бритву, снял с него обрывки бинтов и разложил новые наподобие ковра. Уилсон замер, боясь даже вздохнуть. Максвелл не обращал ни малейшего внимания на изменения в его поведении, и молча занимался своим делом, накладывая повязки на рану, которая начала затягиваться и стала уже не такой большой, как раньше. Уилсон же словно задыхался. Его с головой накрыло неясное, незнакомое, малоприятное чувство. Он ощущал каждое прикосновение к израненной коже остро, немного болезненно, но в голове билась одна мысль — "не останавливайся. Не убирай руки". По всему телу разливалось странное тепло, а перед глазами всполохами бегали яркие точки. Он ощущал чужие руки, чуть надавливающие на его спину, вынуждающие прогнуться, кончики пальцев, наносящие мазь из прополиса и трав на ноющую, но уже не так сильно, рану. Уилсон уже не пытался понять мотивов демона, который с абсолютно невозмутимым видом помогал ему. Все его существо кричало о том, что нужно слушать голос разума, вернуться к трезвому мышлению, “стать язвительным и циничным, немедленно, Хиггсбери!..” Но сопротивляться этому теплу, идущему изнутри, было нереально. Вокруг одурманивающе пахло медом и зверобоем с легкой примесью алоэ, которое Уилсон растил отдельно, с трудом сумев найти единственный саженец. Ватными руками Уилсон перехватил запястье Максвелла, заставив того прекратить свое занятие. От его рук с узловатыми, тонкими пальцами пахло еще чем-то, помимо мази, и скорее всего этот горький запах был запахом табака — ученый уже не понимал, и не желал понимать. Он прикоснулся к тыльной стороне ладони губами, закрыв глаза. Голова кружилась, тянуло в сон. — Что ты делаешь? — тихо произнес Максвелл. Или не произнес, а воспаленный болезнью и безумием рассудок Уилсона воспроизвел его голос по памяти. — Не убирай руки, прошу тебя... — зашептал Уилсон, касаясь на удивление горячей кожи губами. — Я должен знать, что я не сплю, и это — не кошмар. И что ты, демон, реальнее всех и вся. Максвелл не ответил. Отставил в сторону плошку с самодельной мазью, и потянув на себя Уилсона, заставил его повернуться лицом. Вгляделся в странно поблескивающие глаза ученого и чуть подавшись вперед, коснулся губами его лба. — Лихорадка, — скорее утвердительно, чем вопросительно произнес Максвелл, отстраняясь. А затем перехватил руку Уилсона, тянущуюся к его щеке. — Вы реальны, мистер Хиггсбери. И я тоже. И все, что вокруг. Это не сон. Уилсон замотал головой, вырывая руку из цепких пальцев демона, и настойчиво потянулся снова и снова к его щеке, проводя по острым скулам кончиками пальцев. — Ты сходишь с ума, уничтожаешь себя, поддаваясь слабости, — выдохнул Максвелл, неотрывно следя за его глазами. — Ты сломан, но не сломлен. Уилсон придвинулся ближе, ощущая, как сердце раз за разом то пропускает удары, то несется как бешеное. Максвелл, даже сидя на ногах, был выше него, и Уилсон смотрел на него снизу вверх, как и обычно. — Остановись на этой грани. Ты выздоровеешь, температура спадет, ты забудешь о том, что сейчас тебя терзает, — Максвелл снова потянулся за мазью, но ученый почти метнулся за его рукой, перехватывая ее и переплетая его пальцы со своими. И снова прижался к тыльной стороне ладони, только щекой, тяжело дыша и приоткрыв рот. Дыхание было горячим, жгло руку, и Максвелл дернулся, пытаясь высвободиться, но тщетно. — Ты живой... — хрипло выдохнул Уилсон, жмурясь и касаясь губами костяшек на чужой руке. — Живой. — Живой... — эхом отозвался Максвелл, завороженно следя за ним. Казалось, его безумие передалось и демону, который до последнего отгораживался от него как мог. Из ниоткуда налетел порыв ветра, принеся с собой нечто темное и обволакивающее. Максвелл резко дернул на себя руку, заставляя Уилсона податься следом, и подхватил его, обнимая за талию. В палатке стало невыносимо-жарко, словно снаружи было лето, а не середина весны. Уилсон опустил голову на плечо мужчины, рвано, тяжко дыша, прижимаясь к нему и ощущая, как