Познавая прекрасное

http://www.pichome.ru/image/UaD - иллюстрация к гл.51 Этой ночью Гермиона спала так спокойно и безмятежно, как будто снова стала маленькой беззаботной девочкой. А когда наконец проснулась, еще какое-то время лежала с плотно закрытыми глазами, перебирая в памяти события вчерашнего вечера. Она четко осознавала, что произошедшее между ней и Люциусом настолько важно для них обоих, что не требует абсолютно никаких объяснений. Чувствуя, как тело и душа находятся в состоянии какого-то странного, необъяснимого покоя, Гермиона перевернулась на спину и потянулась в ожидании непременной боли. Однако ничего похожего не произошло. Слегка удивленная, она напрягла мышцы и снова удивилась, так и не ощутив ни малейшего дискомфорта. Вообще никакого! Удивленная еще сильней, Гермиона окончательно проснулась и открыла глаза, а потирая их кулачками, невольно обратила внимание на свои руки — никаких ссадин, царапин и синяков на тех не оказалось. Нет, точней, они были, но выглядели побледневшими и практически зажившими. «Все чудесатей и чудесатей…» — мелькнуло в голове, и она нырнула рукой под одеяло, где тихонько дотронулась до коленок, ожидая хотя бы там найти следы вчерашних ранок. Ничего… Ошеломленная Гермиона приподняла простынь и уставилась на ноги. И снова то же самое: вместо кровавых ссадин можно было разглядеть лишь розоватые пятнышки, будто кожа оказалась пораненной не несколько часов, а несколько дней назад. Не понимая, что же происходит, она укрылась и, глубоко втянув в себя воздух, невольно опустила веки. Ноздри тут же заполнил пьянящий аромат покидающего Англию лета, льющийся в открытое окно. На душе было спокойно, легко, и Гермиона слегка улыбнулась, услышав, как где-то в парке жалобно закричал павлин. Она потянулась рукой в сторону Люциуса, но никого не нашла и скорчила разочарованную гримаску. «Наверное, уже поздно, и он проснулся, но не стал будить меня…» Гермиона открыла глаза и скосила их в сторону. На тумбочке у кровати лежало ожерелье, хотя она и не помнила, как снимала его. Потом взгляд сместился к окну, в котором виднелся кусочек парка, а чуть дальше — знаменитые холмы Уилтшира. «Как же красиво… И как хорошо», — она еще раз с наслаждением глубоко вздохнула, потянулась на кровати и повернула голову, возвращаясь взглядом в комнату. И тут же испуганно охнула. В изножье кровати стояло кресло, в котором неподвижно сидел Люциус и смотрел на нее, не отводя глаз. — Как ты себя чувствуешь? Тебе лучше? — мягко спросил он. Медленно приходя в себя, Гермиона держалась за грудь и глубоко дышала. — И давно ты здесь сидишь? — С тех пор, как проснулся. Около двух часов. — Ты напугал меня. — Прости… Я не хотел, — бесстрастно извинился он и повторил вопрос: — Так тебе лучше? Сосредоточившись на его словах, Гермиона вдруг поняла, о чем он. — Да… Да, конечно! И это замечательно… но как-то… странно. Я вообще не чувствую боли. Как будто кто-то вылечил меня, пока спала. — Правильно. Именно так и есть. Во взгляде Гермионы мелькнуло любопытство. — И кто же?.. — Я. — Ты?.. — удивленно выдохнула она. — Не знала, что ты можешь исцелять… — Я и не целитель. Просто хорошо знаком с несколькими заклинаниями. Так уж получилось, что я вообще много чего в этой жизни знаю, — в его словах не слышалось ни капли высокомерия, он просто констатировал факт. — Но… зачем, Люциус? Я хотела чувствовать эту боль! Мне нужна твоя боль, твоя ярость, обида. И я хотела, чтобы ты поделился ими со мной… И теперь… теперь я все понимаю. И про нас с тобой тоже понимаю. — Хорошо. Может быть, этот момент был нужен нам обоим, но он уже прошел… И, на мой взгляд, нет никакой необходимости длить твои страдания дальше. Правда… для того, чтобы полноценно вылечить тебя, мне нужно было