За что Штирлиц полюбил бомбежки

      За последние четверть часа Штирлиц успел заняться массой различных дел. Прошелся по коридору, где-то на середине пути забыв, куда и для чего шел, выпил не меньше десяти чашек кофе, открыл папки с рабочими документами и тут же с раздражением захлопнул их, ощутил адскую мигрень, измерил шагами собственный кабинет, чем и был занят поныне. Обычный день штандартенфюрера начинался, заканчивался и проходил без суеты, спокойно и гладко, по заранее намеченному плану, спешке и бесполезным действиям здесь не было места. Штирлиц никогда не нервничал, редко чего боялся и был образцом полного спокойствия, холодной логики и расчетливости. Просто идеальный немец. Но сегодня ему предстояло провернуть сразу два невероятно сложных дела - оба из которых могли закончиться ничем иным, как подвалом гестапо во всей красе, с цепями и Мюллером в добавок.       Дело все в том, что штандартенфюрер осмелился проигнорировать внушительное количество законов конспирации, а также закрыть глаза на один иерархический. Он взял в архиве дело Шелленберга. Хотя не имел права без санкции вышестоящего руководства изучать чужие досье, не должен был проявлять столь пристальный интерес к кому-либо. Глубоко вздохнув, Штирлиц бросил беглый взгляд на часы - половина четвертого, бомбежка, судя по данным из Москвы, должна была начаться где-то через полчаса. Именно в этот момент, когда большинство его коллег организованным строем покинут офис и спустятся в бомбоубежище, Макс сможет достать похищенный документ. Дело лежало в ящике стола, прикрытое двумя другими абсолютно неприметными папками. Впервые за долгие годы Штирлиц ощутил нетерпение, желание скорее получить желтоватые листы бумаги, самым внимательным образом их изучить и запомнить. Причин данному желанию была великая масса. С одной стороны, чтобы успешно работать как на чужих, так и на своих, нужно хорошо изучить своё окружение и знать, как найти подход к тому или иному человеку, а особенно важно это в том случае, если речь идёт о непосредственном начальстве. Конечно, Штирлиц никогда не похищал личные дела сотрудников. Доступ к ним имелся далеко не в любое время и выдавался решительно не каждому работнику. Но этот раз был особенным.       Штирлиц уже и забыл, когда это началось и почему, но, к своему величайшему стыду, он стал замечать, какие у Шелленберга необыкновенно интересные глаза - крупные, миндалевидной формы, что считалось особым признаком красоты, а кроме того, в них всегда таилась насмешка, лисья лукавинка, если угодно. С начальством и коллегами, которых Вальтер уважал, прищур переходил в мягкий и дружественный. Вместе с тем, бригадефюрер никогда не улыбался, он лишь слегка приподнимал уголки губ, всегда очень внимательно разглядывая собеседника, но не переходя грань, не превращая беседу в допрос, как это бывало у Мюллера. Всегда мягкий и тягучий, Шелленберг очень напоминал грациозную пантеру - если захочет, погладишь по блестящей чёрной шкуре, только лучше поберечь руки, малейшая опасность, подозрение и от гладившего останутся лишь незначительные клочки плоти. Безумно привлекательный и смертельно опасный. Штирлиц не должен был так думать. Он прекрасно осознавал, что любовался начальником не как профессиональным разведчиком, мастером своего дела и отличным игроком в огромной мировой шахматной партии, но и как человеком, как мужчиной. Да уж, на родине за подобное можно было лишиться жизни, в Германии, впрочем, такого рода мысли также не жаловали, лишь политической верхушке было дозволено, скажем так, многое, на что сам Гитлер смотрел сквозь пальцы. Но Штирлиц к этой самой верхушке не принадлежал, более того, в Советском Союзе его ждала супруга. Штандартенфюрер бесконечно злился на себя за вопиющую слабость. Он ни разу не поддался на призывные взгляды Габби, не позволил группенфюреру подыскать себе партию - он не хотел предавать свою жену, отважную женщину, которая смирилась с его полным отсутствием в ее жизни и в жизни их сына. И что