Умрет и снова воскреснет. Ради него

#AU #L #R Времени прошло достаточно, чтобы уже стало невозможно узнать, где, как, когда и почему она умерла. Просто умерла и все. Ей было слегка за тридцать. Совсем еще не успела пожить, и такая трагедия. Мы с ней... Держали связь. Она слишком сильно меня любила, чтобы я позволил ей уйти в те вечерние пасмурные сиднейские сумерки, и не дать свой номер. Я чувствую ответственность. Я много раз себя корил за это чувство, но, по сути, это, наверняка, делает меня хорошим человеком. Ведь оставить любящего человека без надежды; - все равно, что сорвать с него кожу заживо. Я не умею так поступать с людьми. Поэтому какое-то время, несколько лет, мы еще общались. А потом, одним вечером, мне позвонила девушка, которую я слышал впервые и сообщила, что моей Лорели больше нет. Да. В каком-то смысле она была моей. Она была маленькой, но мыслила широко; она была талантливой, но одиночкой; ведь в ее сердце было место только для меня. Бедная моя птичка. Я помню, как сел на кровать и расплакался, как ребенок. Жена подошла и спросила все ли со мной в порядке. Пришлось врать. Что тоскую по умершему отцу. Я не мог не присутствовать на ее похоронах, поэтому мне пришлось лететь четырнадцать тысяч пятьсот километров. В Россию. В Москву. Где я встретился впервые с ее подругами. Девушки выглядели крайне опечаленными, уставшими. Их глаза затуманила пелена слез. Вот что значит настоящая дружба... Они грустили о ней. И я тосковал... Последнее время она мне звонила все чаще. Поначалу мы договаривались о том, чтобы держать связь не больше раза в неделю, но потом ее состояние весьма ухудшилось, и она звонила мне через день. Я стоял в саду и слушал ее. Связь была на редкость плохая. Лорели опять рыдала и стонала в трубку. — На что, на кого ты меня оставил. Рик... Радость моя... Любовь - самое одинокое место в мире. Без тебя... Я уже не в силах превращать слезы в бриллианты, а свои недостатки - привязанности к человеку, с которым ничего не суждено, в достоинства. Я скучаю. Я опять впала в тотальную нищету, а я хочу приехать. Я хочу видеть тебя. Родные говорят, что я совсем помешалась. Господи. Не молчи. Скажи хоть что-нибудь. Солнышко. — Она захлебывалась в рыданиях, а у меня на сердце скребли кошки. — Лорели. Я просил тебя обойтись без сцен. Я не хочу жалеть о том, что был добр и дал тебе номер. Успокойся. Пожалуйста. Не разрывай мне сердце. Тебе бы самой было стыдно и невыносимо знать, что кто-то без тебя не в силах жить. — Господи. Ты... Ты обидишься на меня. Пожалеешь, что пожалел идиотку. Прости меня... Прости. Прости. Я не хотела давить. Не хочу быть обузой. Самой от себя тошно. Надеюсь, ты простишь меня, иначе я не знаю, как мне существовать. Прости... Господи... — Она захлебнулась в слезах и закашлялась. Я молчал. Что тут скажешь. Такая молодая девчонка, а так кроет. — Ни одно лекарство не помогает. Не поверишь, я вчера опять до ночи "Ван Хельсинг" крутила, размывая тушь и тени слезами в истерике. Потом скрины копала и сохраняла на компьютер. А потом меня извивали конвульсии нервов и желания. Что мне с тобой делать... Любимый мой. Синеглазая моя, моя полуслепая любовь. Тебе со мной, неврастеничкой, невозможно. А мне. Вообще невыносимо. Я зависла. Между небом и землей. Во сне имя твое шепчу. А вчера брачную клятву дала. Вслух. Клялась быть рядом в болезни и здравии. Но ты, конечно, не слышал. Я, как тот шизик, о котором писали в паблике "Фрустрация": Мои друзья сказали, что моя девушка воображаемая. Тогда я взбесился на них и перестал их воображать... Ромео и Джульетта. Бонни и Клайд. Сид и Ненси. Белла и Эдвард. Я и сохраненные картинки. Все правильно... Знаешь, в чем парадокс? Меня уже достало твое лицо. Я