получить твое согласие… — его голос хотя и звучал ласково, но как-то… почти без эмоций, и Гермиона взглянула на него в замешательстве. — Мое согласие?.. Но я же… спала. И не помню, чтобы просыпалась. — Ты и не просыпалась. — Тогда… как же? — Я вошел в твое подсознание, — мягко ответил Люциус. Пребывая в откровенном шоке, Гермиона не могла произнести ни слова. Вытаращив глаза, она смотрела на него, по-прежнему бесстрастного сидящего в кресле. По телу пробежала легкая дрожь. Наконец она пришла в себя и задала следующий вопрос: — Ты… владеешь легилименцией? — Не могу сказать, что владею, но иногда… у меня получается. Особенно… в определенные моменты. — Но… вторгаться в чужие мысли, когда человек даже не проснулся… Это же практически невозможно. — Да, это действительно очень сложно и надо иметь некую глубинную связь с тем, в чье подсознание ты хочешь проникнуть. Иногда этому способствует какая-то критическая ситуация, которая заставляет предельно максимально сконцентрироваться и нацелиться именно на это… — И как тогда ты смог это сделать сейчас? Малфой помолчал, но потом спокойно ответил: — Мне кажется, что в данный момент мой магический потенциал очень силен. Даже удивляюсь, насколько… Уже почти зная, уже заранее предчувствуя его ответ, Гермиона спросила шепотом: — Почему? Он ответил не сразу, но слова его будто коснулись души. — Благодаря тебе. На какую-то долю секунды затаив от этих слов дыхание, Гермиона уже скоро вдруг ощутила жуткое любопытство. — Скажи, а это был первый раз, когда ты влез ко мне в голову? — Конечно. Я бы и сейчас не сделал чего-то подобного, если б не было так нужно и не знай я тебя лучше. Эта ночь была исключением. Я чувствовал, что должен обратиться за разрешением, что должен успокоить тебя, и только поэтому и сделал то, что сделал… — Спасибо. Я понимаю тебя, но… — она на пару секунд замешкалась, но потом все же спросила: — Люциус, просто мне интересно, мог ли ты читать мои мысли до этого случая? Потому что… было несколько моментов… еще раньше… когда мне казалось, что ты… знаешь, о чем я думаю. Не произнося ни слова, он долго смотрел на нее. Гермиона упрямо ждала. И наконец дождалась ответа. — Не осознанно, пожалуй, да… Было несколько раз, когда я мог словно бы слышать тебя… Твои мысли доходили до меня вполне отчетливо. Гермиона опустила голову. — Я знала. Точней, чувствовала… И не жалею об этом. — Мне приятно. Хотя, сказать по правде, я и не ожидал от тебя других слов. Какое-то время они просто смотрели друг на друга, но потом Малфой начал подниматься с кресла. Он оперся обеими ладонями о подлокотники, но тут же поморщился и резко одернул левую руку. — Что с тобой? — Ничего страшного. И Гермиона снова, будто воочию, увидела его схватку с Роном, увидела, как Люциус отражает то огненное заклятие, принимая его на ладонь. «Господи… Должно быть, это последствия…» — Люциус! Дай мне посмотреть. Сейчас же! Малфой замер, явно колеблясь, но, встретившись глазами с упрямым и решительным взглядом своей ведьмы, медленно приблизился и опустился на кровать рядом с ней. Потянувшись, Гермиона взяла его за руку, перевернув, посмотрела на ладонь и тихонько охнула. Там красовался большой кровоточащий ожог. — Бог мой! Люциус! — в ужасе подняла глаза она на его спокойное, лишенное каких-либо эмоций лицо. — Разве мы не можем исцелить его? — К сожалению, нет. Это результат очень сильного и не очень приятного заклинания, для которого исцеляющих чар просто нет, — он увидел на ее лице выражение самого настоящего ужаса и добавил: — Не пугайся так. Конечно, со временем он пройдет, нужно лишь подождать. — Хорошо… Но, по крайней мере, давай я наложу повязку. По его губам скользнула нежная улыбка. — Если хочешь, то, конечно, перевяжи. Метнувшись, Гермиона