Познавая прекрасное

Ночь они снова провели, переплетаясь в объятиях, и даже сквозь сон невольно прижимались друг к другу, не желая отрываться ни на секунду. Обоим это казалось таким естественным, что приближение утра и он, и она ожидали почти со страхом, понимая, что снова придется расстаться. И одна лишь мысль о предстоящей разлуке причиняла странную (тупую и ноющую, но от этого не менее мучительную) боль. Именно ее первым же делом ощутила Гермиона, когда проснулась. Неотвратимое объяснение с Роном пугало до дрожи, хотя она и понимала, что обязана объясниться с ним по-человечески. Обязана сделать это в память о дружбе, о былой любви, о проведенных вместе годах. Понимать — понимала, но избавиться от ощущения ужасной, душащей агонии не получалось. «Нет! Нужно успокоиться и взять себя в руки. Врать Рону и продолжать существовать рядом с ним в этой гнусной лжи я все равно больше не могу… Да и Рональд не дурак! Он понял, что у меня кто-то появился, просто не может понять, кто это…» Гермиона взглянула на часы: времени оказалось больше, чем она думала, а на самое начало рабочего дня у нее было запланировано совещание. Попытавшись шевельнуться, она ощутила, как тяжелая и теплая рука Люциуса, лежащая на ее животе, тут же инстинктивно напряглась, с силой прижимая к кровати. «Черт… Да я тоже! Тоже не хочу никуда уходить, но нужно. Причем срочно!» Попытка приподнять его руку и убрать с себя успехом также не увенчалась: Люциус лишь укоризненно простонал что-то сквозь сон и, подтянув ее к себе, прижал еще крепче. Откинувшись на подушку, Гермиона невольно улыбнулась этому собственническому жесту и тихонько зашептала: — Люциус… Люциус, проснись. Слышишь? Мне пора подниматься. На утро назначена встреча, я не могу опоздать сегодня. А времени уже много… Глубоко вздохнув, Малфой медленно приоткрыл глаза. — Дорогая, мне начинает казаться, что ты слишком много времени уделяешь этой чертовой работе, — лениво протянул он. Гермиона язвительно усмехнулась. — Если учесть, что ты — это тоже как бы часть моей работы, то не тебе жаловаться на мою занятость. — Хм… Но не тогда, когда хочу оставить тебя у себя под боком и трахать целый день, пока не взмолишься о пощаде. Его слова, а особенно низкий и чувственный тон, которыми они были произнесены, заставили Гермиону покраснеть и отвести глаза. Малфой приподнялся на локте. — Что такое, мисс Грейнджер? Какое милое смущение окрасило румянцем ваши прелестные щечки… Ну-ну, разве стоит стесняться того, кто так жаждет обладать вами? Денно и нощно. Люциус склонился над ней, начав неспешно прокладывать дорожку из поцелуев и постепенно приближаясь к груди. Прикосновения его губ обжигали и уже скоро, когда Малфой вобрал в рот один из сосков, дотронувшись до второго пальцами, Гермиона выгнулась на кровати и протяжно застонала в тишину комнаты. «Господи… Как же я люблю, когда он делает это… И он знает. Знает!» Какое-то время она молча наслаждалась ласками, ощущая, как влагалище становится влажным и ноющим от нестерпимого желания, когда Малфой вдруг с силой сжал на соске пальцы, прикусив зубами второй. Заставив ее вскрикнуть и дернуться на кровати, забившись в чувственной агонии. Положив ладошку на затылок Люциуса, Гермиона тихонько, но настойчиво толкнула его ниже. Туда, где отчаянно нуждалась сейчас в его прикосновениях. Понимая, что время их поджимает, он не медлил и быстро скользнул вниз, сразу же находя языком клитор. Еще секунда, и Малфой уже толкнулся пальцами во влагалище, а потом, чуть осторожней, и в анус. Гермиона