же? Выходит, все эти годы он оберегал себя от пагубных страстей, но в итоге сломался, да ещё и на ком! Макс достал из нагрудного кармана платок и утер со лба пот. Когда начнётся бомбёжка, он будет подвержен риску погибнуть под обломками здания, если же его минует снаряд, могут войти посторонние, а там уж первый вариант развития событий покажется раем, когда его подвесят на цепь в подвале и хорошенько пройдутся плетью по ребрам. Можно, конечно, держать рядом ещё папку и прикрыть опасный документ от чужого взгляда, но ещё оставалась другая возможность - работникам архива ничего не стоит сделать один звонок Гиммлеру и поинтересоваться законностью изъятия личного дела. Даже странно, что этого не сделали раньше. Но игра стоила потраченных усилий и невероятного риска, ведь штандартенфюрер твердо намеревался возненавидеть Шелленберга, а в похищенном документе наверняка найдется масса неприглядных моментов, которые помогут в этом вопросе. Чего проще? Прочтет он обо всех невинно загубленных его шефом и конец всему. Сердце перестанет предательски учащать свой бег, в животе не будет закручиваться тугой узел возбуждения. Можно будет спокойно продолжить работу на благо своей страны.       За окном люди неспешно, словно заколдованные, бесцельно бродили по улицам; солнце тускло освещало обломки погибших домов, еще не разобранные завалы, из которых пострадавшие надеялись добыть ценные вещи и обменять на еду. Трамваи местами ходили, местами рельсовым путям крепко досталось, и механики из лагерей, получившие незначительные ранения военные, трудились над их восстановлением. Германия жила как муравейник, вялый и уставший, но все ещё в движении, в работе. Штирлиц слегка приоткрыл окно, надеясь впустить перед налетом немного свежего воздуха в кабинет. Пахло землёй и дождём, мокрыми ветками и асфальтом. Часы показывали без десяти минут пять - уже совсем скоро они услышат над головами мерный гул истребителей - настанет время исполнить опасную задумку.       Когда бомбардировка началась, с опозданием на десять минут, как успел заметить штандартенфюрер, он, как обычно, закрыл все окна, плотно покрыл их занавесками и включил небольшую лампочку на столе. Приглушенное освещение притупляло чувство тревоги, а Штирлицу как никогда хотелось уединения и покоя. Он присел в мягкое кресло и с трепетом извлек долгожданную папку из недр ящиков. Пришла запоздалая мысль, что стоило сварить ещё кофе, но перспектива отвлечься ещё на несколько минут совсем не радовала, а потому и была отброшена без особых сожалений. На первой странице, как обычно, размещалась крупная фотография сотрудника, которую с педантичным усердием обновляли каждый год. Шелленберг не улыбался, смотрел пристально, будто из объектива фотокамеры на него могли напасть - собранный и внимательный, всегда начеку. Чуть ниже были указаны полное имя и занимаемая должность, а далее сплошным текстом, с подтверждениями в виде различных справок, следовало обилие информации. Немного о детстве, переезды из-за финансовых трудностей в семье, выбор будущей профессии. Надо же, начальник шестого отдела РСХА собирался поступать в медицинский институт, но в итоге избрал профессию юриста. Этот период жизни Вальтера, преимущественно в последние годы обучения, был запечатлен на нескольких фотографиях. На одной из них - Шелленберг в мантии выпускника, стоит возле своего преподавателя, который и открыл ему путь в НСДАП и СС. Сложно было смотреть в эти чистые юношеские глаза, не знавшие крови и убийств, светящиеся жизнью, интересом к окружающему миру, ну и, конечно же, с неизменной лукавинкой, только не приправленной изрядной порцией горечи, как это бывало теперь. На следующей фотографии, предположительно 1933-1934 год, Шелленберг все ещё радостный, беззаботный юноша двадцати четырёх лет, выступает на конференции с докладом об улучшении экономики Германии. Он не кричит, не размахивает руками, словом, не повторяет любимый стиль Гитлера. Вальтер все так же спокоен и насмешлив, отвечает оппонентам