принесла бинт и, очистив рану заклинаниями, начала осторожно перевязывать. А когда закончила, прижалась губами к забинтованной ладони и тихонько поцеловала ее. — Ну вот… Так-то лучше, — проговорила она тоном мамочки, успокаивающей своего ребенка. — Да, — мягко отозвался Люциус и поднялся с кровати. — Спасибо. Я иду вниз. Гермиона улыбнулась в ответ. — Иди. Я скоро спущусь, — она опрокинулась на спину и раскинула руки по сторонам. — О, боги… Суббота! Хвала небесам… Наконец-то. Малфой повернулся к ней, и снова выражение его лица стало вдруг абсолютно нечитаемым. Это было столь странно, что Гермиона на какое-то мгновение даже слегка нахмурилась. «У него сегодня очень непонятное настроение… Нет, он бесконечно нежен, но… словно бы думает о чем-то и упорно не делится этим со мной». Тем временем Люциус поднялся с кровати и бесшумно вышел из комнаты. Не сказать чтобы она чувствовала какое-то беспокойство, нет… слишком много чего произошло между ними за последнее время, и в целом поведение Люциуса было ей сейчас понятно. Но вот… «Но вот хочется все же знать, что именно происходит у него в голове...» — несмотря на все откровения, повторять которые не было никакой необходимости, Гермиона четко осознавала, что Люциус сосредоточен на некоем важном для себя решении, занимающем его мысли. Она тихонько вздохнула немного, обдумывая тот разговор, что случился у них сейчас. Признание, что время от времени Малфой в состоянии читать ее мысли было интригующим, даже интересным, но сказать, чтоб оно удивило, Гермиона, конечно же, не могла. И сказать, что возмутило, тоже не могла. Скорее ей казалось, что все происходит очень закономерно, именно так, как и должно происходить. Их с Люциусом глубинная, почти необъяснимая связь, их невероятная совместимость, их близость друг другу — это все могло бы быть пугающим, если бы не ощущалось таким… естественным. «Может быть, это потому, что я просто счастлива с ним?..» — она поднялась с постели и быстро прошла в душ, по дороге еще раз отмечая, что не испытывает абсолютно никакой боли. А когда уже одевалась, то вдруг почувствовала кожей колючую, похожую на удар электрического тока дрожь, пробежавшую по всему телу. Казалось, по ней бегут тысячи кусачих мурашек. Даже воздух вокруг стал густым и будто бы наэлектризованным. Гермиона резко втянула его в себя и инстинктивно напряглась, но необъяснимая волна, прокатившаяся по Малфой-мэнору, почти сразу затихла. Не в силах удержаться на подкосившихся ногах, девушка опустилась на кровать и перевела дыхание. «Что за странное явление? Что это было?» — гадала она, пока постепенно успокаивалась. И только спустя несколько минут, почувствовав, что силы возвратились, поднялась и продолжила одеваться, выкинув происшедшее из головы. Уже скоро, что-то негромко напевая про себя, молодая волшебница уверенно бросила взгляд на свое отражение в зеркале, вышла из комнаты и спустилась в холл по длинной широкой лестнице поместья. Опустив голову, Люциус стоял перед дверью в большую гостиную. Которая была… открытой. С бешено заколотившимся вдруг сердцем и с пересохшим ртом Гермиона остановилась как вкопанная. «Люциус открыл гостиную!» — это был не ужас, а скорее неимоверное удивление. Хотелось хоть что-нибудь сказать, но одеревеневший язык напрочь отказывался шевелиться. Малфой еле заметно шевельнулся и посмотрел в ее сторону. — Время пришло, — его слова прозвучали спокойно, но произнес он их тем же лишенным эмоций тоном, какой и был у него все сегодняшнее утро. Медленно приблизившись, Гермиона даже не заглянула в открытую комнату, она смотрела только на Люциуса. — Ничего не понимаю… — наконец начала нерешительно. — Ты же говорил, что даже если захочешь, то не сможешь открыть ее снова. Как же