У меня была прекрасная жизнь. Но даже она обладает свойством жвачки – когда-то кончаться. И обязательно наступит такой момент, когда все полетит к чертям, и ничего уже не будет как прежде. Никогда. И потом ты задумаешься: а была ли моя жизнь такой уж «прекрасной», как мне казалось?
Я размышляю над этим, вернее, я бы не хотел останавливаться и заострять на этом свое внимание, но мысли в хаотичном порядке сменяются одна за другой, и я думаю: вот бы нужные поезда подъезжали к перрону с такой же скоростью. Вот бы перелет между городами занимал секунды, доли секунд, и ты уже в Пусане. Нет, вы только представьте, что весь мир – это лишь небольших размеров сгусток из земли и воды, подвешенный за веревочки к потолку в детской комнате. Заходишь на посадку в Сеуле, миг, и ты уже прибыл в Далянь, Гонконг, Осаку или Токио. Быть может, именно так наша жизнь и выглядит из космоса, тогда как пять лет на Земле равны ничтожным пяти минутам, проведенным в безмерном пространстве; быть может, кто-то наблюдает за нами с периферии вселенной, и для него наши перемещения не более чем сдвиг на микрометры по воздуху.
Куклы «барби».
Никого не волнуют твои мысли.
Секунда, и ты в Нью-Йорке.
Секунда, и пирамиды Египта расстилаются в иллюминаторе воздушного корабля.
Сегодня я не пользуюсь лифтом для того, чтобы подняться на предпоследний этаж очередного офиса, в котором через какие-то считанные минуты произойдет еще одно информационное ограбление в моей жизни. Еще одна ничтожная не-случайность, о которой я не должен был знать.
Верить мне или нет – дело ваше, но мои пятки вспотели и чешутся. Я уже на n-этаже, и мои легкие более не способны принимать кислород для нормализации процессов жизнедеятельности, и, если бы я не знал точное время своей смерти, то надеялся бы на то, что это произойдет прямо сейчас.
Да избавит меня Господь от мучений.
Секунда, и ты прибыл на Чеджу.
Секунда, и тебя уже встречает Инчон.
Я тащу себя вверх по лестничному пролету, шагом «через ступень», и мои ладошки горячие, как после дрочки, и потные, словно меня только что поймали за ней.
— В твоем возрасте это естественное явление, - пытается успокоить меня мама.
Я хочу сказать ей: уходи.
— Нам с твоим папой уже давно надо было понять, что ты уже не тот маленький мальчик, Чонин.
Я еле сдерживаюсь от того, чтобы не сказать ей: пошла к черту.
— В этом нет ничего постыдного, сынок. Тебе незачем скрывать это от нас.
Я держусь до последнего, чтобы не накричать на нее. Головка моего члена красная, как раскаленная сковорода, и сейчас я хочу только одного – чтобы она закрыла за собой дверь с обратной стороны и позволила мне кончить.
Я говорю ей:
— Давай поговорим об этом, когда я выйду из комнаты?
Секунда, и ты борешься за жизнь в Средиземном море.
Секунда, и ты уже ешь быстрорастворимый чачжанмён в Сеуле.
Я набираю номер Кёнсу, но он не отвечает. До моей «смерти» остался всего один этаж.
Все началось с того, что я опоздал на место преступления. Сказать честно, я всегда опаздываю. Постоянно отстаю на пару шагов. Задним числом. И я думаю: вот бы багаж не задерживали в аэропорту. Я хочу сказать, что было бы намного лучше, если бы мне не приходилось его ждать вообще, но нижнее белье от Кельвина Кляйна в моей сумке-багаже на колесиках так и просит забрать его с собой, как что-то самое необходимое мне в жизни.
Голосом Кляйна в моей голове:
— Ты должен возносить мое переработанное рекламой белье до небес.
А я не могу сказать ему, что вся эта марка – просто разрекламированное «имя», чужое «имя», вышитое на резинке моих трусов, мусор для продажи «в руки каждому» и ничего не стоящий на деле эталон. Потому что я так не считаю. Потому что за его белье я отдал целое состояние. И за строгие галстуки и белоснежные рубашки тоже.
Швейцарские часы на моем запястье показывают без опоздания полночь, и тогда я понимаю, что снова отстаю на пару шагов, меня просто нагло опережают.