своих теорий спокойно, даже практически снисходительно, будто втолковывает маленьким детям, почему нельзя капризничать. Штирлиц не сдержал мягкой улыбки – его шеф был действительно очень занятной личностью. В то время, как большинство видных политических деятелей Германии далеко не всегда имели хотя бы восемь классов школы, бригадефюрер получил высшее образование, по карьерной лестнице продвигался не благодаря бессмысленной жестокости и кровожадным изречениям, а виртуозно применяя свой блестящий гибкий ум. Пролистав ещё несколько страниц, штандартенфюрер обнаружил внушительный список операций, которые под руководством или при участии Шелленберга возымели громкий успех. О некоторых Штирлиц слышал краем уха, несколько лично курировал и о большинстве даже понятия не имел. Единственный вывод, который можно было сделать, Вальтер являлся истинным контрразведчиком высочайшего уровня, он не интересовался убийствами, пытками, не вкладывал труд в создание карательных проектов. Только чистая разведка, только шахматная доска и его любимые пешки рядом, а он, Макс Отто фон Штирлиц, очень ценная ладья.       Услышав характерный свист снаряда, Исаев крепко выругался под оглушительный взрыв бомбы. Он хмуро разглядывал мелкие печатные буквы и с тяжёлым сердцем осознавал, что в пухлой папке так и не нашлось ни единой строчки, из-за которой Шелленберга можно было бы с чистой душой возненавидеть. Даже напротив, штандартенфюрер проникся профессиональным уважением к этому человеку, даже на краю сознания ощутил какой-то маленький укол зависти. Минимальный срок, прошедший между внеочередными повышениями составлял у Вальтера всего четыре месяца, когда пятнадцатого января 1935 года он получил звание роттенфюрер, а уже пятнадцатого мая 1935 года стал унтершарфюрером СС. Похвастаться такими достижениями Исаев никак не мог, а вот ещё юный Вальтер, в возрасте двадцати пяти лет, смог, при том запросто. Штирлиц глубоко вздохнул, отложил исписанные листы немного в сторону и, поддавшись греховной слабости, стал с жадным упоением рассматривать прилагающиеся к делу фотографии.       Меж тем человек, вокруг которого вертелись все тайные и не очень помыслы Штирлица, спокойно шел по коридору, намереваясь присоединиться к своим коллегам в бомбоубежище. Весьма знатную им устроили травлю - снаряды, судя по всему, не меньше двухсот пятидесяти килограмм, а от таких "малышек" можно получить весьма и весьма неприятные травмы. Даже вахта, которая всегда стояла в коридорах и отдавала честь старшим по званию, сегодня была снята с постов. Шелленберг преодолел половину пути, на ходу отмечая, кто перед уходом не спрятал документы в сейф, кто не потрудился плотно закрыть окна, как велела техника безопасности. Для такого беглого осмотра даже не требовалось заходить внутрь помещения - практически везде двери оставляли нараспашку. Но каково же было удивление бригадефюрера, когда он заметил маленькую полоску света на полу возле кабинета Штирлица. Нет, конечно этот его сотрудник уже давно с пренебрежением относился к беготне в подвал, как, впрочем, и сам Вальтер, но сегодняшний налет был в три раза мощнее предыдущих - нельзя же игнорировать такую угрозу. Дверь с тихим скрипом отворилась - взору Шелленберга открылся Штирлиц, который рассматривал чьи-то фотографии с хмурым, сосредоточенным выражением лица.       - Имейте совесть, Штирлиц, вы одинокий мужчина и хоронить вас придётся за счёт РСХА, - хмыкнул Вальтер раздраженно, но без злости.       Макс словно весь окаменел, когда заметил начальника, кровь отхлынула от лица и, не смотря на весь свой опыт и выдержку, мужчина не мог даже шевельнуться. Шелленберг глубоко изумился, совершенно не понимая, отчего штандартенфюрер так реагирует на простое предложение переместиться в безопасное место.       - Что с вами? Вы больны? - настойчиво поинтересовался Вальтер, изучая цепким взглядом стол и силясь рассмотреть фотографии в руках подчиненного.       