ты тогда?.. — Я же сказал тебе… что сейчас мои силы просто огромны. — Это ты произнес заклинание, распечатывая ее несколько минут назад? — Да. — Я почувствовала. Был мощный выброс силы... — И должна была почувствовать. Заклинанием я лишь помог, но избавляться от темной магии, накопленной в гостиной, пришлось самому мэнору. И это далось ему с немалым трудом. Почти минуту они молчали. Люциус опять опустил голову и избегал встречаться с ней глазами, что уже слегка обеспокоило Гермиону. Вообще, думая о Малфой-мэноре, она чувствовала себя на редкость комфортно и уютно, хорошо осознавая, что поместье начало принимать ее. И была готова помочь дому бороться с тем темным прошлым, что душило его. Но теперь… теперь она слегка заколебалась, вспомнив свое состояние, когда оказалась здесь во второй раз, несколько недель назад. Ее охватили сомнения, а силы таяли, будто на глазах: ведь сейчас снова придется бороться с демонами, только уже не со своими личными. «Понятно, что Люциус рядом, но сможет ли он помочь своему дому и помочь, если понадобится, мне?» Чувствуя его собственное сиюминутное замешательство, она уже не была так в этом уверена. Более того, едва уловимая заминка этого высокого, сильного, полного жизненных сил мужчины даже слегка нервировала Гермиону. Но и придала сил. Решимость внезапно вернулась вместе с пониманием, что ни за что не оставит Люциуса одного. «Этот шаг мы сделаем вместе! Время, действительно, пришло… » — она глубоко вздохнула и осторожно взяла его за руку. — Я готова. Крепко сжав ее кисть в ответ, Люциус Малфой неспешно, но решительно шагнул в большую гостиную своего фамильного поместья, простоявшую магически запечатанной более четырех лет. Комната оказалась почти пустой. В ней не было никакой мебели, за исключением обломков огромного стола, покрытых густым слоем пыли. Все портьеры и картины тоже были сняты, и даже часть старинных деревянных панелей, украшавших стены, тоже была отодрана. Сквозь редкие щели в закрытых ставнях проникали солнечные лучи, в которых беспорядочно плясали потревоженные частички пыли. Воздух казался густым и промозглым. Гермиона продолжала двигаться на середину комнаты и тогда, когда Люциус уже остановился и опустил руку. Шаги ее эхом отдавались в огромной пустой гостиной, порождая щемящее чувство пустоты и в душе. Воспоминания об испытанной здесь боли, возращения которых она так боялась, почему-то не возникали. Может быть, потому, что эта комната оказалась совсем не похожа на то, что мелькало в лихорадочных картинках, обычно появлявшихся в памяти. Вместо этого на Гермиону навалилась невероятная опустошенность, которая становилась еще сильней при взгляде на жалкое убожество некогда великолепной богатой гостиной. Обернулась на Малфоя. Не двигаясь, тот по-прежнему стоял у самого входа и глядел прямо перед собой. Сердце Гермионы дрогнуло: еще никогда она не видела его таким потерянным и… таким одиноким. Еще какое-то время она ждала, что вот-вот провалится в ощущения собственной агонии, вот-вот услышит свои крики и безумный смех Беллатрикс Лестрейндж, как случалось это сотни раз и как, по логике вещей, должно было случиться и сейчас. Но почему-то не случилось. «Может быть, это потому, что страшные воспоминания о том дне зависели больше от моих эмоций, а не от несчастной комнаты, которая ни в чем не виновата? Потому и нет больше никакой агонии?» Она подошла к Люциусу, но тот еле заметно отшатнулся. Это слегка напрягло. «Да что с ним такое? Понятно, что ему находиться здесь еще более неприятно и тяжело, чем мне, но… он же сам решил открыть ее. Решил. И нашел в себе для этого силы. Нет… кажется, наконец пришло время и для того, чтобы поговорить о случившемся в тот день». — Люциус… ты задумывался, почему я