на него пялюсь больше десяти лет, и я устала от него, честно. А не смотреть не могу. Природный магнетизм. В голове поют чертовы птицы, и распускаются ебучие цветы. Меня достало улыбаться и танцевать, когда я тебя вижу. Все достало. От полета до истерики, знаешь... Минут пять. Зачем я тебе вообще это говорю? Ты вернешься в семье и к карьере, и у тебя опять будет все хорошо. А я к таблеточкам вернусь, хороший мой, лучезарный. Достал. Исчезни. Положи трубку. Сволочь. Я только молчал. Нельзя ее оставлять в таком состоянии. Не этого она хочет. Старается быть сильной и независимой, а на душе черти что. — Лорели. Милая... — Вот не надо так говорить "Лорели". Кто тебе позволяет? Я же не вещь твоя, чтобы ты ТАК произносил мое имя. Зачем ты его ТАК произносишь? Я должна его иначе слышать. Господи. Это гребаное безумие. Да у меня отец твоего года рождения. Куда я попала. Дерьмо. — В трубке на минуту воцарилось молчание, потом она вздохнула и продолжила. — Я просто хочу, чтобы ты обнял меня. Ничего больше. Не обязательно делать своей женой. Я твоей маленькой девочкой. Твоей песенкой. Твоей историей в сокращении быть хочу. Хоть чем-то. Знаешь, как я скучаю. Милый. Милый. Весь мир твердит мне о замужестве, а я, как неприкаянная. Всё чужое, и все чужие. Только ты. Ты... Ты... Самый чужой стал единственным родным. Мне больше ничего не надо. Я улыбаюсь по-настоящему и искренне только когда прибавляются деньги в кошельке, и я вижу, что уже ближе на несколько тысяч к поездке... Просто... Знаешь. Не важно. Забудь. У тебя своих проблем много. Не вспоминай меня больше. Я должна тебя отпустить. Должна... И так, не поверите, каждые два дня. Она отпускала меня, ревела и опять хотела встречи и контакта, а потом пыталась поступить правильно и снова отпустить. Повернутая на самоконтроле. Полубольная. Одержимая. Это ее и довело. Стремление все контролировать. Конечно, когда ее звонки посыпались каждый день, да по три раза, я стал ее игнорировать. Выносить ее навязчивость было физически невозможно. Она давила, прессовала, претендовала, извинялась, каялась, и опять по кругу. У нее, действительно, в жизни ничего кроме меня не осталось. А вскоре она пропала. Очень резко. Не звонила недели полторы. А потом я узнал, что ее не стало. Кладбище. Бабушкинское. Ее жгли в крематории, потому что она никогда не хотела стать кормом для червей. Она горела черным пламенем, пока я нервно, словно четки, перебирал ее медальон, который мне отдали ее подруги, в пальцах. Черная лента. Серебряное сердце. Роза. Образ, с которого все начиналось - моя роль в "Ван Хельсинге". Для меня она стала проходной, она же возвела ее в культ. И мое фото из реальной жизни... Молодая, глупая. Дура... А мне было стыдно. Я хотел спрятать глаза. Я знал, что погубило ее. Я перестал с ней говорить, и, наверное, она совсем двинулась. Я не мог объяснить ее подругам, насколько я был виноват. Я не мог даже в глаза им взглянуть. Они подошли, молча. Высокая брюнетка в черном с черными наведенными макияжем синяками под глазами тихо произнесла по-английски. — Асфиксия. Шея у нее фиолетовая была и в кровоподтеках. Не знаю, как. Но удавилась она. Не стоило ее игнорировать. Ей и так, знаешь, было нелегко. Всю жизнь гнобимая и нелюбимая всеми. Она бы стерпела все. Она бы наплевала на весь мир, если бы он, во всем его уродстве, возненавидел ее, если бы только ты любил или хотя бы говорил с ней. Теперь мы ее лишились. Она единственная понимала меня так, как никто. При всех недостатках замкнутости и желания уединиться в четырех стенах, она наступала на это и помогала мне, как могла, слушала, как могла, вновь и вновь. А когда она ушла, мы все пропустили. На тебе же вся ответственность. Она каждый день