А вот это провал, причем полнейший. Скрывать документы поздно - Шелленберг мог запросто потребовать показать их, а судя по живому интересу в его глазах, именно этот вариант наиболее вероятен. Макс было решил, что можно изобразить спокойствие, покаяться в вопиющей халатности относительно собственной жизни, медленно сложить компромат и спокойно уйти в подвал. Но бригадефюрер, словно уже просчитал в голове намерение Штирлица, в два крупных шага сократил расстояние между ними и, наконец, увидел то, что держал в руках его подчиненный. Десяток фотографий, официальные, где он в форме, и сделанные тайно, где-нибудь на улице или в магазине, а чуть поодаль на столе, прикрытое правой рукой Макса, лежало его личное дело. Брови Шелленберга поползли вверх, но уже через мгновение сошлись у переносицы.       - Что происходит, Штирлиц! Я вас спрашиваю! Извольте ответить! - вскипел Вальтер, грозно нависая над бледным, словно сама смерть, Исаевым.       За окном особо сильно громыхнуло, стёкла задрожали, но двое в кабинете не обращали на сей факт ни малейшего внимания. Один, разгневанный, ждал объяснений, другой, в состоянии глубочайшего стресса, не мог их предоставить. Штирлиц никогда не видел Вальтера в таком скверном настроении - в глазах не осталось знакомого лисьего выражения, только подозрение и недовольство. А ведь Шелленбергу, учитывая его сложные игры за спиной Гитлера и далеко не на благо рейха, было чего опасаться. Он уже было всерьез задумался, не могли ли подослать Макса именно для того, чтобы тот накопал компромата и передал его Мюллеру, но подобные мысли развить не получилось - Штирлиц, наконец, пришёл в себя и тихо засмеялся. На лице бригадефюрера вновь отразилось бесконечное непонимание происходящего.       - Я попался. Боюсь, вам придётся уволить меня - для разведчика, штандартенфюрера, - это была непростительная оплошность - не запереть дверь кабинета, - Исаев грустно улыбнулся, глядя на Фридриха виновато.       Наступила небольшая пауза. Шелленберг пытался проанализировать ситуацию, но она была до того абсурдной, что никаким логическим умозаключениям не поддавалась. Либо его ценнейший сотрудник сошёл с ума, либо ему, Вальтеру, не мешало бы, наконец, выспаться подольше, дабы впредь избегать странных курьёзов.       - Немедленно объяснитесь, - вновь потребовал бригадефюрер.       Штирлиц кивнул, до глубины души удивленный такому щедрому предложению.       - Хотите кофе? - Макс осторожно сложил фотографии, избегая зрительного контакта с объектом своих постыдных мечтаний.       Спустя пару минут тяжелую атмосферу кабинета разбавил горьковатый запах. Шелленберг присел на диван в уголке, внимательно разглядывая ловкие, четкие движения длинных пальцев, напряженную спину и ладные длинные ноги подчиненного. Штирлиц поставил на кофейный столик поднос с двумя чашками, рядом разместились изящная сахарница и емкость со сливками. Под страшный шум взрывов они пили кофе с показным спокойствием; Штирлиц - крепкий, без сахара, Шелленберг - сладкий с большим количеством сливок - настоящий кот. Небольшая пауза помогла бригадефюреру немного разобраться в ситуации и отбросить наиболее абсурдные теории, Макс же избавился от последних сомнений и решился наконец сказать правду. Пожалуй, она могла показаться нелепее всякого вымысла, но Штирлиц решил, что ему терять нечего. Взрывы доносились все ближе - это могли быть их последние мгновения, а оставлять свои чувства при себе не было ни сил, ни терпения. Едва ли хитроумный бригадефюрер, когда узнает о чувствах Штирлица, отдаст его на растерзание в гестапо, а более убедительной версии ему все равно не сгенерировать.       - Боюсь, вы мне просто не поверите, - вздохнул Исаев, нарушив их небольшую паузу.       - Я многое повидал, - хмыкнул Вальтер, не отрываясь от горячего напитка. - Рассказывайте.       - Как скажете, - мужчина повертел в руках чашку, после чего отставил ее и продолжил разговор, уже смело глядя на собеседника. - Дело в том... С определённого времени...       - С какого именно? - тут же последовал уточняющий вопрос.       - Не знаю, может, несколько лет, - честно ответил Штирлиц и продолжил. - Я стал замечать за собой определённые странности.       О подобном было очень тяжело говорить - штандартенфюрер налил себе ещё полчашки остывшего кофе, чтобы хоть как-то собраться, и Шелленберг милостиво позволил ему это небольшое проявление слабости.       - Мне было не особо интересно выполнять задания, в которых вы никак не задействовались, хотелось согласовать каждую мелочь в операции, а если мелочей много, то ещё лучше - повод как можно дольше побыть с вами, - Макс говорил очень тихо, глядя то на Вальтера, то на чашку у себя в руках. - Однажды вы даже выразили недовольство по этому поводу, сказали, что это большой непрофессионализм с моей стороны, нужно такие пустяки самому решать.       Шелленберг прекрасно помнил все, о чем ему рассказывали. Он был достаточно сообразителен, чтобы после такого вступления разгадать мотивы Штирлица. Напряжение отпустило его, бригадефюрер расслабился, ведь все тревоги по поводу тайного наблюдения и рассекречивания катавасии с Америкой оказались позади.       - И что это должно означать? - поддразнил Фридрих, хотя и сам отлично знал.       - Я стал испытывать определённого рода чувства... странные ощущения в вашем присутствии, - Макс прикусил губу. - Я думал, что это прямое следствие моего одинокого образа жизни, но со временем все только росло и крепло, ничто не помогало, даже когда я намеренно брал в разы больше работы и уезжал на месяц-другой.       И этот период Шелленберг отлично помнил. Он тогда прочитал Штирлицу огромную тираду о том, что не стоит надолго задерживаться за кордоном, в Германии полно важных дел. И, надо сказать, что руководствовался он тогда далеко не интересами своего аппарата, а очень даже своими личными.       - И что же в итоге? Для чего вам моё личное дело? И, заметьте, я пока не спрашиваю, как именно вы его заполучили, - хмыкнул Вальтер, поудобнее располагаясь на диване.       А вот тут Макс решил немного приврать. Ну не мог же он ляпнуть, что один разведчик в успешных операциях другого искал что-то настолько ужасное, что помогло бы его возненавидеть.       - Я хотел узнать про вас больше. О юношеских годах, посмотреть фотографии, прочесть о приятных вам воспоминаниях, - Штирлиц глубоко вздохнул, отставил чашку с холодным кофе. - Я люблю вас, Вальтер. Это и есть мой страшный секрет.       Шелленбергу пришлось призвать на выручку изрядную долю актёрского мастерства, чтобы удержать на лице спокойное выражение. В душе он тайно ликовал, ведь такого рода чувства ему были совершенно не чужды. Максу все же хватило сил раскрыться, сам же бригадефюрер на подобное не решился бы никогда, не по статусу, да ещё и семья имеется. Он много раз благодарил судьбу за то, что его подчиненный никогда не был слишком любвеобильным человеком, иначе он бы от ревности половину Германии к Мюллеру отправил. Было намного проще скрывать свои чувства, зная, что после работы Штирлиц едет домой один, а не в компании какой-нибудь длинноногой фрау.       - Ох, чёрт, - шикнул Макс сквозь зубы. - Сейчас или никогда.       И он резко подался вперёд, прерывая размышления Вальтера, и мягко накрыл его губы своими - совсем не настойчиво, позволяя в случае надобности отстраниться. Расчет, если он имелся, оказался верен, Шелленберг обвил руками крепкую спину, углубляя поцелуй, разрешая намного больше, чем можно было вообразить. Немного осмелев, Штирлиц поочередно прошелся языком по сухим губам. Вальтер ощущал на себе приятную тяжесть, пальцы оглаживали сильную шею, мускулы на руках, широкие плечи. Никакой мягкости, округлых форм, только чистая сила, немного грубая, но достаточно нежная. Штирлиц сбивчивыми движениями развязал галстук, расстегнул несколько пуговиц на белоснежной рубашке, отогнул в стороны края ткани и прошелся по шее легкими покусываниями. Шелленберг закусил ребро ладони, чтобы вдруг никакие слишком непристойные звуки не вырвались наружу. Такая лёгкая, неискушенная ласка вызвала в нем