тепло превращается в опаляющий жар. — Ты будешь жалеть об этом, Хиггсбери, — Максвелл сам не узнал свой голос, охрипший от внезапного волнения. В его руках был немного сумасшедший, больной молодой человек, дрожащий, просящий защиты и спасения. И не только. — Одиночество убивает тебя больше, чем все, что есть в этом мире, — Максвелл осторожно переместил руку выше, на спину ученого, ощущая как бьется его сердце. На бледной коже время от времени попадались тонкие шрамы, которые были с трудом различимы в полутьме. Уилсон тихо выдохнул и замер, когда пальцы коснулись шеи, взъерошив и без того лохматые волосы. — Ощущать себя живым так... странно, не правда ли? Настоящим, существующим, чувствующим. Горящим в огне собственного безумия и ненавидящим себя за свои слабости. — Ты сам горишь в моем огне, демон... — отозвался Уилсон, поднимая голову и смотря в его глаза, наконец-то находясь на одном уровне с ними. — Ты горишь ярче любого костра, Максвелл. — Я не отрицаю этого, в отличие от тебя. Уилсон вымученно улыбнулся и устроился поудобнее, поерзав на чужих коленях. Демон зарылся пальцами в темные, жесткие волосы на макушке и потянул Уилсона на себя. — Утром ты все забудешь, — пообещал Максвелл, смотря в глаза, которые были настолько близко, что можно было различить каждый миллиметр его радужки. Ученый кивнул, слабо выдыхая, и припал к чужим губам, вцепляясь пальцами в лацканы его пиджака. Максвелл ответил ему, неторопливо, осторожно, не кидаясь в омут с головой. Обветренные, искусанные губы были неожиданно ласковыми и мягкими. Максвелл мысленно сделал пометку — "запомнить эту особенность" — и отстранился, переводя обе руки на его спину и медленно проводя ими вниз, ощущая как под ними бьется истерзанное хрупкое сердце. Когда пальцы дошли до самодельного ремня и расстегнули пряжку, Уилсон шумно вздохнул и немного подался назад. — Не надо? — поинтересовался демон с усмешкой. Уилсон кинул на него тяжелый взгляд и отвел глаза: — Я сам. — Взрослый мальчик, надо сказать. — Не твое дело... Последние слова затонули в шорохе снимаемой одежды. Уилсон раздевался сидя спиной к Максвеллу, и как только стянул брюки, местами залатанные и вытертые, то сразу же подтянул колени к груди, обнимая их, и так и остался сидеть спиной. — Палатка. Закрой вход в нее, — донесся до демона тихий голос. — Не хочу, чтобы ты видел меня таким. Максвелл передвинулся к выходу и запахнул края палатки, судорожно мечущиеся от ветра. Уилсон боязливо обернулся и поежился, а затем передвинулся поближе, цепляясь за толстую травяную циновку на полу. — Ты все еще в одежде... — сдавленно выдохнул он. Максвелл усмехнулся, в полутьме разглядывая обернувшегося к нему Уилсона. Ничего особенно постыдного, лишь бледность кожи и немного острые коленки. Однако ученый дрожал как осенний лист, рвано и хрипло дыша. — Позволь прикоснуться к тебе, — Максвелл протянул к нему руку, и Уилсон боязливо ее принял, придвигаясь ближе. В палатке полумрак, и из щелей то и дело врывались тонкие порывы ветра, и Уилсон, ежась, забрался обратно на его колени, прижимаясь всем телом к Максвеллу, немного подрагивая расстегнул верхние пуговицы его рубашки и уткнулся носом в ключицы. Демон погладил его затылок, зарываясь в жесткие, лохматые пряди на макушке, и тихо поинтересовался: — Твоя рана тебя сильно беспокоит? — Нашел время думать о ней... — вспыхнул неожиданно Уилсон, вскидывая голову и вместо ответа припадая к его губам. В этот раз поцелуй получился настойчивым, быстрым, немного грубым, Уилсон на мгновение отстранялся, чтобы перехватить воздуха, и снова и снова упивался жаром чужих губ. И демон понял, что сам для себя ученый перешел ту невидимую грань собственной нерешительности. Уилсон задыхался в его руках, покрывая его щеки поцелуями, быстрыми, отчаянными, раздевал мужчину непослушными дрожащими пальцами, с боязнью и восхищением касаясь его кожи. Максвелл до последнего сдерживался, чтобы не так явно