***
Роберт почувствовал, что теперь уже ничего не будет, как раньше, на первых же июльских предсезонных сборах. Начало их пришлось на среду, а среда, как всегда, случилась внезапно. Вот прям каждый раз сюрприз. Среда втихаря подкрадывается посреди недели, после вторника и – ррраз! – наступает со всей дури… «В 2014 году, когда закончится срок соглашения с дортмундской «Боруссией», Роберт Левандовски перейдет в «Баварию-Мюнхен» на правах свободного агента». Странное все-таки существо – человек. Мозгами можно все осознавать и даже предвидеть, но пока поймешь, как оно есть на самом деле, должно пройти какое-то время. Он ожидал, что теперь в команде на него будут коситься, хотя и знал точно, что никакого гнобления Клопп не позволит, так что никто в лицо ему ничего не скажет, а в голову всем подряд не залезешь – да и чего он там хорошего в чужой голове не видел? – но где-то в глубине подсознания оставалась робкая надежда, что все пойдет по-прежнему, только без Гётце. А вот нетушки. Зона отчуждения пролегла вокруг него почти мгновенно, очерчивая пусть не резкую, но вполне ощутимую границу. Но к этому Роберту было не привыкать. Пожалуй, можно было сказать, что он бы удивился, если бы не заметил этого легкого холодка со стороны одноклубников. Можно попытаться успокоить себя тем, что это нормально. Типа, так всегда происходит после небольшого перерыва в тренировках. Жили как-то друг без друга пару недель и горя не знали, а тут вот опять надо приноравливаться, быть вместе и лучиться оптимизмом… Самолеты, тренировки, фотосессии, интервью, и вечно кто-то на тебя смотрит. Раздражает, знаете ли. А он из-за этой суеты со свадьбой даже отдохнуть толком не сумел. «Ну-ну, уговаривай себя убедительнее. На сто восемьдесят третий раз, может быть, и сам поверишь». Левандовски с досадой натягивает на нос вырез горловины футболки и поднимает глаза в потолок зала ожидания аэропорта. Цвет у него точно такой же, как и у неба за окном – белесо-серый. Жда-а-а-ать… В действительности совсем недолго. Минут двадцать. Но как же неохота… Первым в самолет с неуместным почетом грузится Лукаш Пищек. Взяли его больше за компанию, чем по необходимости, ну, и, вероятно, чтоб не портить настроение Блащиковски. Когда встал вопрос об его участии в тренировочном лагере в Кирхберге, Лукаш со своей фирменной полуухмылкой сказал, что готов взять на себя армию поклонников, которая непременно будет их ожидать в точке назначения, и будет отбиваться обоими костылями, чтоб остальные могли спокойно посвятить время тренировкам и подготовкам. Клопп рассудил, что это личная просьба, пару минут выслушивал вердикт медштаба по данному вопросу и в результате кивнул, соглашаясь. Так Пищек, вопреки травме, оказался в австрийском десанте. При посадке его сопровождают Куба и Себастиан. Потом в самолет заходят Ватцке и Клопп, образуя забавный контраст: один – при полном параде в костюме и с галстуком, пусть и расслабленным, другой – в толстовке, широких трениках и клубной кепке «Borusse!». Ну просто живой пример демократичности дортмундского начальства и его разнообразных взглядов на жизнь. Следующими в самолет проходят врачи, тренер по атлетике Андреас Шлумберг и ассистент-тренер Петер Кравиц. Обычно они усаживаются в самом конце салона, чтоб не попасться под руку неугомонным спортсменам, и пользуются моментом, чтоб приняться за все то, чем заниматься по одиночке в кабинетах несподручно, а значительно приятнее делать вместе и по дороге. Поэтому у первого на планшете гектары видео с йогой, шейпингом, фитнесом и прочей аэробикой, почему-то, как правило, в подавляющем большинстве в исполнении хорошеньких девушек, а у второго в плеере туева хуча ритмичной музыки, под которую гораздо удобнее тесаком рубить капусту на салаты в кухне, а не разминаться-тренироваться на газоне под открытым небом с разнокалиберным инвентарем. Несколько недель оба тренера пополняли свои коллекции, чтобы посредством не очень бурной дискуссии составить двойной список – какие упражнения под какой музон футболисты будут выполнять на тренировках. Особых споров по ходу дела у них не возникает, ибо главными критериями являются ритм музыки и пульс исполняющих упражнения. И вчера человек пять из тех, кто не успел вовремя отмазаться и сбежать, выступали в