на секунду замерла от проникновения, все еще ощущая дискомфорт и легкую боль, но все это прошло, как только его пальцы начали медленно, хотя и уверенно двигаться, вторя движениям ласкающего языка. Ощущая, как внутренности плавятся, будто в огненной лаве, а сама она проваливается в какое-то сладкое бредовое состояние, Гермиона со стоном прошептала: — Пожалуйста… Прошу, пожалуйста… хочу ощутить внутри тебя, Люциус… тебя самого… Не в силах ждать дольше и рывком поднявшись на кровати, она схватила его плечи, лишь на несколько секунд остановившись, чтобы торопливо коснуться поцелуями его обнаженного торса, а потом резко опрокинула Малфоя на спину. И тут же опустила голодный взгляд на возбужденный член, казавшийся ей восхитительным. «Как же он… великолепен…» — мелькнуло в голове, пока она почти задыхаясь от вожделения, любовалась лежащим на кровати мужчиной. Но терпение в конце концов лопнуло. Приподнявшись на колени и перекинув через Люциуса ногу, Гермиона застыла прямо над головкой напряженного члена, заставив теперь уже Малфоя глухо застонать от нескрываемого вожделения. Рассудок Люциуса туманился от зрелища склонившейся над ним в утреннем полумраке спальни обожаемой ведьмы, чьи полушария груди, оказавшись перед его глазами, сводили с ума, а торчащие соски так и просились к нему в рот. И в этот миг его томительное ожидание подошло к концу: Гермиона так медленно, дразняще и мучительно медленно, начала опускаться, что Люциус не выдержал и, с силой вцепившись в бледную кожу ее бедер, глухо прорычал что-то и насадил на себя полностью. Закусив губу и откинув назад голову, на какое-то время Гермиона замерла, будто заново привыкая к ощущению этой твердой и упругой плоти внутри себя. Ей почти всегда требовалось несколько мгновений, чтобы привыкнуть к крупному члену Малфоя. И это искренне восхищало обоих. Но уже скоро бездействие начало казаться мучительным, и она принялась размеренно и неторопливо двигаться, чувствуя, как дрожит Люциус от ее неспешных движений. Еще совсем чуть-чуть и он не выдержал: — Черт… быстрее же, ведьма! Прошу тебя… Хватит сводить меня с ума. Ну же, девочка… Внутренности скрутило от этих слов тугой пружиной, заставившей Гермиону двигаться быстрее и быстрее в жарком стремлении выполнить его просьбу и достичь собственной разрядки. Люциус услышал, как дыхание ее стало быстрым и сбивчивым; увидел, как мерно покачиваются ее небольшие аппетитные грудки; почувствовал, как судорожно начинают сжиматься мышцы влагалища, предвкушая оргазм. А уже скоро Гермиона (ощутив, как постепенно набирающая силу волна наслаждения подхватила ее и, закружив в чувственном водовороте, накрыла с головой) громко прокричала в тишину комнаты: — Боже мой, Люциус… о, да… это прекрасно… это… просто чудесно… Люциус! Не выдержав всего этого, Малфой ощутил, как собственное тело напрягается и, конвульсивно дернувшись, выгнулся, прижал ее к себе крепче и бурно излился в обжигающую и тесную влажность этой бесконечно желанной женщины. И только имя в экстазе сорвалось с его губ: — Гермиона… Разгоряченная и влажная от пота Гермиона тяжело рухнула на него и замерла, хрипло хватая ртом воздух. Ей казалось, будто все косточки в теле расплавились в огненной лаве, и она уже больше никогда не сможет даже шевельнуться, не то чтоб двинуться с места. Еще раз глубоко вздохнув, она устало смежила веки и тут же почувствовала, как Люциус обнял ее за талию и крепко прижал к себе. И эта крошечная деталь почему-то тронула и взволновала. «У нас не получается оторваться