моментальный отклик, Макс, почувствовав дрожь любовника, удвоил напор. На пол непонятной кучей полетели пиджаки и рубашки, Штирлиц залюбовался стройным подтянутым телом под собой. Шелленберг, весь в подозрениях, откуда Отто приобрёл такие знания касательно удовлетворения мужских потребностей, словно парил в облаках. Штандартенфюрер точно поспевал везде одновременно - Вальтера кусали и целовали, не давали лишний раз вдохнуть, чтобы не разрывать горячее прикосновение губ, руки то играли с сосками, то мягко, но настойчиво избавлялись от остатков одежды. Безумно хотелось отбросить церемонии, отпустить контроль и получить желаемое, но Штирлиц осознавал последствия и решил, что лучше потерпеть сейчас, чем потом расплачиваться за несдержанность. Он опустился ниже, очертил языком ореолы розовых сосков, вобрал губами, чуть прикусил, за что в благодарность услышал приглушенный хрип. Ещё ниже, по ребрам, прошелся по внятно очерченным кубикам пресса, обхватил зубами тазовые косточки, оставил ощутимый засос. Шелленберг ощутил сильную потребность скинуть наконец ненавистные штаны, прикосновения ткани к разгоряченной коже жгли, Макс без слов понял состояние шефа, сдернул брюки и швырнул куда-то к пиджакам. Он с удивлением и радостью заметил внушительный бугорок под тонкой тканью белья, тихо радуясь, что его усилия все же не оказались напрасными. Штирлиц аккуратно провёл языком по всей длине, смачивая слюной и смешивая ее с естественной смазкой, приспустил край боксеров, совершая круговые движения языком на поверхности головки. Вальтер не выдержал, запустил руку в волосы Макса, чтобы хоть как-то контролировать непристойности. Он думал, что, возможно, штандартенфюрер не решится зайти дальше, но когда в следующее мгновение горячий рот полностью вобрал немалых размеров член, все надежды разом рухнули. Штирлиц делал все слишком умело, отлично понимал, как лучше спрятать зубы и какие движения горлом больше понравятся шефу. Градус возбуждения зашкаливал, Вальтер ощутил приятное тепло во всем теле, сладкая истома заполнила каждую клеточку, уже доносились первые отголоски оргазма. Внезапно все прекратилось. Шелленберг в удивлении уставился на любовника, который подскочил к рабочему столу и трясущимися руками рылся в ящиках. Он разбросал какие-то документы, смачно чертыхнулся, но, видимо, так и не нашёл необходимый предмет. Только бригадефюрер решил подать голос, как Макс вернулся с победным вскриком. В руках он держал небольшую баночку с заживляющей мазью. Думать о ее возможном применении не хотелось, Вальтер прикрыл глаза, решив довериться партнеру. И не прогадал. Штирлиц вновь вобрал член в рот, медленно, тягуче посасывая, одновременно приспуская ненавистное бельё. Шелленберг напрягся не смотря на то, что партнёр делал все для его успокоения, когда хорошо смазанный палец огладил колечко мышц, мужчина был на грани паники. Тогда Штирлиц вновь припал к губам Вальтера, чуть придавил своим весом, что, как ни странно, помогло шефу немного расслабиться. Он с удовольствием погрузился в поцелуй, затем сам проявил инициативу, поглаживая Макса по плечам, жарко выдыхая пошлости тому на ухо. Штирлиц держался из последних сил. Он понял, что Шелленберг намеренно провоцирует его и решил, что можно начинать. Очень аккуратно, он ввел указательный палец, с радостью отметив, что никаких недовольных протестов не последовало. Затем, не позволяя Вальтеру даже подумать об испуге, добавил второй. Бригадефюрер хмыкнул, повёл бедрами в круговую, ясно давая понять, что он более чем готов и не стоит возиться с ним, как с барышней. Но у Исаева было на этот счёт мнение, кардинально отличающееся от вышеизложенного. Он ещё долго растягивал тугое отверстие, не отвлекаясь от соблазнительной шеи прямо перед собой и с усердием оставляя на ней цепочку засосов. Как потом Фридрих объяснит их происхождение супруге его интересовало чуть меньше, чем абсолютно нисколько. Внезапно Вальтер протяжно застонал, а тело его выгнулось под Штирлицем. Макс не совсем понял, что именно произошло, но повторил движение пальцев, отчего в глазах Шелленберга исчезло окончательно хоть какое-то подобие осознанного выражения. Глава шестого отдела РСХА натуральным образом стонал, радовало лишь то, что за окном свирепствуют взрывы и все сотрудники в бомбоубежище, иначе их неосторожность дорого бы стоила.       - Хватит, - всхлипнул Вальтер, впервые подав голос. - Приступайте скорее, я больше не могу.       Штандартенфюрера не пришлось просить дважды. Он спешно нанес ещё мази на себя, поудобнее лег меж разведённых бедер и потихоньку, без фанатизма, ввёл член в узкое, несмотря на подготовку, отверстие. Невыносимая теснота, жарко, шелковисто, Штирлиц едва не сорвался, когда ощущения хлынули на него потоком. Под ним сейчас стонал и прогибался самый желанный человек на земле, он отвечал страстно, с любовью, на ласки Исаева, хмурился от удовольствия и кусал губы до крови. Сделав на пробу несколько толчков, Макс заметил полную эйфорию на лице Шелленберга и понял, что можно ускориться. Штирлиц нагнулся, с глухим рычанием прикусил изгиб шеи Вальтера, получив в ответ изрядную порцию царапин на спине и наконец отпустил себя. Быстрые толчки задевали в бригадефюрере непонятную точку, отчего он стонал, кусался и награждал подчиненного красными полосками везде, куда только мог дотянуться. Ощущение заполненности, тяжёлого тела над собой, так соблазнительно пахнущего парфюмом и потом, сводило с ума, заставляло позабыть обо всем на свете, кроме этих волшебных минут наедине. Штирлиц мучительно желал продлить сладкое мгновение до бесконечности, но вместе с тем бешено стремился к финалу, безжалостно затрахивая узкую дырочку. Первым не вытерпел Вальтер, в животе словно взорвалось что-то тёплое, он громко захрипел сорванным голосом, прижался к Максу всем телом и погрузился с головой в оглушительный оргазм. Перед глазами все поплыло, в ушах, кроме сплошного звона, не было слышно ни тихих признаний Штирлица в любви, ни громыхания снарядов снаружи. Штандартенфюрер последовал за шефом, излился в жаркую тесноту и придавил собою Шелленберга. У него не было сил не только встать, но хотя бы немного отползти в сторону. Хотя Вальтер совершенно не возражал, разморенный, он меньше всего хотел о чем-то думать или двигаться. Они так и остались лежать, благодаря судьбу за то, что подарила им столь знатную бомбежку, а вместе с ней и возможность немного помедлить. Бригадефюрер чувствовал горячее дыхание любовника у себя на груди, он лениво зарылся рукой в отросшие волосы Макса, перебирая их и совершенно не собираясь куда-либо уходить, как в тайне опасался штандартенфюрер.       - Вы не ответили, - прошептал Исаев, млея от мягких поглаживаний у себя на голове.       - Вам изменила логика, Штирлиц? По-моему, все достаточно очевидно.       И на душе разведчика впервые расцвело всепоглощающее спокойствие. Его приняли, гестапо и муки в подвалах отменяются, налет почти окончен, им ничто не грозит. С трудом разлепив объятия, мужчина натянул на себя брюки, которые не удосужился снять, вытер семя Шелленберга с живота и груди небольшим полотенцем и накинул сверху мятую рубашку. Трезвость мышления вернулась к нему быстро, взрывы прекратились, значит в кабинет могут войти по делам. Бригадефюрер с неохотой последовал примеру любовника, одеваясь медленно, искушающе, словно не прикрывал тело, а, напротив, оголял его. Максу пришлось отвернуться и закурить, чтобы немного унять дрожь.       - До вечера, Штирлиц, - проворковал Вальтер, приобнимая его со спины. - У нас масса дел и, думаю, в вашем доме будет куда удобнее ими заняться.       Когда Исаев обернулся, в кабинете уже никого не было - только измятый диван и небольшое запачканное полотенце напоминали о том, что здесь происходило минуту назад. Теперь, когда он признался во всем, появилась надежда, что у них есть будущее, хорошее, просто замечательное, будущее.       - Что дальше? - подумал Макс иронично. - Знаешь, дорогой, все недосуг было сказать, я советский разведчик?