реагировать на чужие прикосновения, несмотря на то, что сам возбужден был довольно давно, но когда Уилсон прижался к нему, касаясь губами шеи, глухо выдохнул через зубы и отстранил его от себя. Поднявшись, он невольно прогнулся, разминая немного затекшие мышцы, и снял расстегнутый пиджак и жилетку, оставаясь в одной рубашке. Уилсон смотрел за его действиями неотрывно, стараясь, казалось бы, не дышать. Впервые он видел своего мучителя... в таком виде, и отчего-то внутри от подобного зрелища сладко тянуло где-то в животе. — Пообещай, что как бы я ни вел себя, я не вспомню... — сдавленно выдохнул Уилсон, жмурясь и пытаясь вернуть дыхание в норму. — Даже если я буду жалостно молить тебя, я не хочу этого помнить. — Только если ты этого захочешь. В палатке стало еще жарче, словно вокруг нее развели огонь. Уилсон поднялся на ватных ногах, облизывая пересохшие губы, почти вплотную прижимаясь к Максвеллу. Собственное возбуждение было мучительным, болезненным, и Уилсон, закрыв глаза на всю свою гордость и привычное хладнокровие, сдавленно прошептал: — Я хочу тебя. Максвеллу не требовалось более откровенного приглашения. Ученый едва ли доставал макушкой до его плеча, и Максвелл ощущал запах гари и пыли от его вечно всклокоченных волос. — Повернись. Уилсон покорно повернулся к нему спиной, откинув немного голову назад и упираясь затылком в ключицы демона. Тот едва слышно хмыкнул и провел пальцами по тонкой шее, ощущая под пальцами безумную пульсацию. Спустился ниже, проходя по груди, слыша, как срывается дыхание ученого, и замер, оставляя ладонь на животе. — Не останавливайся, — взмолился Уилсон, жмурясь и поводя бедрами. Максвелл фыркнул и чуть прикрыл глаза, наслаждаясь тем, как тяжело поднимается и опускается грудь возбужденного до постыдного безумия молодого человека, и наконец опустил руку ниже, накрывая подрагивающий член. Уилсон прогнулся, распахивая глаза. Внизу живота словно загорелся костер, все сладко, болезненно затянуло, и ученый впился пальцами в запястье Максвелла, жадно глотая раскаленный воздух. — Еще... Двигай рукой, прошу, — задохнулся он, водя бедрами и толкаясь в тесное кольцо пальцев. Демона не нужно было просить дважды. Он чуть прикрыл глаза, усмехаясь, и второй рукой скользнул по груди Хиггсбери, перемещая пальцы на шею. Ученый захныкал, жалко, отчаянно, извиваясь под пальцами, ласкающими его в двух самых чувствительных зонах. Демон довольно зашипел, осторожно прикусил бледную кожу на чужом плече, и немного ускорил движения. Уилсон протяжно застонал, царапая свое бедро свободной рукой, в попытке хоть как-то сдержать себя. — Если я так продолжу, ты кончишь слишком быстро... — хрипло выдохнул ему на ухо Максвелл, замирая. Уилсон жалобно всхлипнул и кивнул: — Это все, чего я сейчас хочу, кончить в твоих руках... — сбивчиво зашептал он, хватая губами воздух. — Я никогда ничего не хотел больше... — Я хочу овладеть тобой, полностью. Он ощутил, как задрожал после этих слов ученый, и увидел, как в полутьме блеснули широко раскрытые глаза. — Я не намерен останавливаться сейчас, Хиггсбери. Что бы ты там ни думал. Пальцы Максвелла чуть сильнее сжали разгоряченную плоть, и Уилсон рвано заскулил, двигая бедрами навстречу руке. — Я согласен, боже мой... — прошептал он, впиваясь ногтями в запястье Максвелла, подаваясь всем телом вперед. Демон помог ему опуститься на пол, неожиданно бережно поддерживая и так еле стоящего Уилсона, и отстранился, смотря на то, как Уилсон дрожащими пальцами тянет на себя мешок из шерсти, чтобы усесться на него. Его било крупной дрожью, он немного покачивался вперед и назад, пытаясь успокоиться. Максвелл помедлил, рассматривая его, жалея, что не может сделать фотографию и оставить ее себе на память. Худой, невысокий, он был невероятно притягателен, можно было вечно смотреть на него, разгоряченного, стыдящегося, невероятно серьезного в то же время. Демон стиснул зубы, отвлекаясь от своих мыслей, и расстегнул