Познавая прекрасное

Неспешно шагая по ночным лондонским улицам и наслаждаясь тем, что сейчас уж точно не встретят никого из знакомых, Люциус с Гермионой почти и не говорили ни о чем. Они просто шли под руку, крепко прижимаясь друг к другу. Казалось, что в эти минуты они ни о чем и не думали, а лишь радовались умиротворению и спокойствию, которые поселила в душах только что услышанная музыка. Уже скоро они свернули в парк, где пряный и вкусный вечерний воздух обострил эмоции еще сильнее. Вечер теперь казался не просто замечательным — он был чудесен. И хотя они уже давно могли бы аппарировать в поместье, обоим так не хотелось разрушать волшебство этого чудесного дня. Так, неторопливо бредя по опустевшим аллеям, они зашли в самую темную и безлюдную часть парка. Было уже совсем поздно, и никаких (даже самых отчаянных) любителей поздних прогулок рядом не наблюдалось. Абсолютно пустую дорожку окружали лишь густо растущие деревья и кустарники. Заметив, как на лице Малфоя застыло какое-то странное напряжение, Гермиона приостановилась и, повернувшись к нему, обеспокоенно спросила: — Что с тобой? Ты в порядке? — В абсолютном, — усмехнулся Малфой. — Боюсь, что меня просто одолел… хм… «зов природы», вот и все. Не удержавшись, Гермиона коротко рассмеялась. «Как же я люблю его вот таким… Настоящим. Живым. Обычным человеком». Но вслух лишь произнесла: — И что? Подумаешь — проблема! Отойди куда-нибудь за дерево или за пышный куст. Никто же не увидит. Поначалу Малфой нахмурился: эта идея явно противоречила его привычкам. Но потом слегка расслабился и послушно шагнул с аллейки в сторону стоящих неподалеку старых деревьев. А Гермиона осталась ждать, вдруг ясно ощутив, как вечерний воздух неприятно холодит кожу. И даже не поняла, что случилось дальше. Лишь ощутила, как вдруг чья-то крупная ладонь прижалась к ее рту, крепко затыкая его. И осознала, что ее тащат к ближайшему огромному кусту. Дергаясь и трепыхаясь изо всех сил, она отчаянно пыталась закричать, но прижатая ко рту ладонь казалась огромной и у нее не получалось выдавить из себя ни единого звука. Постепенно Гермиону начал охватывать дикий, животный ужас. Она продолжала брыкаться все сильнее и сильнее, пока не оцепенела от страха: перед глазами что-то блеснуло, и шею ощутимо обожгла острая боль пореза. Это подонок прижал к ее горлу лезвие ножа. — Молчи, сучка! Убью! Чтоб ни звука не слышал! Гермиону обдало гнусной вонью: от напавшей на нее мрази отвратительно несло потом, застарелым алкогольным перегаром и прогорклым смрадом из нечищеного рта. На секунду она даже зажмурилась от этого зловония, хотя надо отдать должное — сознание ее по-прежнему оставалось четким и ясным. Но и понимая, что вляпалась в какую-то на редкость дерьмовую историю, Гермиона знала одно: Люциус находится рядом, и очень скоро он вернется и… разберется со всем этим сюрреалистичным кошмаром. Продолжая крепко прижимать к ее горлу нож, напавший тем временем достал из кармана грязную тряпку, которую огромным комком сунул Гермионе в рот. А затем почти сразу же резко толкнул ее на землю, при этом падая сверху и крепко удерживая жертву за запястья, поднятые над головой. Он явно спешил, и Гермиону снова обуял животный страх. «Если Люциус не поторопится, этот урод начнет насиловать меня прямо сейчас! Нет! Нет… — успокаивала она себя. — Он найдет нас. Еще несколько секунд, и он появится. А если нет, то я и сама начну бороться с этим гадом! А там еще посмотрим, кто кого!» Заставив себя успокоиться, она сосредоточилась на том, чтобы как-то примериться коленом к паху насильника, в надежде