друг от друга… Даже после сумасшедших оргазмов. Нам всегда мало…» Несколько минут они лежали молча, восстанавливая дыхание, но постепенно Гермиона пришла в себя. Осознав происходящее, его место, а самое главное — время, она дернулась и расстроено выдохнула в грудь Малфою: — Кажется, я опаздываю. — А мне кажется, ты опаздывала уже полчаса назад, — с ленивой томностью протянул в ответ тот, тем не менее, продолжая все также крепко прижимать ее к себе. — Так-то да… Прошло еще несколько минут. Оба по-прежнему оставались неподвижны, пока наконец с мучительным стоном Гермиона не поднялась и, упираясь в его грудь так, что даже слегка впилась ногтями, не встала с кровати. На что Люциус тихо зашипел, откинув голову на подушку, а потом еле слышно пробормотал что-то очень похожее на «Не уходи…». Отчего на ее глаза чуть не навернулись слезы. «Если я не уйду прямо сейчас, то не смогу оторваться от него сегодня вообще», — с этой мыслью Гермиона быстро, и не оборачиваясь, прошла в ванную. Уже скоро она торопливо одевалась после наспех принятого душа, а Малфой по-прежнему лежал на кровати, не отводя от нее взгляда. — Ты не успела позавтракать… — Ничего. Перекушу что-нибудь в министерстве, — она вдруг вспомнила кое о чем и повернулась к нему. — Господи, как же я могла забыть об этом? — подойдя к кровати, присела на краешек. — У меня же заказано два билета на концерт завтра вечером. Люциус насмешливо приподнял бровь и с толикой цинизма протянул: — На какой еще концерт? — Дождешься и увидишь! Думаю, тебе понравится этот сюрприз, — она вдруг замолчала, и Малфой, будто почувствовав ее напряжение, ласково поладил маленькую ручку. — Люциус, я не смогу прийти сегодня вечером. — Чего-то подобного я ожидал… — Я хочу сегодня сообщить ему, что между нами все кончено. Ответом послужило молчание. Гермиона наклонилась и нежно поцеловала Малфоя в уголок рта. — Не знаю, как смогу пережить эту ночь без тебя. — Аналогично. — Приходи завтра после обеда в министерство, я оставлю окно. Проведем официальную… встречу, а потом поужинаем и пойдем на концерт. Ну, а после него я вернусь в мэнор уже насовсем… Если ты, конечно, хочешь этого… — сбивчиво закончила она, явно нервничая. Глаза Малфоя сверкнули, когда пальцы сомкнулись на ее запястье. — Как я могу не хотеть этого? Когда мой дом пуст без тебя… И сам я — пуст без тебя. Слезы навернулись на глаза теперь уже по-настоящему, когда Гермиона наклонилась, чтобы поцеловать его на прощание. И он ответил. Жадно. Страстно. Так, что ей пришлось почти вырываться из этого глубокого поцелуя, отдающего чем-то щемящим и болезненным. Не найдя в себе сил сказать что-то или даже просто обернуться напоследок, она поспешно вышла из комнаты, задыхаясь и почти ничего не разбирая перед собой от текущих по лицу слез. А покинув поместье, сразу же аппарировала в министерство, где успела быстро наложить на лицо маскирующие чары перед той самой встречей, на которую так боялась опоздать. Опасалась Гермиона напрасно: опоздать она не опоздала, да и заплаканного лица никто из коллег, к счастью, не заметил. Наполненный острой тоской по Малфою и в то же время какой-то странной и непонятной пустотой, этот рабочий день тянулся для нее мучительно долго, и ближе к его окончанию она уже не могла ничего делать и просто сидела, бездумно уставившись в разложенные на столе пергаменты. В пять часов вечера, понимая, что оттягивать встречу с Роном причин больше нет, она медленно сложила мелочи в сумочку и вышла из кабинета. Поначалу собралась пройтись, но