По стенам подземки расклеена реклама лидирующих на сегодняшний день марок и всем давно известных имен, которые в этом более даже не нуждаются. Мировые идолы. Кристиан Диор, Коко Шанель; наверху же меня уже ожидает Mercedes-Benz W212 E-класса.
И я думаю: человеку просто жизненно необходимо чему-то поклоняться. Ему нужно на что-то работать.
И я раз за разом прокручиваю это в своей голове.
У меня все под контролем. Я выгляжу сногсшибательно даже когда что-то упускаю.
Секунда, и ты уже прибыл в Мадрид.
Секунда, и Великая Китайская стена расступается перед тобой.
Мужские туфли на моих ногах натерты до блеска. Ни пылинки. Это именно то, что определяет в людях их статус. Как показатель того, что у них есть манеры.
Мое изображение тоже красуется на кирпичной выкладке одной из стен подземного перехода. Фотография по пояс. Я фальшиво улыбаюсь на камеру.
Покажи мне мужественность.
Покажи мне власть.
Я все еще в том возрасте, чтобы производить ярчайшее впечатление, но и уже готов к тому, чтобы убить себя от скуки.
Секунда, и ты покидаешь место преступления на каталке для трупов.
Я люблю свою работу, вот только она не любит меня. Мне страшно от мысли, что кто-то может знать обо мне куда больше, чем знаю я сам.
Выхожу в город, и ночная улица окутывает миллионом огней и ненавязчивой прохладой.
Мне не требуется объяснять маршрут – мой личный водитель за рулем моего же автомобиля знает все намного лучше меня самого. Потому что я понятия не имею, куда меня везут. Да и какая теперь разница? Меня все равно во всем уже опередили.
Покажи мне разочарование.
Секунда.
Теперь смени его равнодушием.
— Как прошел перелет?
Отвратительно.
Но я говорю: отлично, я же так люблю летать.
Мне даже не интересно, что сегодня произошло. Я готов увидеть что угодно.
Покажи мне расчлененные трупы, и я не испугаюсь.
Покажи мне следы полового акта, произошедшего уже после смерти, и я не удивлюсь.
Шофер говорит:
— Выглядишь отлично.
Я говорю: спасибо.
Внутри меня сгусток из земли и воды. И если я взорвусь, все погибнут вместе со мной. Поэтому я держу стабильность.
Я говорю, что устал и хочу немного вздремнуть. Шофер говорит, что разбудит меня, когда мы уже будем на месте. И я пытаюсь уснуть, но так и не засыпаю.
Тогда я еще не знал, что у всех моих ночных кошмаров есть имя.
Сегодняшнее дело же ничем не отличалось от тех, на которые меня периодически отправляют. Могу сказать только то, что в последнее время разного рода происшествия участились, и на каждом месте преступления я обязательно встречаю одного и того же человека. Рост невысокий, одет в длинное черное пальто. И каждый раз, когда я только приезжаю на место, он уже отдаляется спиной, опережая меня на пару шагов.
Быть может, у него нет лица.
Быть может, его даже и не существует вовсе – лишь плод моей разбушевавшейся фантазии по дорожкам раздробленного на мельчайшие кусочки успокоительного.
И мне страшно наткнуться на пустоту в своих пальцах, поэтому я никогда не окрикиваю его уходящего.
А потом мы оказываемся с ним летящими в одном самолете, сидя в салоне которого я отчаянно пытаюсь подавить желание к тому, чтобы случайным образом сегодня спастись.
Секунда, и ты идешь на взлет.
Секунда, и ты уже касаешься атмосферы пальцами через алюминий, отделяющий тебя от всего, что было, словно ты только что пересек границу двух миров: прошлого и будущего, минуя настоящее и точку отсчета.
Дороги назад уже нет, и не будет, потому что только на максимальной высоте пилот сообщает через микрофон, что по абсолютно точным данным в самолете находится действующая бомба, и что всем нам пора прощаться как друг с другом, так и с самими собой.
И я думаю: прощайте, ублюдки.
Я же знал все с самого начала, потому что это я пронес ее сюда. Я так же знаю точное время взрыва, знаю, что нам всем осталась всего лишь минута.
Чувство того, что ты знаешь намного больше других, действительно непередаваемое.