правильно и сильно пнуть его. Ужас исчез, оставив лишь холодную решимость продемонстрировать этой мерзкой скотине, какую боль на самом деле может причинить мужчине женщина, не желающая его и решившая бороться с насилием изо всех своих возможностей. Тот же наклонился к ее лицу, снова обдавая Гермиону отвратительной вонью, и прошипел, словно змея: — Экая прелестная девочка попалась мне сегодня… Изящное платье, густые волосы и божественный запах. Жаль, конечно, дорогуша, что мне придется порвать твою явно недешевую одежонку… Ну, сама виновата, глупенькая! Нехер было разгуливать по парку в одиночку, да еще и так поздно, — его вторая рука уже лихорадочно блуждала по ее телу, заставляя Гермиону содрогаться от отвращения и ощущения закипающей ярости. — Что ж поделать, милая? — продолжал глумиться насильник. — Не ты первая, не ты последняя. Зато теперь ты не одна этой прекрасной ночью, правда? — Она и так была не одна! Тут ты, мудак, немного ошибся. Отпрянув от Гермионы, мерзавец резво вскочил и развернулся в сторону прозвучавшего голоса. На лице его мелькнуло выражение ужаса. Гермиона же быстро поднялась с земли, наконец-то ощущая, как от облегчения и при этом нахлынувшей на нее запоздавшей паники готова забиться в истерике. Голос Люциуса прозвучал совершенно спокойно, однако, взглянув на него, она увидела, что с палочкой в руке тот уже стоит наготове, и приняв боевую стойку. Даже не осознавая, в чем же на самом деле проблема, несостоявшийся насильник, тем не менее, быстро сориентировался и схватил Гермиону снова, еще раз приставив к ее горлу нож. Та опять заледенела от ужаса, почти с благоговением отмечая, как на лице Люциуса появляется такое знакомое по их общему прошлому выражение яростной злобы. «Мерлин! Я думала, что никогда больше не увижу прежнего Люциуса Малфоя и как же я ра…» — не успев додумать эту мысль, она услышала его голос, сочащийся ядом и ледяной решимостью. — Отойди. От нее. Сейчас же! Но подонок лишь усмехнулся приказу. — Или что? Чувак, неужели ты и впрямь бросишься на меня с этой веточкой? — он издевательски рассмеялся, кивнув подбородком на палочку Люциуса, напряженно подрагивающую у того в руке. — Я настоятельно рекомендую тебе сделать то, что я велел, жалкий клоун. Но мерзавец предпочел продолжить насмешки: — Ой-ой-ой… Чего бойся! Так это, мужик, что хочу сказать… У меня нож! И приставлен он к горлышку твоей цыпочки. А ты, дурак, все палочкой какой-то передо мной машешь. Поэтому мне кажется, что сила-то на моей стороне, приятель! — он еще крепче надавил лезвием на шею Гермионы, и та ощутила, как из пореза потекла горячая липкая струйка. Заметив кровь, Люциус нахмурился, а затем на лице его появилось выражение странной и будто горькой решимости. — Сектумсемпра! Гермиону ослепил луч света, выстреливший из палочки Малфоя, когда он легким движением полоснул ею по воздуху. На лице насильника, будто из ниоткуда, появились две глубокие раны, и, совершенно ошеломленный этим фактом, он тут же забился в агонии, схватившись за лицо и невольно отпустив Гермиону. Она же глядела на человеческое тело, бьющееся в мучениях у ее ног, и понимала, как внутри закипает странная (и извращенная на ее взгляд) смесь жутких ощущений: всплеск адреналина, удовлетворенной ярости, а самое неприятное — желания причинить этому мерзкому человеку еще более сильную и страшную боль. От этих совершенно необъяснимых эмоций Гермиона смогла прийти в себя лишь тогда, когда почувствовала, как ее бережно и при этом внимательно ощупывают руки Люциуса, освобождающие попутно от ужасного, противного и унизительного