плакала, когда звонила. Говорила, что ее солнце отвернулось и больше не светит ей. Она так скучала. Что дай Бог твоей жене хоть в половину так страдать, если тебя не станет... Ты ей должен теперь. Надо снять фильм о ее жизни. У тебя есть опыт. Будешь режиссером. Урну закапывали в землю. Ее мать во всем черном стояла особняком и давилась от слез. Мы с брюнеткой долго держались бок о бок в молчании. Она смотрела невидящим взглядом в пустое небо над двадцать вторым участком. Иронично. Лорели ведь увидела меня впервые двадцать второго мая. И прах ее закопали на участке под номером двадцать два. Любовь и Смерть - две лучшие подруги. И ходят рука об руку. Под сенью склонившихся кленов, дубов и рябинок, в молчании, она ушла от нас навсегда... *** Заручившись поддержкой кинокомпании Universal Pictures, мы начали работать. Ее подруга-ведьма подолгу читала мне ее дневники, стихи и рассказы, интерпретируя и переводя на английский. Жилось ей в общем так себе. Только дневники и знали о ее боли. С каждым прочтением я все больше убеждался в своей вине и корил себя. Чертов дурак. Имел ли я право игнором участвовать в чьей-то смерти. Имел ли я право участвовать в ЕЕ смерти. Я слишком много думал о себе. А о ней никто никогда не думал. Кроме ее друзей. Даже родными она никогда не была понята. Я пытался поговорить с ее матерью, выразить соболезнования, но та только и сделала, что выплюнула мне в лицо, что уже видеть меня не может, а после смерти дочери и подавно, и одарила тонной презрения. Видимо, я всегда, все эти годы был острой темой и болью этой семьи. Неприятно, мягко скажем. Единственно, что я знал, в каком бы мире она сейчас ни была, она на меня зла не держит и не станет. Не смотря на ее друзей и близких, всех, кто сейчас косо или с ненавистью на меня смотрел, она всегда желала мне лишь добра и удачи. Слепец. Я убил ее... Теперь и мне стало противно смотреть на себя. Я всегда считал себя образцом порядочности, но не теперь, когда в печи сгорела та, что называла меня своим небом. Ее подруга-ведьма стала костюмером. Вторая - достойным оператором. В количестве нас троих и еще небольшого числа помогающих нам людей, мы проводили кастинг на роли Лоры Уилсон и Владислава Дракулы. Наш фильм должен был начаться ее астральными путешествиями. Главную мужскую роль я собирался сыграть сам, но ее подруги меня заверили, что делать мне в картине в качестве актера нечего. Все равно главную героиню играть не Ей. В результате на роль Лоры мы выбрали юную шестнадцатилетнюю подающую надежды модель Эмму Андолини, а на роль Владислава - парня двадцати пяти лет, имевшего на своем счету несколько малобюджетных картин, таким образом не успевшего заработать звездную болезнь - Тима Одлоу. Я счел, что главные герои не должны иметь болезненной разницы в возрасте для того, чтобы лента адекватно воспринялась кинокритиками, не смотря на то, что ее подруги безапеляционно заявили, что если бы Лорели была жива, это бы ее оскорбило. Но у меня не было к парню претензий. Играл он прекрасно, драматично, и чертами лица ужасно напоминал меня в молодости. Второй раз за свою жизнь я ехал в Прагу, чтобы история "Ван Хельсинга", переложенная ее руками на свой лад, обрела жизнь. Хоть и прошло около двадцати лет, узкие улочки Праги, Карлов мост, собор Святого Николая на Малостранской улице, все снова всплыло в памяти. Я здесь уже был. И это одновременно и печально, и эпически, когда за своей ролью тебе приходится наблюдать со стороны. Наши "Лора" и "Владислав" были талантливыми, творческими, упорными. И если что-то у них не получалось, они обращались за помощью к нам, чтобы вжиться в роли еще лучше. Я постоянно давал инструкции Тиму, я играл Владислава двадцать лет назад, я