Пилот же в первую очередь прощается с женой и детьми. И я думаю, что хочу попрощаться с этим незнакомцем в черном пальто, сидящим в соседнем ряду, потому что мне больше не с кем прощаться, а он единственный, кто хоть как-то повязан со мной. Но летящую капсулу разрывает на части, когда я только пытаюсь подняться со своего места, отчего не успеваю даже разглядеть его лицо, тонущее в черной дыре разгерметизации и водоворота выталкивающих сил. И он снова, дразня, отдаляется от меня спиной по направлению к освещенному ночными огнями городу в километрах под нами, когда меня оттягивает все глубже в атмосферу, словно в ад за те грехи, что я совершил.
Да, я был грешным.
Прости, Боже.
Но вряд ли я теперь когда-то остановлюсь.
Вспоминая это, я решаюсь, наконец, окрикнуть его. Парня в черном пальто.
В своей реальности. На освещенной искусственным светом улице – месте преступления, – на которой никто не станет свидетелем моего возможного поражения.
Я только недавно прибыл из Гонконга, и моя фотография минутами ранее улыбалась мне фальшью с одной из стен подземки.
Ущипните себя разок за руку, чтобы удостовериться в том, что мы вернулись в реальность, оставив самолет где-то позади как мою открытую рану.
Если я буду периодически врать вам, станете ли вы меня слушать?
Я говорю, что история с самолетом – просто мой сон.
Давайте уже вернемся в настоящее. В полночь, в тот самый момент, когда меня снова обошли на пару шагов, что кажутся уже почти решающими.
Я хватаю его за руку, но он не спешит поворачиваться.
Я все еще думаю: а вдруг у него нет лица?
Прыжок в будущее. В день моей «смерти». На лестничный пролет многоэтажного здания под офис, когда Кёнсу не берет чертову трубку. И мне хочется задушить его собственными голыми руками, потому что я больше не пытаюсь бежать от правосудия, я наоборот хочу, чтобы оно, наконец, спустилось по мою гнилую душу.
Кёнсу.
О, он заставил меня так яро презирать все то, к чему я ранее так тщательно стремился, что у меня более не осталось причин для того, чтобы жить.
И я думаю: а было бы лучше, если бы я не схватил его за руку тогда?
Покажи мне ожидание ответа в его глазах.
В его больших, словно вечно удивленных.
Он, в черном пальто, смотрит на меня снизу вверх с лицом ни в чем неповинного ребенка. И я думаю: все убийцы милые. Я хочу сказать, что я не знаю, приходилось ли Кёнсу хоть раз кого-то убивать на самом деле, но вот меня он – точно собирался.
Но на тот момент меня заботило только то, что он здесь делает.
И я спрашиваю у него, пряча лицо в ворот своего пальто от холода: почему мы всегда встречаемся на месте преступления? На кого ты работаешь?
А он говорит, что я все равно не поверю ему. Тогда я говорю, что готов постараться его выслушать, но он начинает рассказывать мне про то, что просто прогуливался. В полночь, на месте преступления, каждый раз, день за днем.
Не то чтобы я однозначно подозревал его в чем-то, но он действительно казался слишком уж подозрительным.
Тем, кто знает обо мне все. Даже больше того, что знаю о себе я сам.
И он говорит:
— Запишите адрес, который я Вам продиктую. Я буду ждать Вас там в пятницу, если Вам все еще будет это интересно.
Я спрашиваю: получу ли я ответы на свои вопросы, в конце-то концов?
Он говорит:
— Я расскажу Вам все.
И я записываю адрес.
Механизм отсчета дней до моей «смерти» приходит в действие.
А потом меня отпускают бессонница и ночные кошмары.
Период мнимой свободы перед чем-то решающим.
Я прибываю в назначенный день и время по назначенному ранее адресу.
Кёнсу сидит на бордюре и что-то рисует указательным пальцем по асфальту, но что именно – я не вижу.
Мы возвышаемся над ночной городской полупустой магистралью, и свет луны кажется каким-то уж мрачно-желтым сегодня. В тени пожухлой листвы и голых веток. Мы скрыты от всего мира. Одни.