роли подопытных кроликов для упражнений с нового видоса. Теперь тренеры сверяют полученные данные и делают выводы, результаты которых игрокам дортмундской «Боруссии» предстоит огребать в ближайшие полгода. Сарр и Дукш с одинаково квелыми лицами отправляются вслед за тренерским штабом. Так и мыслится: с прицелом на то, чтобы скорее занять места подальше в уголке и спокойно досмотреть свои сны. Что ж, за два часа перелета у них это вполне может получиться. Мариан так вообще еле вписывается в проход. Марсель Шмельцер провожает молодежь тяжелым взглядом, поднимается со скамейки и тоже идет к двери. Видок у него приблизительно такой же заебавшийся, как и у самого Роберта, но он по жизни более дисциплинирован, поэтому встает сам. А вот Левандовски что-то влом вливаться в родной и любимый коллектив. Требуется найти серьезный повод, чтобы поднять задницу из кресла. Нужен какой-то толчок снаружи, что ли. Роберт присматривается к Лассе Собеху, который в перерыве между арендами коротает лето в Дортмунде. Насколько Роберт знал, этот парень больше месяца в «Боруссии» не задерживается, постоянно мигрирует куда-нибудь. Сейчас вот в межсезонье с основной командой на сборы намылился, а что через пару недель будет, никто не знает… Тем временем Желько Бувач загоняет в самолет Марко Ройса, Илкая Гюндогана и Нури Шахина. Последние двое на фоне Марко выглядят как самые довольные люди на Земле и разве что не сияют собственным светом, словно тот факт, что «Турецкие авиалинии» – спонсор «Боруссии», относится к их личным заслугам. У Ройса же вид то ли растерянный, то ли обиженный. Он сегодня еще даже лишнего слова не произнес, кроме стандартных приветствий, в зале ожидания сидел на отшибе, копался в мобильнике и при любой подвернувшейся возможности натягивал на голову большие наушники. Это на него не очень похоже. - Че сидим, кого ждем? – вялотекущий наблюдательный процесс Роберта нарушает Невен Суботич. Остается только равнодушно кивнуть и пойти с ним. Невен – это такой человек, который не будет лишний раз трепать нервы и задавать какие-то неловкие вопросы. Да и можно считать его фразу тем самым волшебным пенделем, после которого встаешь с печи и отправляешься на подвиги. По крайней мере, Левандовски не чувствует неприязни к его компании. Можно это даже назвать какой-то смутной радостью. Мол, тебе показалось, как ни крути, ты не один. Хороший человек Невен. Марко сидит на третьем ряду справа у окна и теребит нижнюю губу. - Свободно? – спрашивает Роберт. Марко вскидывает на него глаза и с очевидным смущением отрицательно качает головой: - Извини. Кевин. «Ну, Кевин, так Кевин, что с ним поделать?» Роберт пожимает плечами и садится на ряд прямо позади Марко, где оказалось не занято. По проходу гордо шествует Матс Хуммельс: его руки заняты какими-то журналами, под мышкой у него планшет, из одного кармана штанов тянется провод от наушников, в другом торчит бутылка минералки, на воротнике болтаются черные очки, в зубах зажат мобильник. Весь в делах, мама дорогая. Вообще-то Матс слегка неприятен Роберту. Вечно ходит, задрав нос, с такой всезнающей усмешкой, и слова-то ему поперек не скажи, смотрит почти на всех сверху вниз, любит вставить в разговор что-нибудь заумное... И что бесило больше всего, так это то, что остальные дортмундцы, кажется, воспринимали такую манеру Хуммельса как естественное поведение. Мол, жираф большой, ему видней. Вот Роберт никогда и не показывал, что его это побешивает. На худой конец всегда была возможность прикинуться валенком и сделать вид, что заумную сентенцию он попросту не понял в связи с языковыми трудностями. Это было несложно. Отстраненное выражение лица ему и тренировать не надо было. К тому же однажды после очередной Матсовой лекции на маловразумительную тему, бог знает по какому поводу, Роберт заметил, что Кевин Гросскройц закатывает глаза, и расценил это как молчаливую поддержку. Единственным человеком, перед кем Матс почему-то хвост не распушал, был Марсель Шмельцер. Перед ним Матс хвост как раз поджимал. Марсель взирал на традиционные разглагольствования Матса с мягкой недоулыбкой, а если они во время такого монолога встречались взглядами, the Речь Хуммельса порой могла застыть на полуслове. Следить за этим было даже любопытно. Как будто Марсель знал