уже скоро передумала, решив аппарировать почти к самому дому. «Каким бы тяжелым не было это объяснение, будет лучше, если я покончу с ним как можно скорее», — и все же, когда тяжело поднялась по лестнице и открыла дверь, внутри что-то болезненно сжалось от страха и ощущения вины. Рона она увидела сразу: тот привычно сидел в гостиной, уставившись в телевизор. И даже не обернулся. Какое-то время Гермиона молча смотрела на его затылок. Упрямство, с которым он игнорировал ее, вызывало неосознанную ярость, но она поспешила мысленно успокоить себя: «Не об этом нам сегодня нужно поговорить. И пришла я сюда не для того, чтобы предъявлять Рональду какие-то претензии. В конце концов, нам через очень многое пришлось пройти вместе, и какая-то частичка моей души будет любить его всегда. Вот только… как друга. Потому что, как мужчину, я полюбила другого… И изменить это не в силах». Сердце Гермионы кольнуло от осознания того, что ей придется причинить боль (страшную, ужасающую боль!) одному из самых близких и самых дорогих ей людей. Можно сказать, даже уничтожить его. «Как я смогу так подло и предательски обидеть Рона? Тем более Рона? После всех этих лет…» — Гермиона вдруг ощутила, что, несмотря на стремление держать себя в руках, ее одолевают дрожь и постыдная трусость. Уже сделав шаг в комнату, она поняла, что так и не закрыла входную дверь и вернулась в прихожую, краем глаза увидев, как Рон слегка повернулся в ее сторону, прежде чем снова уставиться в экран телевизора. Потом ощутила, что лицо снова намокло от бегущих по нему слез, и принялась судорожно вытирать их ладошками, мыслями вдруг опять вернувшись к Люциусу и тому, как они расставались сегодня утром. Болезненная судорога уже в который раз пробежалась по телу. «Я не могу больше обманывать Рона. Довольно!» Наконец Гермиона собралась с духом и, глубоко вдохнув, вошла в комнату, присела на стул неподалеку от Рона и, направив на телевизор волшебную палочку, выключила его. Тишина, повисшая сейчас в воздухе, казалась невыносимой и столь разительно отличалась от мирного и уютного молчания между ней и Люциусом, что на секунду она даже зажмурилась. Но затем собралась с духом и негромко произнесла: — Рон, нам нужно поговорить. Тот упорно не смотрел на нее, хотя Гермиона и была уверена, что какая-то реакция все-таки последует. Протянулось еще несколько мучительных мгновений, когда Рон наконец нарушил молчание. — Как дела у твоей подруги? — Рон… — Гермионе показалось, что язык превратился в наждачную бумагу, и она замолчала. Но потом продолжила. — Я не могу так больше. Это больше не может продолжаться. С каждым словом Гермиона говорила все более ясно и уверенно. Хотя и боялась, что Рон сделает вид, будто не понимает, о чем речь. И он действительно попытался. — Продолжаться что, Гермиона? — в его голосе звучала нескрываемая горечь. — Наши с тобой отношения. Рон ничего не ответил, и ей было ужасно страшно посмотреть ему в глаза. Казалось, прошла целая вечность, а они все сидели и молчали, молчали, молчали… Пока Рон не поднялся с дивана. — В таком случае — уходи… И повернулся, чтобы выйти из комнаты. Гермиона быстро встала. — Рон, я… Но тот вдруг остановился и с искаженным от ярости лицом повернулся к ней. — Кто он? Ничего не ответив, Гермиона молча качнула головой. Рон шагнул ближе, и она чуть попятилась. — Я спрашиваю, Гермиона: кто он, черт возьми? — Не он стал причиной того, что я решила уйти… — опустив глаза, медленно проговорила она. — Да неужели? А кто тогда? Я? Потому что вдруг стал