знал, каким он должен быть, ее подруги - Эмме. Они знали Лорели при жизни. Макет замка Дракулы мы создавали в павильоне. К нам присоединились мои старые знакомые: Стивен Соммерс, Аллан Кэмерон, Габриэлла Пескуччи, Боб Дакэй, Синди Карр и Алан Сильвестри. Все, кто участвовал в съемках оригинала. То, каким был "мой" замок, я и сам до сих пор помнил. Удивительным было одно. Декорация двадцатилетней давности стала ей домом в ее голове. Где она виртуально жила с моим героем. И это был вроде как "наш" дом. Я смотрел и не верил. Вот она мертва, и все ее мечты умерли. Сердце остановилось, и я прекратил осаждать ее разум. Не только я, но и все сущности и демоны - мои прообразы. За недолгую жизнь она скопила их сотни. И любого демона с моим лицом охотнее допускала к себе, чем простого обычного парня, который мог бы стать ее мужчиной на всю жизнь... Эмма и Тим валялись в траве и дурачились. Мы пока не снимали, так что они позволяли себе расслабиться. Шел пятый месяц съемок, а эта пара. Чем дольше они играли любовников, тем реальнее ими становились. Мы уже вовсю шутили, что Лора и Владислав поженили Эмму и Тима. Высокая зеленоглазая шатенка и черноглазый брюнет с волосами, забранными в хвост. Лорели бы их оценила. Она всегда относилась к своим героям, как к живым... — Камера. Мотор. Иии... Эмма обняла Тима и прижалась к его груди. — О, любимый... Если Дэнэлла узнает... Нам обоим не жить. — Я спасу тебя. От мира. Костер взметался до небес. Тут и там сновали люди из массовки, участвующие в постановке шоу по сюжету. — Ой и дешевизна. — Вздохнула брюнетка. — Лора бы устала плеваться. Парочка весьма посредственна. Из какой помойки ты только их вытащил. Я с укором посмотрел на нее. — Дай им шанс. Для своего возраста они неплохо играют. — Я не вижу драмы, накала, страсти. В ее книге все это было. А здесь, глядя на эти сопли, возникает огромное желание позвать Дэнэллу, чтобы разогнала эту шайку-лейку. Все потому что парень - юнец и смазливый мерзкий мальчик. То, как Лора в этой сцене тянулась к Владу, хотела спасти его от подруги, но не могла перед ним устоять, побороть свою страсть... Эмме не хватает десятилетнего стажа в кино. Она, как была манекенщицей, так и осталась куклой. Спасибо еще, что красивая. С Тимом вообще все ужасно. Скоро беспокойный дух моей подруги начнет витать над съемочной площадкой, и мне придется дать тебе пинок под задницу, чтобы ехал отвозить откуп на ее могилу. Это не Лора. И не Владислав. Это Ромео и Джульетта на вампирский лад. Сам ты играл его иначе. — Ну простите. Я в любом случае в формат не впишусь. Дракула умер в сорок лет и заморозился в таком состоянии. А мне шестьдесят три. — Она все равно бы видела только в тебе оригинала. Ей никогда не важен был возраст. Я краем глаза посмотрел на то, как Тим обнимал Эмму в постельной сцене у костра. Высокопарность фраз, слишком томные взгляды. Теперь мне самому начинала казаться вся наша работа фальшивой... Потому что единственной, кто мог сыграть Лору со всем ее неистовством чувств - это была Лорели. А единственным, кто мог бы сыграть ее не-мертвую любовь Владислава, жестокого и постоянно издевающегося над ней типа, был я. Не только потому что это моя роль в прошлом. Но и потому что в жизни я также поиздевался над ней, как мой бес-прототип над ее астральной "я" в мире грез. Она не могла обрести счастье ни в одном из миров, где появлялся субъект - мой двойник. Я или демоны с моим лицом... Каждый раз все портили. Так что ничего бы не вышло. Ибо я был слишком стар для этой роли. А она слишком мертва... *** Спустя еще три месяца, мы, наконец, довели сюжет до сцены, в которой на балу Лора и Владислав впервые встречают Анну - свою дочь. Бал мы снимали в соборе Святого