никогда не спрашиваю тебя о том дне, когда егеря притащили нас в Малфой-мэнор? Ничего не спрашиваю и не заговариваю о нем … — ее слова настойчивыми ледяными каплями падали в окружавшую их не менее холодную тишину. — Я стараюсь не задумываться о том дне вообще, — в его ровном голосе не прозвучало ничего, даже похожего на эмоции. — Тогда подумай сейчас, — Гермиона слегка удивилась собственной настойчивости. Уставившись в пустоту прямо перед собой, Люциус долго молчал, а она терпеливо ждала, понимая, что ему нужно время. Наконец он вздохнул. Тяжело. Мучительно. Вздох этот, казалось, вырвался из самой глубины его души. — Ты же… понимаешь, что Темный Лорд мог быть очень убедителен в своих требованиях… Он снова замолчал, но, не желая упускать момент истины, Гермиона надавила: — Я хочу знать, почему ты стал его сторонником? И хочу услышать это от тебя… Она понимала, что о его прошлом, о его детстве знает уже достаточно, особенно о его отце. Но услышать ответ на свой вопрос непосредственно от Люциуса все же очень хотелось. Он снова замолчал и замолчал надолго. А когда начал говорить, то делал это медленно, глубоко уйдя в собственные мысли, будто разговаривал сейчас не с ней, а с самим собой. — Изначально я еще долго не понимал, чем это может обернуться, ведь он говорил какие-то абсолютно понятные мне вещи, говорил их на моем языке. Или скорее на языке моего отца, единственном, который я знал... И примкнуть к нему, принять его идеи было для меня так же естественно, как и дышать. Тем более что идея превосходства чистой крови на протяжении веков считалась единственным, поклоняться чему имело смысл. И считалась не только в моей семье. Я четко понимал, что с помощью этого я смогу добиться власти и почета, буду вызывать уважение, даже страх… и в итоге — стану таким, каким и должен был стать. Каким меня готовили стать с самого детства. Он замолчал, снова задумавшись о чем-то, но потом продолжил: — Потом прошло время, и я поймал себя на мысли, что увлекся его доктриной по-настоящему и искренне поверил, что с ее помощью смогу достичь немыслимых высот. И я упорно избегал размышлений, насколько, по сути, страшна и неприглядна эта доктрина. Гнал от себя эти мысли… — он горько усмехнулся. — Сознательно гнал. И очень долго. Поэтому настоящее отрезвление пришло гораздо позже. Все началось, когда я… оступился. — Это тогда, в Отделе тайн? — уточнила Гермиона, и он коротко кивнул в ответ. — Я оказался не так силен, не так предусмотрителен, как должен был. Я разочаровал Темного Лорда. Подвел его. Помню, как чувствовал ужасный, отчаянный стыд за то, что не оправдал его надежд. Не поверишь, Азкабан не страшил меня так, как его недовольство, — он опустил голову, отдаваясь во власть болезненных и постыдных воспоминаний. — Даже пустоту тюремного заключения я заполнял мечтами о его победе. О-о… и искренне верил в нее. Ведь тогда я бы смог искупить свою вину. И он бы простил меня и оценил наконец по достоинству. Я действительно готов был сделать для этого все что угодно… — Люциус горько усмехнулся. — И вот он устроил побег, и, думая, что прощен, я вернулся домой. Однако быстро понял, что это не так, потому что он не из тех, кто прощал ошибки своих слуг. Мало-помалу он начал избавляться от… того, что я представлял собой как личность. Упорно и методично втаптывая меня в грязь. Переходя к самой тяжкой части своего рассказа, Малфой перевел дыхание, но уже не останавливался. — Он поселился в моем доме. Вместе со своей свитой, которая вела себя здесь… по-хамски, издевалась над поместьем, глумилась над ним, как может глумиться лишь смерд, волею судьбы оказавшийся в хозяйских покоях… — гримаса отвращения появилась на его лице. — А я трусливо молчал… Упорно делал вид, что не замечаю