штаны, оставляя их на бедрах. Уилсон сглотнул и тихо поинтересовался: — Что мне делать?.. Максвелл фыркнул и качнул головой: — Совершенно ничего, Хиггсбери. Я сделаю все сам. Уилсон кивнул, повернул немного голову и, найдя в углу свою подушку, подтянул поближе, укладываясь на нее и наблюдая за Максвеллом, немного прикрыв глаза. Ему было до одури страшно, но он пытался этого не показывать. Страшнее, чем когда черные теневые руки утаскивали его в этот мир. Страшнее, чем когда он, ночью, умирал от Чарли, раз за разом. Умирать было всегда страшно. Но никогда — настолько, чтобы в животе все крутило, чтобы срывалось дыхание и хотелось расхныкаться. Он пропустил момент, когда демон склонился над ним, и лишь когда тяжелое дыхание того обожгло ему щеку, Уилсон дернулся и сфокусировался на оном. Максвелл усмехнулся уголками губ и легко кивнул: — Ноги раздвинь шире. Неудобно. Демон готов был поклясться — он видел, как на вечно бледных, чуть впалых щеках вспыхнул румянец. Но Уилсон лишь прерывисто выдохнул и чуть расставил ноги, шумно сглатывая. И тут же к тесно сжатым мышцам прижалось что-то холодное и влажное. Ученый инстинктивно дернулся и заметался под демоном, однако тот зашикал, успокаивая его: — Это лишь мазь, успокойся. Уилсон замер, послушно успокаиваясь, и лишь сдавленно хныкнул, когда в его тело бесцеремонно вторгся один палец. Мази было более, чем достаточно, чтобы не было больно, но неприятно было все равно. Уилсон закрыл глаза и прогнулся, приподнимая бедра и вставая на носочки.Так все неприятные ощущения сходили почти на нет. Максвелл пристально наблюдал за ним, стоя на коленях, ловя взглядом каждую эмоцию на его лице. В отличии от ученого, в темноте он видел куда лучше. Когда внутрь с некоторым трудом протолкнулся второй палец, Уилсон всхлипнул и начал водить бедрами, пытаясь не то уменьшить неприятные ощущения, не то опуститься на оба пальца разом. Максвелл невольно задержал дыхание. Внутри разгоряченного тела было тесно, все пульсировало и сжимало пальцы. Ученый хрипло, громко дышал, выгнувшись так сильно, что мог бы, казалось, встать на мостик. Демон резко ускорил движения, заставляя ученого забиться под ним еще сильнее, чем раньше, но даже не от боли. Уилсон хватал ртом воздух, извивался как змея и цеплялся руками за плечи Максвелла. — Ты намереваешься разодрать мне спину до крови? — поинтересовался тот, и понимающе хмыкнул, когда ответом на его вопрос стал жалобный, просящий стон. Откладывать не было смысла, Уилсон и так был на грани безумия, о чем свидетельствовала сгущающаяся тьма, которую не мог разогнать даже Максвелл. Несколько глубоких, быстрых толчков в распластанное под ним тело, новые алые, рваные отметины на плечах, и опаляющий выдох в лицо: "Максвелл..." Демон стиснул зубы и отстранился, высвобождая ученого, но лишь на мгновение. Тот что-то выдохнул, когда пальцы покинули его тело, но Максвелл не разобрал ни слова. Он немного приспустил штаны, навис над Уилсоном и вгляделся в его лицо. Ученый отвел взгляд, пытаясь восстановить дыхание, и даже не сопротивлялся, когда демон подхватил его под колени, подтягивая ближе. То, что начиналось как простая игра, дерганье куклы за нитки и наслаждение ее страданиями, заканчивалось постыдным, пошлым, грязным возбуждением, жаром, которому демон не смог противостоять. "Слишком "по-человечески," — отозвался ехидный голос в его подсознании. — "Тебе, Картер, не хватает не просто тепла, тебе не хватает этого мерзкого, идиотского парня с дурной прической и не менее дурным вкусом, но, не спорю, умного. Признай же это, фокусник недоделанный". "Я уже много лет не Картер," — возразил он сам себе и прикрыл глаза. Уилсон слабо дрожал в его руках, прогибаясь в спине. Максвелл прошелся ладонями по внешней стороне его бедер, вынудив Уилсона застонать, и склонился как можно ближе. Обхватив все еще скользкими от мази пальцами член, он растер ее остатки по головке, чтобы было проще, и прижал ее к чуть