Кёнсу говорит:
— В одной из машин сейчас находится молодая счастливая семья. Они едут домой от родственников; дети – мальчик и девочка пяти лет – смеются на заднем сидении. Во второй машине же мужчина под кайфом. Убойная доза наркотиков внутривенно.
Могу поклясться, что я слышу преждевременную скорбь в его голосе. Но я все еще не понимаю, к чему он клонит.
А потом он кричит на меня:
— Смотри на чертову магистраль, Чонин!
Я машинально поднимаю глаза, и кляксы черного и красного силуэтов машин по линии встречной полосы на огромной скорости сближаются. И где-то на грани с осознанием того, что этот парень назвал меня по несуществующему для всех имени, приходит понимание того, что я знаю, что сейчас произойдет. Знаю все наперед, опережая на этот раз кого-то другого.
И стоит мне рвануть вперед, навстречу счастливой семье с двумя пятилетними детьми, как они уже перестают быть такими уж «счастливыми».
Покажи мне расчлененные трупы, и меня не стошнит.
Покажи мне аварию, и я скажу, что такое частенько случается.
Сегодня я – на шаг впереди.
На шаг ближе к Кёнсу.
Выходит, он знал все с самого начала?
Ах да, его имя написано на нагрудном бейджике. Он работает официантом.
— Опознание трупов показало, что это правда была молодая семья, и что на заднем сидении находились мальчик и девочка пяти лет. Также экспертиза подтвердила, что водитель черной «тайоты» был под кайфом.
Мы с Кёнсу сидим в круглосуточном кафе на окраине города, рядом с заправкой. У меня в руках поднос с пакетиками быстрорастворимого чая и кипяток в пластиковых стаканчиках, и я ставлю его на наш столик.
Определенно, я жду от него объяснений. Сейчас же.
Тогда Кёнсу говорит:
— Ты можешь принять это за шутку, но я знаю обо всем, что должно произойти. Я узнаю обо всех ограблениях и затонувших кораблях еще до того, как это случится.
Я не понимаю, почему ты не сообщил об этом полиции.
— А кто мне поверит? Перспектива провести всю свою жизнь в больнице для людей с психическими расстройствами не очень-то радует. Поверь, я пытался уже доносить до людей правду, но всем бы лучше не слышать о чем-то ужасном вообще. Никто не станет выслушивать байки о том, что их любимого родственника завтра не станет. А я стану подушкой для вымещения их злости за свою честность.
На самом деле, мне совершенно неинтересно, что он там о себе думает.
Я говорю ему, что он должен сейчас же обратиться в полицию.
А он встает из-за стола и говорит:
— Нет.
И тогда я вспоминаю, как мое имя сорвалось с его губ.
И мне становится страшно.
Вскоре ко мне возвращается депрессия.
Кёнсу говорит, что мою душу бы кремировать, что мне бы изменить подход к жизни и ко всему, что меня окружает.
Он говорит, что я индифферентный ублюдок, вот только мне все равно. Я вожусь с ним исключительно для того, чтобы иметь информацию обо всех событиях ближайшего будущего еще до их наступления.
По сути, мне нужна от него только его немыслимая способность.
Да, я использую его.
Все люди так делают.
И Кёнсу знает об этом с такой же стопроцентной точностью, с какой знает о моих действиях - так же наперед.
Он знает даже о том, о чем еще не подозреваю я.
Единственное, о чем я боюсь спросить его, так это «сколько мне осталось?».
Во всей же этой абсолютно нечестной игре я подозреваю Кёнсу только в том, что он так же использует меня.
Взаимовыручка.
Но я не знаю, для чего ему это.
Выходит, я все еще проигрываю ему?
Мой новый день начался с того, что я снова опоздал на место преступления. Сказать честно, я всегда опаздываю. Постоянно отстаю на пару шагов. Задним числом. И я думаю: вот бы Кёнсу заранее сообщал мне обо всем. Я хочу сказать, что было бы намного лучше, если бы мне не приходилось в нем нуждаться вообще, но он пообещал помогать мне только на своих условиях, главным и единственным из которых являлось правило «десяти минут».
Оно гласит, что обо всех происшествиях «будущего» я буду узнавать только за десять минут до того момента, как они войдут в наше настоящее.
Кёнсу звонит мне каждый раз и сообщает, куда нужно ехать.
И каждый раз, когда я подъезжаю, меня встречает картина «в действии».