этого, потому что твердо решил угождать ему. Хотя, надо отдать ему должное: мое подсознательное недовольство, конечно же, было замечено. И тогда он… медленно, но верно начал уничтожать меня, стараясь лишить всего, что у меня было. Моего дома, моего самоуважения, достоинства, моей волшебной палочки… и моего сына. Но даже это не заставило меня увидеть правду. Снова и снова, словно настоящий безумец, я пытался доказать ему свою верность. Свою незаменимость. Свою нужность. Теперь он говорил и говорил, будто желая выплеснуть все, что лежало на душе тяжким позорным грузом. — А потом егеря притащили в Малфой-мэнор тебя и твоих друзей. Тех, кого я должен был благодарить за свое падение. Конечно, я сразу сориентировался, что, передав Поттера Темному Лорду, я искуплю в его глазах вину. И больше уже не мог думать ни о чем другом, это стало моей навязчивой идеей. Помню, что даже не ощущал себя, как будто наблюдал со стороны, думал только об одном: отдать мальчишку, и все кошмары в моей жизни закончатся! Но появилась Беллатрикс, чья преданность Волдеморту граничила с болезненной, развратной уродливостью. О-о-о… эта женщина не останавливалась ни перед чем… На его лице снова мелькнуло отвращение. — И когда, по-настоящему испугавшись пропажи доверенного ей меча, она начала пытать тебя здесь, в этой самой комнате, то у меня и мысли не возникло остановить ее. Я просто стоял… бездумно глядя на твои мучения. И думал лишь о том, Поттер ли это или нет. Словно во сне я видел свояченицу, видел, как она раз за разом поднимает свою палочку и бросает в тебя заклятия, видел, как ты корчишься от боли, как бьешься в мучительной агонии и… кричишь. И я знал, какова эта боль. Не понаслышке знал. Помню, как посмотрел на Драко и увидел его лицо… Он был совершенно раздавлен… но не мог оторвать от тебя глаз. Его взгляд был… полон ужаса и одновременно восхищения. Мой сын искренне восхищался тобой… и я вдруг понял, что чувствую то же самое! Люциус наконец-то посмотрел прямо на нее. — Ты поразила меня, девочка... Я никогда не видел такой храбрости… такой отваги… И это было ошеломляюще. У тебя, молоденькой маглорожденной ведьмы оказалось больше мужества, чем у любого из нас. У каждого из нас… И это стало самым большим моим унижением, так унизить меня не смог даже Темный Лорд. Помню, я снова посмотрел на Драко и спросил себя: а что сделал я, чтобы воспитать его таким же отважным, таким же стойким? И ответил сам себе: ничего. Случись нечто подобное с нами, и мы оба сломались бы… — он помолчал и горько усмехнулся. — Ты победила всех нас, Гермиона Грейнджер. Ты, маленькая грязнокровка, оказалась умней, выносливей и храбрей, чем все наше чистокровное семейство. А я… был всего лишь дураком… Жалким и слабым. И осознание этого стало моим окончательным провалом — как мужчины, как мага, как отца… Казалось, его слова будто дотрагиваются сейчас до ее измученной рыдающей души. И Гермионе ужасно хотелось броситься к нему и пожалеть, поддержать, успокоить его, но… она сдержалась… И Люциус продолжил: — Помню, как осознав это, я осознал и то, что, по сути, бессилен, что ничего не могу сделать. Я абсолютно пуст. Меня уже не волновало, что может случиться со мной. Только ради жены и сына должен был держать себя в руках. Я велел Драко сходить за гоблином, который мог рассказать о мече, в глубине души надеясь, что это отвлечет Беллатрикс от пыток. Но сам я… прости… я, конечно же, не решился бы противодействовать ей в чем-то. Он прикрыл веки и перевел дыхание. — А потом… уже в битве за Хогвартс, понял одно: хотя я и потерял все, что можно (свое достоинство, самооценку, свои убеждения), но должен сохранить хотя бы последнее, что у меня есть. Семью, сына. Все остальное оказалось забытым, и я не мог