про Матса нечто, полностью противоречащее его театральной самоуверенности, но предпочитал пока помалкивать, а Матс остро осознавал, что Марсель не высмеивает его показуху лишь до поры до времени, и если он откроет рот, то конфуза пятнадцатому номеру не избежать. Вот бы хоть раз увидеть, как Хуммельса поставят на место… А тут подходит и Гросскройц. Легок на помине. Лицо у него на редкость не напоминает плакат-фоторобот «Их разыскивает полиция», и он вполне жизнелюбиво скалится по сторонам. Кевин подмигивает Роберту и исчезает за спинкой сиденья впереди, присаживаясь возле Марко. Оттуда сразу же раздаются дуэтом приглушенные «Хей, бро!», затем Марко добавляет: «Оп-па-Дортмунд-стайл», Кевин гыгыгыкает, и Роберт делает мысленный фейспалм. Вот иногда просто взял и убил бы. Только что Марко сидел в образе самого несчастного в мире Карлсона, вызывая непреодолимое желание взять его на ручки, почесать за ушком, покормить вкусненьким и пожалеть, и тут же, без какого-либо плавного перехода он окатывает окружающих серебристыми брызгами своего позитива. Причем на редкость заразного. А еще через восемнадцать секунд он может напялить на лицо козырек кепки, всем своим видом демонстрируя полное нежелание общаться с окружающими, и начать шепотом подпевать какой-то слюнявой попсе. И что будет с ним дальше, как он будет себя вести, никогда не угадаешь. Роберт уже и не пытается. Он смирился с тем, что многоликий Ройс непостижим в своих бесчисленных ипостасях, и давно отбросил идею посмотреть на него настоящего. Марко невозможно поймать в статике, он непрерывно принимает внешнюю форму того, кто с ним рядом, переливается разными цветами и гранями, скрывая свой внутренний мир. Кевин – мальчишка, и рядом с ним Марко ведет себя как мальчишка: дурачится, корчит морды в разнообразных по своей адекватности сэлфи и даже кидается жвачкой. Матс – парень, и при нем Марко – тоже парень, немного самодовольный, не в меру обходительный, упивающийся своей силой, с обворожительной улыбкой и чересчур трудоемкой укладкой волос. Рядом с Хуммельсом он наполняется непривычным спокойствием и мягким юмором. А Роберт… Роберт – мужчина. И рядом с ним Марко приходится быть мужчиной: принимать на себя ответственность, винить себя в чужих ошибках, выжимать из себя пот и вежливые «Простите, без комментариев», молчать, когда хочется кричать. И, как вынужден констатировать Левандовски, Марко это не всегда под силу, поэтому где-то с месяц Ройс старательно избегает его компании. Наверно, причина в этом. Должна же быть причина? Дело же не в том, что?.. Нет, Марко бы ни за что не догадался. Свет ламп перед глазами на миг тускнеет: мимо медленно и гордо, как ледокол во льдах, проходит Аломерович. За ним гуськом следуют новички: Пьер-Эмерик Обамеянг, Сократис Папастатопулос и Генрих Мхитарян. Такие разные. Роберт медленно проговаривает про себя их имена. Любопытно, сможет ли Южная трибуна выкрикивать их фамилии во время игр?.. Вот, кстати, вопрос: их по заковыристости фамилий в команду отбирали? Эх, кто бы говорил. Роберт сам себе ненадолго улыбается. Высветленный чубчик Марко мелькает перед ним в просвете между сиденьями впереди. Надо признать, выводит из себя. Что ж ты сегодня такой дерганый, Леви? Через проход сидят Йонас и Эрик. Ну как, сидят… Может ли этот детский сад в принципе сидеть спокойно дольше пяти минут? Серый белого боднул, белый серого лягнул. Непрекращающиеся хиханьки-хаханьки. Ничего, скоро вас пристегнут ремнями, и тогда придется вам угомониться, дорогие мои детишечки… Из-за спины доносится бубнеж: Юлиан Шибер о чем-то вещает Свену Бендеру. Он, судя по отрывистым междометиям, с интересом внимает. Роберт жалостливо вздохнул. Свен относился к категории людей, которым никогда не хватало смелости оборвать речь собеседника, вследствие чего для многих в команде он являлся единственным «благодарным» слушателем поневоле. Хорошо, если минут через пятнадцать ему удавалось вставить что-то вроде «Ой, извини, у меня дела» или «Все, кажется, пора заниматься», чтоб хоть как-то отвлечься. А тут из самолета никуда не денешься. Вот он сидит и слушает… Левандовски тянет руку и приглашающе дергает за футболку проходящего мимо Оливера Кирха, мол, садись ко мне. Тот кивает, пихает сумку на полку и радостно усаживается