кляпа, до сих пор торчавшего изо рта. Выдернув ужасную вонючую тряпку, он с силой схватил ее голову, поворачивая лицом к себе и пристально вглядываясь в глаза. — Ты в порядке? Прости! Прости меня… Как же глупо все получилось! Я не должен был оставлять тебя одну. На что она смогла лишь кивнуть и успокаивающе прошептать: — Перестань казнить себя. Со мной все в порядке. Ты же успел. Я знала, что ты успеешь и спасешь меня. Знала… — Гермиона прижалась к нему и с облегчением расслабилась, но, открыв глаза, вдруг увидела, как пришедший в себя мерзавец снова поднялся на ноги и бросился на Люциуса, держа в поднятой руке нож. Тут же оттолкнув Малфоя в сторону, она закричала: — Нет! Люциус, берегись! Тот обернулся как раз вовремя, чтобы успеть отшатнуться и, сделав шаг в сторону, избежать столкновения с ножом, нацеленным прямо в его спину. Машинально потянувшись за палочкой, Гермиона чуть не застонала от разочарования, вспомнив, что оставила ее у себя в кабинете. Однако Люциус не сплоховал и сам: ему понадобилась лишь пара секунд, чтобы в ответ на «Экспелиармус» нож вылетел из руки насильника. На лице которого мелькнуло выражение удивления и ужаса, быстро сменившееся злобой. Набычившись, он снова бросился на Малфоя, теперь уже с голыми руками. — Левикорпус! Так и не успев добраться до противника, мужская фигура неуклюже повисла в воздухе на высоте нескольких футов, и округу огласил громкий крик ужаса. Гермиона перевела взгляд на Люциуса. С ожесточенной яростью он смотрел на висящего вниз головой насильника, и лицо его было сейчас точно таким, каким Гермионе довелось увидеть много лет назад: в Министерстве магии, когда Люциус сражался с ней и ее друзьями. Но сейчас она не испытывала ни страха, ни ненависти, ни отвращения. Лишь восхищение. И гордость. Гордость за своего мужчину. Его гнев, его ярость, его горящие от злости глаза — все это лишь заставляло ее любоваться, и тяжело дышащая Гермиона смотрела сейчас на Малфоя с благоговением. Он же тем временем взмахнул рукой, отчего подонок грузным кулем рухнул на землю и от сильного удара издал истошный вопль. Люциус приблизился и, глядя на него с ледяным презрением, процедил: — Встань, червяк! С ужасом и непониманием глядя на то, что он столь опрометчиво назвал «веточкой», тот медленно и с трудом поднялся, выставив перед собой дрожащие руки. — Черт! Ты ж мне ногу сломал, мужик. Убери нахер свою чертову палку. Ты чего творишь-то, а? Кто ты вообще такой? — он уже не глумился. В голосе явно звучали страх и растерянность. Люциус опустил палочку и медленно протянул, уже привычно растягивая слова: — Как тебе удалось убедиться, мразь, я — тот, кто умеет причинять боль, даже не касаясь твоей грязной шкуры. Так вот! Слушай, что я скажу, и запоминай: если ты еще хоть раз осмелишься напасть на женщину (даже не на эту, а на любую другую!), то мучения, которые я тебе обеспечу, заставят пожалеть, что ты вообще родился на этот свет. Ты меня понял? С перекошенным от ненависти лицом, насильник молчал. Лишь злобно щурился, вглядываясь внимательней, будто пытаясь запомнить Малфоя. Люциус же коснулся руки Гермионы и повел ее прочь. Но не успели они сделать и пары шагов, как вслед снова раздался мерзкий ядовитый голос: — Слышь, ты, герой! Когда будешь ебать эту сладкую сучку, ты все-таки помни, что если б опоздал минут на пять, то я бы успел ей вставить. И тогда б ты был уже не единоличным владельцем ее тесной и горячей пиз… — Круцио! Резко развернувшись, Люциус буквально швырнул в него заклятие, и от ярости в его голосе Гермиона вздрогнула. Вылетевший из палочки красный луч ударил