думать ни о чем, кроме их спасения. Это было единственным, что осталось у меня своего… И этим я обязан тебе. Люциус снова посмотрел ей в глаза, и в его собственных что-то подозрительно блеснуло. — Ты же понимаешь, что… по большому счету, я не заслуживаю тебя. По лицу до сих пор молчавшей Гермионы ручейками текли слезы. «Господи… После вчерашнего я не думала, что можно зайти дальше. Но мы сумели...» — она чувствовала, что потрясена его признанием. Потрясена этим… откровенным обнажением души. Время шло, но они его не замечали. Лишь смотрели друг на друга в обволакивающей тишине гостиной. И, казалось, что это уже длится вечность. Наконец Гермиона подошла ближе и потянулась ладонью к его щеке немного влажной непонятно от чего. Люциус выглядел как человек, с трудом сбросивший с плеч неимоверно тяжкий груз, нести который он страшно устал. — Прости… Мне очень жаль… Слова его прозвучали тихо, но настолько искренне, что заставили Гермиону резко вдохнуть, будто задыхаясь. Она изо всех сил пыталась удержаться на ногах и не смогла: слегка покачнувшись, шагнула к Малфою еще ближе и обняла за шею. Не произнося ни слова, она прижалась к нему, крепко-крепко, будто пытаясь поделиться силами. И он обнял в ответ, тоже прижимая ее к себе. Они еще долго стояли так: обнявшись, в пустой комнате, значившей для них так много. А потом Гермиона подняла к нему лицо и посмотрела в глаза, серый взгляд которых казался ей сейчас самым родным на свете. — Займись со мной любовью, — мягко прошептала она. Ошеломленный этой просьбой Малфой стушевался, не выдержав подобного всепрощения. — Люциус, — голос Гермионы был тих и нежен. — Я прошу тебя. Это нужно нам обоим, — маленькая ладошка еще раз коснулась его щеки. — Как ты можешь?.. — Тс-с-с… — Гермиона приложила палец к его губам, но увидела во взгляде молчаливое согласие. Люциус взял ее за руку и уже повернулся, чтобы вывести их отсюда, когда она удержала его. На лице Малфоя мелькнул вопрос. — Здесь. Я хочу, чтобы ты взял меня здесь… Нахмурившийся и озадаченный, Люциус пристально вглядывался в ее глаза, пытаясь понять эту непростую, но невообразимо прекрасную молодую женщину. Которая приняла его, какой есть, и стала для него целым миром. Отрицать это было бы смешно. Потому что он (немолодой, циничный, битый жизнью мужик с кучей пороков) совершенно искренне сдался на ее милость. Навсегда. Их поцелуй стал самым нежным из всех поцелуев, что были между ними до этой минуты. Поначалу еле коснувшись друг друга губами, уже скоро они упивались теплой сладостью ртов, лаская, пробуя, вкушая один другого. И это так отличалось от того, что произошло между ними вчера, что Гермиона с трудом узнавала их. Казалось, что сейчас, в этой пустой ободранной комнате, целуются совершенно другие люди. «И все-таки, это мы…» — упрямо подумала она и потянулась к поясу его халата. Они неспешно и осторожно раздевали друг друга, не используя магию и откровенно наслаждаясь каждым кусочком возлюбленной плоти, открывающимся им при этом понемногу. Теперь они были обнаженными, одежда небрежно брошенным комком лежала где-то там, на полу. Так и стояли: голые, прислонившиеся теплыми телами и будто слившиеся, будто сплавленные, проникающие один в другого. Почувствовав нетерпение Люциуса, она обвила пальцами напрягшийся член и принялась едва ощутимо ласкать его. Малфою хватило и этого: со стоном опустив Гермиону на пол, прямо на скинутую одежду, он тотчас перевернул ее на себя, словно отдаваясь… в полную власть. И глядя на него сверху вниз, она хорошо понимала, почему Люциус сделал это. Почему ему нужно это, особенно сейчас. В этой комнате. После вчерашнего вечера. Гермиона наклонилась и поцеловала его, слушая ответный стон, словно музыку. Оторвавшись от его губ, она