Николая. Тим был одет классически. Костюм по его размерам был сшит на заказ по эскизу Габриэллы Пескуччи. Золотистая мантия на плечи. Золотистая маска на лицо. Темные волосы аккуратно зачесаны и забраны. Все-таки парень был неуловимо похож на меня. Я смотрел на него под маской и понимал, что отличались мы только телосложением. Он был слишком худощав как и большинство парней его возраста. А я к своим сорока постоянно проводил время в тренажерном зале, поэтому раза в два был шире его в плечах. Зато красавица Эмма затмила всех вокруг. Черно-красное платье с оборками идеально сидело на ее фигуре, а в жгуче черные локоны была вплетена алая роза. Старый идиот. Пенсия не за горами, а ловлю себя на мысли, что мне близка ее энергетика. Пожалуй, даже я возжелал ее. И это было как минимум странно. До сих пор я видел в Эмме Андолини лишь несформировавшегося ребенка, а сегодня в своем идеально облегающем ее стройную фигуру платье она пару раз улыбнулась мне, и кровь в моих жилах начала кипеть. Чего бы Лорели точно не хотела - это искры оригинала ее любви к актрисе, исполняющей роль ее самой. Мерзость. Я тряхнул головой, пытаясь выбросить навязчивую Андолини из головы. Вроде бы даже получилось. Вокруг все были столь маскарадно одеты, а я не заморачивался. Зачем режиссеру думать об одежде? Темные джинсы, черная футболка, синий пиджак... Полуклассика, полураздолбай. Начались съемки. Тим и Эмма танцевали, прильнув друг к другу. И тут я поймал себя на мысли, что сегодня Эмма во время отдыха между съемками сцен ни разу не подошла к Тиму. На днях они объявили нам, что помолвка их состоится через месяц. А сегодня она его игнорила словно намеренно. И прильнув к его груди, смотрела на меня и улыбалась. Мое сердце пропустило удар под знакомый мне уже ранее чарующий вальс вампиров Алана Сильвестри. — Дубль отснят. — Блондинка и подруга Лорели отстранилась от камеры. Мне стало как-то не по себе. Эмма стащила мантию с плеч Тима и намеренно направилась к нам. Что нужно этой женщине... Почему она не хочет быть со своим парнем... Она вызывающе посмотрела на меня, и тут я просто врос в пол Собора Святого Николая. Ее глаза. Больше не были зелеными. Они были карими. Она накинула золотистую мантию мне на плечи и увлекла танцевать. — Что происходит, Эмма?.. Что-то действительно происходило. В воздухе тихо разлилась, все набирая обороты "Пляска смерти" Камиля Сен Санса. Тим смотрел на Эмму и меня пораженно, не веря своим глазам, отупело наблюдая за нашим все ускоряющимся танцем. — У меня аллергия на фейки, любовь моя. Я - не Эмма. Это я. Я вернулась. Шикарная композиция, не правда ли? Даже лучше той, что писалась для бала из "Ван Хельсинга". Эта пляска такая же дохлая, как и я. — Лицо Эммы исказила неприятная усмешка, и она провела рукой по моей груди. — Сильный, неподвластный времени, любимый. — Она выдыхала мне в шею, и тут мне стало тошно. Сама смерть держала меня в своих объятиях. Я чувствовал ее ледяные костлявые пальцы на своей коже. И что хуже всего. Мертвая. Мертвая невеста меня желала. Во всех смыслах. А меня передергивало от любого ее прикосновения. — Ужели боишься меня? — Она снова улыбнулась. — Это же я. Твоя Лорелея. Восставшая, как феникс из пепла. Как ты мог взять этого сопляка на роль Владислава. Она твоя. Только твоя, любимый... Ричард. Ее ледяные пальцы уже проникли под ремень моих брюк. Она решила довести меня до исступления и головокружения. Она играла мной. Держала меня в своих руках. Буквально. Моя плоть в ее руке восставала, желая соития. Я горел, а музыка визжала все надрывнее. — Как же я хочу оттрахать тебя прямо здесь. — Шепнула мертвая. — Я ездила в Прагу с подругами. Незадолго до смерти. Войдя в этот собор, я проложила по полу