Наблюдатель за катастрофами.
Зритель чужих смертей.
Все, что я должен узнавать через опрос понятых, я наблюдаю собственными глазами.
Без возможности успеть хоть раз вмешаться.
Секунда в секунду.
Даже мои швейцарские часы не рассчитывают все с такой точностью.
Точностью «До Кёнсу».
И я ненавижу его за это.
За то, что он испытывает меня.
Меня, кого все чаще ломает на куски от того, что умирающие в первую очередь беспокоятся о своих любимых.
И мне хочется сказать им: ад уже ждет вас, ублюдки.
Потому что меня не любит никто.
Я хочу сказать им: я всех вас ненавижу.
Как же я, блять, всех вас ненавижу!!!
- // -
Сегодня мы бороздим океаны.
Кёнсу предвещает «смерть» лайнера, поэтому мы – главные его пассажиры.
У нас одноместный номер с большой двуспальной кроватью, вот только номер нам не понадобится.
На Кёнсу черный костюм, и выглядит он в нем неотразимо.
Настолько роскошно, что я ощущаю, как дико меня влечет к нему.
И я спрашиваю у него: почему я никогда не замечал в тебе симпатичного парня?
Он улыбается и откидывает длинную упавшую прядь волос назад. На его оголенном запястье блестит серебро.
Я хочу, чтобы сегодня он весь вечер находился только рядом со мной.
И он говорит:
— Потому что ты ведешься только на открытые провокации.
На мне белое пальто в пол, расстегнутое на все пуговицы. Волосы уложены назад, и Кёнсу говорит мне:
— Улыбнись.
Но я лишь усмехаюсь.
— Твоя проблема в том, что ты считаешь всех тебе чем-то должными. Я когда-нибудь увижу тебя растрепанным и настоящим? Что, если однажды все, что ты имел, обратится прахом?
Я не понимаю, к чему ты клонишь, малыш.
— Когда ты собираешься начать жить, Чонин?
И я говорю ему, что живу сейчас.
Почему тебя вообще это беспокоит?
И он отвечает:
— Потому что ты любишь меня. Потому что сегодня ты влюбишься в меня еще сильнее.
И я говорю: хотелось бы.
Хотелось бы.
Чтобы ты тоже полюбил меня.
А потом мы танцуем. Одна рука Кёнсу на моей талии, вторая – в моей, и я чувствую себя более, чем просто великолепно.
Вальс среди хаоса.
Никому нет дела до нас, а нам, в свою очередь, плевать на заботы других.
Потому что мы знаем, что спасатели прибудут вовремя.
Что лайнер не затонет, что его не успеет разломать на две неравные части.
Если, конечно, Кёнсу не соврал мне на этот счет.
Но я спокоен. Меня устроит любой из вариантов, потому что сейчас больше всего на свете я хочу поцеловать его.
Но Кёнсу говорит:
— Рано. Мы еще живы, Чонин.
Медленный танец под людские крики и выпускаемые в небо сигналы sos – маленькие салютики для нас всех.
Прощайтесь с жизнью, ублюдки.
Я уже чувствую, как холодная вода заполняет мои ботинки. Как она медленно заполняет меня, нас, в этом выгравированном золотом зале.
А мы танцуем под музыку в наших душах.
Похоронный марш.
Какофония из криков.
И когда отключаются все двигатели, я слышу, как сердце Кёнсу быстро бьется рядом с моим. Рядом с моим, ритма которого я не ощущаю вообще, словно оно тоже дрейфует вместе с кораблем. Где-то за палубой.
Мы танцуем.
И Кёнсу говорит:
— Мне очень льстит то, что ты готов умереть здесь. Но, знаешь, ты не боишься потерять свою жизнь, но так цепляешься за свое положение.
Цветы выпадают из ваз.
Звон колоколов и бьющегося хрусталя.
Корабль медленно накреняется.
Кёнсу говорит через музыку в наших душах:
— Откажись от всего.
Где-то рядом бьется посуда.
— Займись благотворительностью.
Становится труднее держать равновесие, и я лишь крепче обхватываю Кёнсу за талию.
Мы все еще продолжаем танцевать.
Вода стремительно прибывает.
— Влюбись. Живи не для себя самого.