насильника прямо в грудь, и он тут же закричал от боли, в конвульсиях падая на землю. Дергаясь, он бессвязно орал что-то, и Гермиона, памятуя о собственных мучениях от «Круциатуса», поймала себя на мысли, что не испытывает сейчас ни капли жалости и никакого раскаяния. Абсолютно никакого. Вообще. Отойдя от нее, Люциус приблизился к никак не успокаивавшемуся уроду. Он наклонился и, схватив за горло, поднял того с земли. Приблизившись к искаженному от боли лицу, Малфой посмотрел ему прямо в глаза, и Гермиона снова ощутила дрожь, увидев в этом взгляде невероятную, леденящую злобу. Но попросить его остановиться и прекратить, желания не испытала. Люциус же тем временем заговорил, и в голосе его звучало неприкрытое пренебрежение: — Я не люблю ничего повторять дважды. Поэтому могу лишь добавить к тому, что уже сказал, следующее: если я услышу еще хоть слово, произнесенное твоим грязным ртом, то испытанное только что, покажется тебе ничем иным, как актом милосердия с моей стороны, магл! Я достаточно ясно выразился? — он слегка тряхнул все еще дрожащую от ужаса и боли фигуру. Насильник что-то невнятно проскулил, и Люциус сжал его горло чуть крепче. — Я, кажется, задал вопрос: ты понял, что тебе было сказано? — Д-да… П-п-по… нял… — наконец удалось выдавить из себя подонку, и Малфой резко убрал руку, позволяя обмякшему телу снова упасть на землю, вызвав тем самым новый крик боли. Люциус же развернулся и, подхватив Гермиону под локоть, стремительно потащил ее на освещенную фонарями аллею. Какое-то время они быстро шли к выходу из парка и не произносили ни слова. С трудом поспевая за Малфоем, Гермиона видела, что он о чем-то напряженно думает, но спросить о чем именно, почему-то боялась. Вскоре она увидела телефонную будку и заставила его остановиться. Ничего не объясняя, сделала звонок, и тот оказался очень и очень краток. А когда вернулась, увидела вопросительный взгляд Люциуса. — Я позвонила в полицию. Сообщила им о нападении и дала ориентир, где они смогут найти его. На лице Малфоя промелькнуло неясное выражение, очень напоминающее досаду, но потом оно снова стало напряженным и сосредоточенным. Не произнося ни слова, он коротко кивнул и опять устремился в сторону выхода. Гермионе же оставалось лишь поспешно двинуться следом. Они быстро шли через огромный и пустой парк, когда она вдруг поняла, что идти дальше не может. Резко остановившись, замерла на месте и, заметив это, Люциус тоже приостановился, повернувшись, чтобы серьезно и даже почти сурово взглянуть на нее. Какое-то время Гермиона молчала и просто смотрела на него. Вспоминая о происшедшем, она так и не смогла ощутить в себе какого-то особого ужаса от пережитого. Какой бы отвратительной не казалась вся эта ситуация, больше всего ее волновало другое: собственная реакция на то, как повел себя в этом случае Люциус. Ведь на те несколько минут он вновь стал прежним — жестоким и беспощадным Пожирателем смерти. И это должно было ужаснуть ее! Но почему-то не ужасало… Более того: она даже восхищалась им! А теперь еще и откровенно вожделела, справедливо считая, что мерзкий подонок получил в итоге по заслугам. Гермиона не могла не признаться себе, что восхищение Люциусом и гордость за него каким-то невероятным образом переродились внутри нее в острое и почти болезненное возбуждение. И именно оно, это самое возбуждение, клокотало в ней сейчас, требуя выхода наружу. Немедленный выхода! Остановившись, Малфой недоуменно всматривался ей в лицо, будто пытаясь разобраться, что именно тревожит ее сейчас и предугадать свои дальнейшие шаги. Не дожидаясь его