дорогу из поцелуев, потому что его касались твои ноги. Твои сапоги ходили по этому полу. А я его униженно лобзала. А теперь. Этот храм. Почти тот же бал. Ты. Я. В теле той, что играет меня в фильме обо мне. И мне всего лишь шестнадцать. Возьми меня. Возьми меня прямо здесь. Мы посмеемся в морду Создателю и всем святым. Ты - богохульник уже тем, что родился. Ведь ты сводишь меня в пропасть. Меня даже смерть не удержала от того, чтобы вернуться. Мой испорченный плод. Как я хочу тебя всего. Пробовать и пробовать на вкус. Острыми ножами меня изрезало желание по сердцу. — Будь благоразумна, Лорели. — Я еле дышал, замерев от ужаса. А она ничего не замечала вокруг, лаская меня. Ее скелет выгибался в моих руках от нервов. Клубок нервов. Ее кожа горела. Полыхала адским пламенем. Сбитые процессы терморегуляции. Это точно не могла быть Эмма, сошедшая с ума. Это моя нервная полубезумная Лорелея. А теперь еще и мертвая. — Бог смотрит на тебя. — Бог не против. — Она впилась поцелуем в мои губы. — Я - ведьма. Мне плевать, что скажет Бог. Здесь слишком много людей. И гребаный недоТим. Пожалуй, я затащу тебя под Карлов мост. Там очень темно. И все свои грязные дела я смогу сделать безнаказанно. Я. Тебя. Оттрахаю. Мертвым лоном и мертвым ртом. Ты мой. Теперь ты никуда не денешься. Сами силы смерти на моей стороне. — Выдохнула она мне в ухо. — Посмотри на себя. Ты юна и красива. Тим для тебя будет идеальной партией. Молод и талантлив. — Заткнись. — Прошипела она, приложив палец к моим губам. — Заткнись. — Повторила она уже тише на полтона. — Зачем ты мне подсовываешь этого недоюнца? Неужто, мои ласки тебе не нравятся? Только представь. Я с юным шестнадцатилетним телом, и ты, мой потасканный старостью, шестидесятилетний папенька, в темноте, под мостом, наедине. Неужели ты не видишь в этом эстетики? У Эммы очень красивое и способное на многое тело. Я тебя до небес вознесу. Это ты сейчас думаешь, что я мертвая. Когда мы сольемся в один змеиный комок похоти, ты почувствуешь, что я живее всех живых. Я буду вибрировать, пульсировать, извиваться, визжать и отвечать на каждую реакцию твоего тела. Ты привыкнешь ко мне. И все это произойдет в легендарных уголках Праги, которые для меня стали местами паломничества. — Господи. Ты больная. — Нееет. Я - мертвая. — В вальсе она подмигнула одной из своих подруг, а та подняла палец вверх, видимо, узнав свою цитату. Ведьма в речи Лорели всегда расходилась на цитаты. Небрежно отшвырнув с пути Тима, она увлекала меня далеко из церкви, полной людей, прекрасных статуй, зеркал и золота. В темноту под мостом. Господи, спаси мою душу. Кажется, я только что подарил ее Дьяволу... Она небрежно кинула меня на землю и легла сверху. Сняв пиджак и футболку, начала осыпать поцелуями мое тело. Губы у нее были сладкие на вкус. Я не понимал, что этот вкус мне напоминает. Сладость ли, вино ли... ГНИЛЬ. Испорченные продукты, которые обращаются в тлен, именно такие на вкус. Мертвая. Господи, прости. Она мертвая. Но она уже коснулась каждого нерва в моем теле, заставляя изнывать и гореть от желания. Я начинал приблизительно понимать, КАК она хотела меня все эти годы. Неистовство охватывало меня самого. Как она с этим жила?.. Я уложил ее на спину, заломав ей руки и задрав юбки. Глаза ее горели маниакальным блеском. Она что-то пела. Кажется, песню про Синеглазку. Я раздвинул ей ноги, закинув их себе на плечи, и, приспустив брюки, резко вошел в ее девственное лоно. Она визжала и извивалась. От счастья. Я придушивал ее. Несильно. Но достаточно для того, чтобы ее богатый внутренний мир сокращался интенсивнее, накалывая меня на пик наслаждения. Она была права. Я больше не считал ее мертвой. А под мостом было глухо, мрачно и темно...