расслабленному кольцу мышц. Хиггсбери задержал дыхание и подался вперед, медленно опускаясь на напряженную плоть. — Молодец, — глухо выдохнул демон, поддерживая ученого под колени. — Не торопись... Уилсон замер, привыкая к легкому жжению внутри, а затем молча обнял Максвелла, притягивая к себе. Его трясло и хотелось не то кричать от внутренней, изматывающей боли, тупым ножом пилящей его глотку, не то глупо и наивно шептать чужое имя, выжженое ядом на губах, вырезанное лезвием бритвы на внутренней стороне груди, отпечатанное огнем на сетчатке глаз. Он был счастливым и несчастным одновременно, дрожащим как осиновый лист. И когда Максвелл начал двигаться, внутри что-то сломалось. И Уилсон позволил себе застонать горько, жалобно, выдохнуть его имя одними губами. Ему стало болезненно-хорошо. Ощущение одиночества, страха, безысходности покинуло его; осталось лишь худощавое жилистое тело, горячее, желанное, желающее. Лишь цепкие узловатые пальцы, ласкающие и гладящие. Лишь его оскал, ныне искривленный в гримасе тянущей боли и наслаждения. Амплитуда движений возросла, заставляя Уилсона давиться собственными вскриками. Губы демона, сухие и горячие, казалось, были везде — на висках, скулах, тонкой шее и выступающих ключицах. “Все хорошо, верь мне хотя бы сейчас” — так и хотелось прошептать Максвеллу, но это было слабостью, которую он не мог бы себе позволить. Поэтому он попросту навалился на него и сжал в объятиях, почти не двигаясь, и чувствуя, как конвульсивно содрогнулся под ним Уилсон. — Почти, — жалко заскулил он, цепляясь за плечи Максвелла. — Умоляю тебя, дай же мне кончить, о боже, прошу, прошу-прошу-прошу... Задыхаясь в мольбах, он обхватил ногами бедра Максвелла, толкаясь к нему, пытаясь хоть как-то двинуться, мучаясь от такой близкой, но еще не наступившей разрядки. Максвелл же едва дыша впитывал в себя все новые ощущения как губка. Чужой шепот, чужие прикосновения, ощущения горячей влажной кожи, лихорадочную дрожь — все было ему ново. Ново в его нынешней жизни, без оглядки на Уильяма Картера. Уилсон Хиггсбери был для него первым в этой жизни, и, очевидно, единственным. Чуть отстранившись, Максвелл резко толкнулся обратно — и получил сполна. Уилсон выгнулся, замирая в немом крике, содрогаясь всем телом. Внутри него, и без того тесного и горячего, волнами прошлись судороги, заставив Максвелла глухо застонать и спрятать лицо в его плече. Только через пару минут ученый смог разжать пальцы, выпуская на волю изможденного Максвелла. Тот скатился на бок, тяжело дыша, и тут же подтащил к себе вялого, уставшего Хиггсбери. — Спи, — хрипло выдохнул он, приглаживая ладонью растрепанные темные вихры его волос. — Я уйду. Ученый никак не отреагировал на эти слова — больной и истощенный лихорадкой, он отключился через считанные секунды после оргазма. Максвелл, убедившись в том, что его любимец уснул, сел, оделся, и накинув пиджак, вышел на улицу. День клонился к вечеру. Пришедшие на запах чужого безумия тени отступили от палатки, костер давно потух. От казана пахло тушеными овощами — лучшей пищей для раненного и измотанного ученого. — Как забавно, — фыркнул Максвелл. — Раньше я пытался его убить. С этими словами он отыскал деревянную тарелку и ложку в сундуке и положил себе еще горячей пищи. За едой ему было о чем подумать. Сумерки нависли над небольшим лагерем незаметно. Максвелл поднял взгляд к небу и нахмурился. Собирался дождь, темные тучи медленно расползались над деревьями, и это не сулило хорошей ночи. До своего лагеря идти было долго, и в целом опасно. Поэтому Максвелл оглянулся на палатку. Подумал. Подумал еще раз, взвесив все “за” и “против”, и вздохнув, вернулся в нее. Уилсон дремал ежась от холода. Обнаженный и температурящий, он попросту сполз с теплой меховой подстилки. Максвелл зло цыкнул, передвигая ученого обратно, вытащил из рюкзака одеяло — Уилсон всегда брал его с собой на случай ночевки в лесу, — и укутал Хиггсбери им по самые