решения, Гермиона подошла почти вплотную и закинула руки ему на шею. Вперилась пристальным взглядом в глаза, и Люциус невольно вздрогнул от того, насколько сильная жажда светилась сейчас в этом взгляде. Ее нескрываемая похоть заставляла гореть и его. Гореть почти заживо! И это было почти страшно, но и неимоверно прекрасно. Зажмурившись, чтобы прийти в себя, Малфой слегка отодвинулся назад. Напрасно! Гермиона лишь прижалась еще крепче и потянула его на себя. Понимая, что позыв ее несвоевременен, а может даже и неправилен, остановиться она, тем не менее, не могла. Да и не хотела. Потребность в близости (сиюминутной, немедленной близости!) оказалась сильнее ее самой. Причем жаждала она в эти самые минуты именно такого Люциуса, который шел с нею рядом: холодного, сосредоточенного, внешне бесстрастного. Того, которого до сих пор захлестывали волны острой и безжалостной ярости, так и не перестававшей гореть у него внутри. Не отводя глаз, она лишь сумела прошептать еле шевелящимися губами: — Пожалуйста… — и потащила его с освещенной аллеи в сторону густых зарослей, так своевременно оказавшихся у них на пути. Они прошли совсем немного, прежде чем очутились на небольшой поляне, и Гермиона с наслаждением отметила, что в глазах Малфоя уже сверкает такой знакомый огонек страсти, столь обожаемый ею. Хотя с губ его все же слетело совсем другое: — Гермиона… прошу тебя… не сейчас. И не здесь… Но было уже слишком поздно. Быстро сбросив с себя одежду, она осталась совершенно обнаженной и опустилась на землю, с мольбой протягивая к Малфою руки: — Пожалуйста… Хочу очиститься от его мерзких касаний… Умоляю тебя! Сейчас. И здесь. Именно здесь… — казалось, выгибающаяся на земле Гермиона пребывала в каком-то трансе. Малфой молчал, ничего не отвечая, и лишь неотрывно смотрел на нее. Вихрь эмоций, бушующих в нем в эти минуты, почти сводил с ума, заставляя тяжело и прерывисто дышать. А услышав, как она мучительно застонала, Люциус не выдержал: быстро опустился на землю рядом с Гермионой, расстегнул брюки и уже в следующий миг оказался внутри нее. Гортанно вскрикнув от резкого и глубоко проникновения, она откинула голову и крепко впилась ногтями в его спину, заставляя Малфоя что-то яростно прошипеть в ответ. Оба понимали сейчас, что эта взаимная боль помогла каждому из них почувствовать себя живыми. Настоящими. И принадлежащими один другому целиком и полностью. Их обоюдное возбуждение достигло своего пика так неимоверно скоро, что не прошло и нескольких минут, как Гермиона забилась под ним, выкрикнув его имя в темноту ночи и с силой царапая кожу спины. В ответ на это он и сам вздрогнул, прежде чем со стоном излился в жадное, горячее и пульсирующее влагалище. Тяжело и громко дыша, какое-то время они не размыкали объятий, но потом Малфой скатился и лег на спину, молча уставившись в звездное небо. С губ обоих в уже холодном ночном воздухе слетали чуть заметные облачка пара. Повернувшись на бок, Гермиона устроилась рядом и положила голову ему на плечо. Так они и лежали довольно долго, пока Люциус в итоге не заговорил: — Ты же понимаешь, что все это значит, не так ли? Не осознавая, что он имеет в виду, Гермиона промолчала. Хотя голос Люциуса, прозвучавший сейчас серьезно и даже обреченно, заставил ее напрячься. — Я только что использовал непростительное заклятие. Для меня это может означать лишь одно — пожизненное заключение в Азкабан. От ужаса, охватившего от этих слов, Гермионе показалось, что сердце только что безжалостно выдрали из разорванной груди. Рот моментально пересох, а сознание будто онемело от ощущения неизбежно