И тут-то я спрашиваю: почему ты никогда не пытаешься кого-либо спасти?
И он отвечает:
— Потому что я не имею права вмешиваться в чужие судьбы. Меня и без того ждет расправа за твою.
И я улыбаюсь.
Мир внутри меня становится моей гармонией.
Вернемся ко мне, поднимающемуся по лестничному пролету офисного многоэтажного здания.
Кёнсу снова сообщил мне обо всем за десять минут до точки невозврата, когда я уже не в силах буду что-либо изменить. Как бы сильно того не захотел.
Я - наблюдатель за тем, как рушатся чужие стены.
Свидетель того, как сегодня разрушится моя собственная.
Остался всего один этаж, а Кёнсу не берет трубку.
Я же не знаю, куда мне идти, но захожу в зал для конференций, и не ошибаюсь.
Кёнсу стоит у большого окна, и ночные огни обволакивают его теплым пледом безмолвия.
В зале выключен свет. Кёнсу говорит:
— Ты почти опоздал.
Я подхожу к нему и встаю рядом.
Город расстилается у наших ног. Миллионы ярких огней, что отражаются в зрачках Кёнсу.
Он говорит:
— Что бы сейчас не произошло, знай, что на этом твоя жизнь не кончается.
И я говорю ему:
— Я знаю. Знаю, что сейчас произойдет.
Он удивлен.
Наши глаза находятся на уровне моей квартиры. На уровне моих окон на приличном расстоянии от здания этого офиса.
И я говорю ему:
— Я люблю тебя.
Потому что я уверен в том, что я делаю. Даже больше, чем на сто процентов.
Уверен в том, что готов окончательно и безвозвратно покончить со всем разом, чтобы попробовать жить иначе, как-то по-другому.
Чтобы у меня просто не осталось путей для отступления.
Это - поиск истины.
Я хочу умереть в глазах Кёнсу и ожить для него снова.
Отсчет пошел.
Четыре,
Три,
Два,
Один.
Яркая огненная вспышка застилает глаза, ослепляя.
По ту сторону стекла, на этаже, обставленном комфортабельной мебелью и ненужными электроприборами.
Тем, на что я потратил всю свою жизнь.
Так горят мои мечты.
Моя жизнь цвета пламени.
Так умирает все то, чем я жил.
Все мое белье от Кельвина Кляйна, которому я наконец-то сказал: пошел в задницу.
Все пожирается огнем. Все, без остатка.
И я думаю: сейчас я тоже умираю?
И тогда Кёнсу говорит, что приглашает меня переехать к нему.
Но я ничего не отвечаю на это, потому что на ощупь ищу его руку в окружении из ярких всполохов. Потому что это единственное, что меня сейчас больше всего волнует.
И я открываюсь ему, хотя в этом и нет необходимости.
Пока мы наблюдаем за тем, как горит мое прошлое, как я где-то там горю вместе с ним. Вместе со всем, что было мне так дорого.
И я говорю ему, что все это сделал я.
То, что моя шикарная квартира пылает, заживо сгорает и дорогая деревянная мебель, - только моих рук дело, и я спрашиваю у него: теперь я могу тебя поцеловать?
И когда он делает свой шаг вперед, я всецело понимаю, что его мягкие губы стоили таких жертв.
Определенно.
Потому что сегодня я обошел его на один шаг.
Потому что даже что-то теряя, я все еще впереди.
И в этот момент у меня все действительно прекрасно.
Секунда, и ты понимаешь, что хочешь остановиться на этом моменте.
Секунда, и тебе уже не хочется никуда бежать, потому что нигде больше не будет хорошо так, как здесь.
Никто из нас двоих даже уже не наблюдает за тем, как догорают мои вчерашние ценности.
Потому что мы целуемся, и только тогда я понимаю, что Кёнсу тоже любит меня.
Голосом Кляйна в моей голове:
— Ты должен был возносить мое белье до небес.
И мне хочется признаться в том, что сегодня на мне вообще нет белья.
И я на полном серьезе говорю Кёнсу, что если и ставить точки, то ставить их во всем.
А он смеется.
Но разве я сказал что-то смешное?
Я всего лишь сказал, что люблю его.
Не меньше.
Только то, что хочу быть с ним.
http://vk.com/ig_ns