уши. И только после этого он позволил себе привалиться к дереву, у которого была разбита палатка, вытянуть ноги и уснуть сидя, под шум начавших постукивать по толстой ткани капель дождя. Утро встретило его даже не криком негодования ученого. Открыв глаза, Максвелл не обнаружил его в палатке. Мигом на ум пришла мысль о том, что тот сбежал, но вещи, лежащие внутри, говорили об обратном. Хиггсбери обнаружился снаружи, в одних штанах и накинутой на плечи рубашке. Обернувшись на шорох у палатки, он замер, а затем молча отвернулся. — Не беспокойтесь, мистер Хиггсбери, я ухожу. Не буду стеснять вас в вашем и без того тесном доме, — фыркнул Максвелл. Уилсон странно напрягся. — Вчера ты... мы... — невпопад ляпнул он и замолк. — Сон, — постарался казаться отстраненным Максвелл. — Просто сон. Вас лихорадило. — Сними рубашку, — хрипло потребовал Хиггсбери. — Сними. Быстро. — С каких пор вы мне указываете? — насмешливо поинтересовался Максвелл. Уилсон сжал кулаки. — Это не было сном. Не лги, — зашипел он, оборачиваясь. — Или это тоже сон?! С этими словами он скинул собственную рубашку, и ткнул в свое плечо. То самое, неосмотрительно укушенное демоном. На месте укуса остался небольшой синяк, блеклый, но весьма заметный. Отпираться смысла не было. Максвелл расстегнул пиджак, жилет и принялся за рубашку. Уилсон впился в него взглядом, ловя каждое движение. Сняв пиджак, Максвелл перекинул его через руку и приспустил с плеч рубашку вместе с жилетом. — Лжец, — хрипло выдохнул Хиггсбери, с трудом поднимаясь. В отличие от него, плечи Максвелла были почти целиком в кровоподтеках от того, как Уилсон цеплялся за него вчера. — Доволен? — холодно поинтересовался Максвелл. — Полагаю, теперь я действительно ухожу. Одевшись обратно, он развернулся, но тут же был остановлен тихим голосом: — Не уходи. — Прости, что? — не поверил своим ушам демон. — Хиггсбери, у вас все с головой в порядке? — После вчерашнего — не думаю, — вздохнул Уилсон. — Просто... Черт, просто останься, а? Просто так. Максвелл тяжело выдохнул: — Уилсон. — Заткнись, — зло буркнул Хиггсбери. — Ты воспользовался моим беспомощным положением. — Ты меня сам просил. Я не мог отказать, — парировал Максвелл. — Потому что ты гад и беспринципный ублюдок. — Какое точное научное наблюдение. Уилсон поднялся с места и медленно подошел к Максвеллу. — Ты, — произнес он, поднимая на демона взгляд. Снизу вверх, но надменности в нем было на десятерых. — Ты заставил меня почувствовать себя не одиноким. Живым. И если сейчас ты решишь уйти, я лично тебя убью. Максвелл обернулся и посмотрел прямо в темно-изумрудные глаза. Долго, испытывающе, словно проверяя ученого. — Хиггсбери, ты кретин, — язвительно протянул наконец он. — Я не собираюсь жить с тобой из-за твоих прихотей. — А иначе тебе будет скучно, — огрызнулся Хиггсбери. — Ну и... Мне понравилось. Он резко отвернулся, делая вид, что не говорил этого, но Максвелл успел отметить вспыхнувшие румянцем щеки. “Ты сам себя загоняешь в угол”, — ехидно подметил внутренний голос. — “Ты как в ситуации пата в шахматах. Отказаться не можешь, но и оставаться желанием не горишь.” — Пошел ты, — цыкнул на него через зубы демон. А затем взвесил все за и против, навскидку прикинул, что жить зимой одному не очень весело — прошлую зиму он провел в руинах, рубя грибы для еды и траву — для кострищ. — У меня есть чертеж новой палатки, Хиггсбери. Я не люблю когда нарушают мое личное пространство, глупые вопросы и сопливые нежности. И ягоды свои ешь сам, — отрезал он, оборачиваясь. — И у нас закончился прополис, а с такими плечами я могу только отлеживаться под деревом и действовать тебе на нервы. — Будто что-то изменится, — фыркнул Уилсон. — Улей в метрах двухста отсюда. — Я знаю. — Э... — Я следил, — простодушно отозвался Максвелл. — Интересно. — Извращенец! — возмущенно рявкнул вслед ученый, невольно улыбаясь. — Извращенец и моральный урод!.. Максвелл расхохотался и пошел в сторону улья.