надвигающегося кошмара. Кошмара, спасения от которого она не видела. В голове же билось лишь одно: «Почему?!! Почему он не сказал мне об этом раньше?» Быстро поднявшись, она села и, обернувшись, заглянула Малфою в лицо. — Но… подожди… Люциус. Они же… Ты уверен, что они смогут узнать? Откуда? Мы же никому не расскажем! И вот увидишь: все будет хорошо. Я обещаю тебе… все будет в порядке. Никто не узнает! — последнее она уже отчаянно выкрикнула, успокаивая не только его, а больше саму себя. И пытаясь заглушить этим страшный животный ужас, медленно, но верно переполнявший душу. — Ты же знаешь: министерство контролирует незаконное применение магии. А уж меня и мою палочку они контролируют однозначно, — голос Люциуса прозвучал совершенно спокойно, даже как ни в чем не бывало. Не в силах бороться с затопившей паникой и ощущая внутри какую-то страшную и необъяснимую боль, Гермиона не выдержала и зарыдала. — Нет! Это же была самооборона… На самом деле! Это же можно доказать. Он напал на нас, бросился на тебя с ножом. Наши жизни были в опасности! Какой суд посмеет упрекнуть тебя в этом? — Пойми, Круциатус я использовал уже позже. И не потому, что нашим жизням угрожала опасность, а потому, что этот урод взбесил меня своими словами, касающимися тебя. Я не должен был применять Непростительное. Не имел права. Ты же сама понимаешь это, — Люциус протянул руку и погладил ее по волосам, по-прежнему оставаясь удивительно спокойным. — В любом случае, даже самооборона не может служить оправданием для использования Круцио на магле. У нас, волшебников, всегда есть альтернатива для этих простецов. На это мне обязательно укажут. И будут правы. От ощущения неудержимого отчаяния Гермиона окончательно потеряла над собой контроль и заплакала еще сильнее: — Зачем? Почему тогда ты это сделал? — она, конечно же, не обвиняла его, лишь хотела понять. Хотела услышать, как сам он объяснит то, что произошло. Малфой долго молчал, по-прежнему уставившись в звездное небо, но потом наконец ответил: — Потому что я — тот, кто я есть… Она взглянула на него. — Нет! Это не так… Просто ситуация сложилась таким образом, что ты проявил именно эти черты своего характера. Тем более что тот мерзавец специально спровоцировал тебя. И любой нормальный человек сможет это понять. Любой! И они тоже должны понять, почему ты так поступил. У членов Визенгамота тоже есть любимые, есть дочери и жены! — Да, но согласись, на самом деле это было не обязательно. И оказалось ярким проявлением того, что жестокий и злобный Пожиратель смерти все еще жив во мне, Гермиона. Я никогда не смогу избавиться от него полностью. Никогда. Да ты и сама видела это. Я же заметил, как ты смотрела на меня тогда, — Люциус снова потянулся и мягко погладил ее по щеке и волосам. — Конечно, видела! И гордилась тобой. Восхищалась. Потому что люблю тебя таким, какой ты есть. И принимаю таким, какой ты есть! — заплакав еще сильнее, чем раньше, она снова опустилась на землю и уткнулась лицом ему в плечо. Люциус приподнял ее голову ладонью, и во взгляде его светилась в этот момент откровенная нежность. — Спасибо… — он отер пальцем очередную слезу, что катилась по щеке Гермионы, и коснулся губ поцелуем. Глубоким. Искренним. А потом, когда отстранился, крепко прижал ее к себе и произнес так просто, но и так многозначительно для них обоих: — Давай уже направимся, наконец, домой… Сердце Гермионы отчего-то снова замерло. И это «отчего-то» было очень похоже на счастье, пусть и совсем неуместное в этот момент. Малфой же снова достал свою палочку и аппарировал их обоих в поместье. Домой.