скользнула вниз, ненадолго останавливаясь, чтобы лизнуть соски. Зашипев, Малфой втянул в себя воздух, а она коварно продолжила опускаться, пока наконец не достигла жесткого напряженного члена, соблазнительно покачивающегося перед глазами. Рука невольно потянулась к нему, а вслед за рукой и язык, которым она осторожно коснулась самого кончика. Потом Гермиона опустила голову ниже, вбирая в себя мужскую плоть все больше и больше. Этой прекрасной пытки Малфой не выдержал и снова застонал в тишину пустой комнаты. И, пожалев его, Гермиона не стала продолжать… Она отступила. Остановилась. А потом подняла на него глаза. — Хочу, чтобы ты был на мне... Хочу тебя сверху! Ее слова стали еще одним шоком. Люциус был ошеломлен и не верил в услышанное: эта женщина настаивала на его доминировании именно здесь, в той самой комнате, которая была свидетельницей вселенского позора Люциуса Малфоя… его унижения. На долю секунды он напрягся, уставившись ей в глаза. Напрасно. Потому что искренность Гермионы (ее красота, ее страсть) — все это сводило с ума, переполняя безграничной нежностью. Он ласково коснулся маленькой ладошки губами. Гермиона ничего не ответила, лишь улыбнулась. Все еще не пришедший в себя от удивления Люциус крепко обнял ее, резко перевернул на спину и навис сверху. Но ненадолго. Уже скоро он медленно склонился к шее, касаясь ту обжигающими чувственными поцелуями. Потом спустился еще ниже, останавливаясь на груди и вбирая в рот один из сосков. Он ласкал его с силой, жадно, почти жестоко. Заставляя Гермиону выгибаться на жестком полу. И она не выдержала. Застонала, заставив Малфоя перейти ко второму соску. Тугая пружина боли скрутила внутренности еще сильней. Она мучительно жаждала его прикосновений, и женские стоны громким эхом разносились по пустой темной комнате. Они словно бы послужили толчком к тому, чтобы Люциус двинулся дальше. Вниз. Губы и язык его уже блуждали по воспаленному бутону клитора, ласково посасывая и нежа тот, когда шепот любимой женщины обжег Малфоя: — Прошу тебя… О, Боже, пожалуйста, Люциус… Хочу тебя внутри, прямо сейчас… — Гермиона откровенно умоляла. Выносить эту сладкую муку дольше она не могла. И ей мгновенно повиновались. Люциус приподнялся на локтях и всего лишь одним сильным толчком проник внутрь. Мир чудесно кувыркнулся в сознании обоих и встал на свое место, понуждая и Гермиону и Люциуса удовлетворенно застонать. Малфой начал двигаться, каждым своим толчком касаясь воспаленного от вожделения клитора, и она поняла, что это слияние не будет долгим. Слишком уж острыми оказались эмоции, питающие теперешнее желание. Гермиона встретилась с ним глазами и словно бы ощутила ожог. Взгляд Люциуса и впрямь обжигал, порождая в ее душе прилив какой-то необъяснимой нежности. Он двигался то ускоряясь, то замедляя темп, и волны наслаждения уже начали накатываться на обоих. Их взгляды встретились. Движения Люциуса стали быстрыми и хаотичными. И разрядка, охватившая их тела огненной пульсацией, исторгла глухой мужской стон и громкий женский крик, которые эхом отразились от стен гостиной. Гермиона Грейнджер снова кричала в большой гостиной Малфой-мэнора. Но на этот раз ее крики были так не похожи на те, что звучали здесь несколько лет назад. Да, она снова кричала. Вот только… не от боли. Демоны, мучающие и ее и его, были наконец изгнаны из их душ. И из этого дома. Тяжело дышащий Люциус практически рухнул на нее, но Гермиона только наслаждалась силой мужского тела, крепко прижавшего ее к полу. Потом он слегка пошевелился, перекатываясь на бок, но очень осторожно, чтобы по-прежнему оставаться в ней, и уткнулся лицом в шею. А когда дыхание немного замедлилось, проговорил. Тихо. Так, что Гермиона еле разобрала слова. — Я… люблю тебя.