Нельзя

      – Дайки, – строгий голос отдается эхом в голове.       По приказному тону, Аомине знает, что от него требуют. Он подходит со спины к молодому господину и подставляет рукава рубашки. Тот медленно просовывает в них тонкие руки.       Дайки представляет, как заламывает их назад и, наклоняя тело меньше собственного, бьет его лицом о пол. Из разбитого носа двумя струйками течет алая кровь, капая с подбородка, и огибает гибкую бледную шею, впитываясь в черный ворот рубахи. «Нельзя».       Дайки моргает, чтобы прийти в себя, накидывает на угловатые плечи пиджак и обходит вокруг, вставая напротив. С хмурым видом подцепляет маленькие пуговички и продевает в дырочки рубахи, задевая бледную бархатистую кожу на рельефном торсе.       Аомине с силой бьет по ребрам кулаком, подкаченное тело скручивает от боли, еще один удар приходится коленом в живот. Отхаркивающий кашель и хрипы, словно музыка для ушей. Красная жидкость выплескивается на белый ворсистый ковер, пропитывая его. «Нет, и это тоже нельзя».       – Ты помнишь, какой сегодня день? – в голосе слышна усмешка и презрение, а лицо разрезает ухмылка.       – Да, господин, – отвечает спокойно, без раздражения. Годы тренировок не проходят даром.       – И какой же? – он надменно смотрит на него, прищуривая разномастные глаза, словно проверяя на верность своего слугу.       – Ровно десять лет, как я служу вам, господин, – также спокойно и размерено отвечает Аомине хриплым басом.       Чешет деревянным гребнем по колючим на вид, но мягким на ощупь волосам цвета красного вина с горьковато-терпким запахом граната и цитруса.       Хватает за них, сжимая кулак так, что между смуглых пальцев торчат короткие колоски волос. Тянет его вверх и заставляет посмотреть на себя. Свободной рукой хватает за горло, отпуская волосы, и поднимает над полом. Тонкие изящные пальцы вцепляются в широкое запястье, на лице злобный оскал, а глаза такие же пугающие, словно заглядывают внутрь, выворачивая наизнанку. Дайки сильнее сжимает руку, оставляя на гибкой шее багровые синяки, слышит шипение и колкости, которые он прыскает в его сторону как змея яд. «Запомни, хоть он и твой ровесник, его трогать нельзя ни при каких обстоятельствах».       – Какая температура чая? – молодой аристократ морщится и ставит чашку с остывшим напитком на блюдце.       – Простите, сейчас заварю новый, – отвечает Аомине и собирает все на поднос.       – Не нужно, мы опаздываем, – подмечает тот привычным тоном. – Будешь наказан потом, – он вальяжно проходит от стола к кровати, выжидающе смотря на Аомине.       Слуга встает на одно колено перед сидящим на краю кровати господином и надевает ему на ноги туфли.       Резко подскакивает, хватая за голень, опрокидывает на огромный матрас, нависая сверху, заводит руки над головой, придавливая его собой. Рывок, и в разные стороны летят маленькие пуговички рубашки, которую старательно наглаживал Дайки. Он склоняется к молочной шее и впивается зубами, до крови раскусывая кожу. Когда уже на ней не остается живого места, он проходит губами по телу вниз, оставляя дорожку из багреющих засосов и четких следов зубов. Парень под ним шипит и извивается, пытаясь освободиться, все так же продолжает смотреть на него свысока, осыпая приказами, которых Аомине уже не слышит.       Добравшись до штанов, он срывает их вместе с боксерами и переворачивает его на живот, заламывая руки за спиной. Снова слышит злобные глухие выкрики господина, уткнувшегося лицом в подушку. Дайки одной рукой держит вырывающиеся руки, другой мнет упругие и круглые ягодицы. Расстегнув ширинку, без подготовки вводит уже обнаженную головку члена, обливающегося смазкой. Тихий стон издает юноша под ним, затем громкий вскрик боли, когда Аомине одним рывком входит в него до самого основания. Теплая жидкость растекается по простыни как акварель по чистому листу бумаги, оставляя яркие разводы.       Шлепающие звуки смешиваются с болезненными стонами. Дайки вдалбливается в зад, меняя направления и кусая истерзанную шею и уши. Он имеет его как собаку, но ему этого мало. Какой экстаз испытывает Аомине, когда слышит протяжный возбужденный стон и чувствует, как тело под ним подстраивается под его ритм. Теперь он окончательно его унизил. Что может быть хуже для гордого человека, чем испытываемое наслаждение, когда тебя насилуют?       Дайки хочет видеть его лицо, хочет, чтобы он умолял его дать ему кончить. Он выходит, хватается за волосы на затылке и разворачивает к себе. Смотрит в полуприкрытые гетерохромные глаза, из которых текут слезы. Считая, что он еще не расплатился за свои унижения, берет его за голову и наклоняет к своему паху.       Разномастные глаза закрывает пелена нового пока слез, подступила тошнота, и захотелось кашлять. Парень дрожал всем телом, сопротивляясь, упирался руками в бедра, но бессмысленно. Дайки вбивался в его глотку. Сделал два последних рывка и он кончил, но не отпускал брыкающуюся голову, пока до конца не излился в его рот. «Дайки, твоя главная задача – присматривать и оберегать своего господина, каким бы он ни был и как бы к тебе не относился».       – Ваши вещи, – Аомине подал школьную сумку Сейджуро.       Акаши принял ее, попрощавшись со слугой, сел в машину. Транспорт тронулся, оставляя за собой шлейф дорожной пыли. Сейджуро прислонил голову к тонированному стеклу, вглядываясь в пробегающие мимо деревья. Он всегда знал, о чем думает Аомине, чувствовал суровый и хмурый взгляд в спину, слышал глубокие, успокаивающие и тяжелые вздохи. Сейджуро ждал, ждал того момента, когда Дайки сорвется, когда не подчиниться и будет делать, что вздумается. Акаши видел то же, что и он, словно переживая эти моменты вместе с ним. Он никогда этого не дождется потому, что не доведет его до пика, не капнет последней каплей в переполненную чашу, ведь и у него есть определенные правила и законы. «Сын, у тебя будет личный слуга. И ты должен знать, что можно, а что нельзя. Ты будешь соблюдать рамки дозволенного?».       Он устало прикрыл глаза и, слабо улыбнувшись, тихо прошептал:       – Нет, отец.