для тебя полным дерьмом? Вот так — просто и ясно, а что самое главное — неожиданно? — голос Рона был сейчас настолько лишен каких бы то ни было эмоций, что Гермиона с трудом узнавала его. — Нет. Просто… Я изменилась. И сейчас каждому из нас нужно в этой жизни нечто разное. — С каких это пор? Гермиона пожала плечами. — Ну же! Ответь! Насколько я могу судить, что-то произошло именно в последнее время. До этого с тобой все было в порядке, и у нас все было прекрасно. Не понимаю… Я просто не могу понять… — вцепившись руками в шевелюру, Рон принялся ходить по комнате, и ей снова стало его мучительно жалко. — Это началось после той командировки, да? Я вернулся, и ты… ты уже была другая… И постоянно хотела секса… Что бы это значило, Гермиона? Тогда у тебя с ним все только начиналось? Черт… но почему? Ведь у нас все было так хорошо до этого… — Нет… — почти прошептала она в ответ. — Что — нет? Что — нет, Гермиона?! — Рон пытался держать себя в руках, но голос его был пронизан горькой яростью. — Я пыталась обмануть себя, что все хорошо. Она задохнулась от исказившей его лицо боли, которая синхронно отозвалась и в собственной душе, но лгать больше не могла. И уже чувствовала, как тяжкое и муторное бремя, тяготившее ее все эти недели, исчезает, потихоньку опадая с плеч. На какую-то секунду Рон сжал кулаки, но потом снова взял себя в руки. — Я уже спрашивал тебя, но теперь спрошу снова: это Снипуорт? Гермиона чуть не заплакала, но ответила честно и твердо: — Нет, конечно, нет… — Тогда кто? Гермиона опять качнула головой в отрицании. Даже зная, что неопределенность сводит его с ума, сказать ему правду она не могла. — Пожалуйста, Рон, не надо… — Я спрашиваю: Кто. Этот. Человек? Потому что. Имею. Право. Знать. В его голосе Гермиона вдруг услышала столько ядовитой злобы, что на миг даже показалось, будто он готов ударить ее. Хотя и знала, что Рон никогда не поднимет руку на женщину. А потом увидела, как он побледнел, на глазах становясь пепельно-серым. — Это Гарри? — Нет! Как ты можешь?! — не выдержав, Гермиона тоже сорвалась на крик. — Пожалуйста, Рон, не спрашивай меня больше. Я уже сказала, что не он причина происходящего! Но тот уже не мог остановиться. — Я хочу знать его имя. Скажи мне, Гермиона. Скажи мне! Я имею право знать это! — Прекрати. Я не собираюсь тебе ничего рассказывать, — категорично отрезала она, пытаясь закончить этот, уже ставший бессмысленным, разговор. — Не надо, Рон. Успокойся. И тут последние остатки его достоинства и самоконтроля исчезли, и он заорал во весь голос: — Кто это?! Какого черта ты не можешь сказать мне, кто тебя ебет?! Понимая, что колени у нее предательски подкашиваются, и боясь вот-вот сползти прямо на пол, Гермиона заплакала, прокричав в ответ уже сквозь слезы: — Да потому, что не хочу делать тебе еще больнее! Ошеломленный Рон замер, будто подавившись этими словами, и лишь тяжело дышал, глядя на нее ничего не понимающим взглядом. — Еще больнее? Как, твою мать, ты можешь сделать мне еще больнее? Когда ты и так уничтожила меня сейчас… — он отвернулся и снова задал этот вопрос, только теперь будто спрашивая самого себя. — Кто, черт возьми, это может быть, чтобы причинить мне еще большую боль? Гермиона вдруг четко осознала, что должна уйти. Прямо сейчас. Немедленно. Она уже выходила из квартиры, когда обернулась и негромко произнесла: — Я надеюсь, что когда-нибудь ты сможешь простить меня. Мне очень жаль… Прощай, Рон. Потом выскользнула прочь и закрыла за собой дверь, оставляя за нею свое прошлое. Навсегда.