на соседнее место, хлопая Роберта по плечу. Кажется, Кирх – самое то для небольшого перелета. Разговаривать им особо не о чем, а если что, то прикапываться к нему Оливер точно не будет, характер такой – легкий, спокойный, без закидонов. Поэтому ничего, помимо светских бесед, Роберту не угрожает. Никаких неудобных вопросов. Никаких «А вот помнишь, в прошлый раз?..». Никаких намеков «Жалко, что …». Кирх просто не осмелится на рассуждения с каким-то скрытым подтекстом. Верный выбор соседа – гарантия приятного досуга. Если б не высветленный чубчик впереди, все было бы замечательно. Роберт Левандовски прикрывает глаза. Какая, к черту, разница?.. Кому, в конце концов, какое дело? Погрузку австрийского десанта дортмундской «Боруссии» в самолет торжественно замыкает оператор с камерой. Он проходит по салону, медленно поворачивая объектив то вправо, то влево, фиксируя происходящее для истории, а также для официального сайта и «BVB Total!». Натянуть относительно искреннюю улыбку в камеру у Роберта сил хватает. А большего от него и не требуется. Разве что еще туда же ручкой помахать. Ну, так это тоже в пределах его возможностей.***
На летном поле в Инсбруке темный асфальт, и сквозь прохладный ветерок пахнет недавно прошедшим дождем. Роберт все-таки задремал во время перелета, и сейчас пасмурное австрийское небо его не раздражает, а только радует, так как свет не режет глаз. Он широко зевает всю дорогу к автобусу. Больше половины команды пребывает в таком же раздрае. Роман Вайденфёллер прилетел в Инсбрук откуда-то напрямую и уже ждет их в специальном зале ожидания. Он дочерна загорел, и его жизнерадостный вид навевает легкую тоску о закончившемся отпуске. Вратаря охотно приветствуют товарищи: Кель громко шлепает ему спине ладонью, Куба тянет руку, Клопп тоже подходит, но Роберт ограничивается тем, что машет ему издалека, улыбаясь. Просто не хочется приближаться. Какой-то подсознательный страх заразиться от него бодростью. Уж лучше так – киснуть в самом себе. С этими мыслями Роберт, провожаемый вспышками фотоаппаратов, кладет свой чемодан в багажный отсек родного клубного автобуса, который сюда перегнали из Дортмунда несколько дней назад, поднимается по ступенькам в салон, жмет руку знакомому водителю и занимает место где-то в середине правого ряда. Минуту спустя возле него садится Гюндоган. Роберт дружески пихает его плечом, с чувством выполненных социальных обязательств отворачивается в окно и начинает набирать Анне сообщение в Whatsapp: «Долетели благополучно. Осталось доехать. Веди себя хорошо. Вернусь – проверю! Лю-лю-лю)))». Та почти сразу кокетливо отвечает: «Главное – не слети там с катушек, Роберто. Или надо сказать: не съезжай? Чмок тя в обе щеки». У Роберта находится, что к этому добавить, и пока они так мягко флиртуют, автобус успевает не только наполниться, но и отправиться в путь. Роберт сует телефон в карман и окунается в доносящиеся отовсюду разговоры: - Мы едем в Кирхберг. Олли там будет главным, – тон задает Свен. Оливер Кирх смущенно покашливает издалека. - Главный тут я, – оборачивается Себастиан Кель. – Пока еще я. - А ты сиди, костяное колено, тут я всем рулю, – объявил Клопп в микрофон. – И мне тут впереди вообще-то неплохо слышно. Что за бунт на корабле?! - Или я, – Ханс-Йоахим Ватцке присоединился к дискуссии и, видимо, потянул микрофон на себя. - Да я че, я ниче! - То-то! – и Юрген Клопп переходит к насущным вопросам. – Слушайте меня, бандерлоги! Расписание на сегодня гласит: прилет в Инсбрук в 10.30, – Желько Бувач мягко покашливает на заднем фоне, и Клопп тут же поправляется: – Ой, это ж мы уже! Так, ладно, далее: в полдень приезд в отель, ланч, он же обед, в полвторого прессуха, вечерняя тренировка, техосмотр, ужин, тимбилдинг, мать его, и потом отбой в половину одиннадцатого. Все запомнили? Кто не запомнил, для тех сообщаю, что программу на все четыре дня и индивидуальные нормативы мы вам еще вчера разослали по e-mail. Чтоб я про опоздания не слышал! Кевин, ты понял? Тебя это персонально касается. Насчет прессухи: Кель и Пищек. Лукаш, ты обещал вызвать огонь на себя, вот давай, прям сегодня и приступишь. Ну, сами понимаете, из новичков пока некого к этому привлечь… Хау! Я сказал. Вопросы есть? – Клопп встал со своего сиденья и обернулся на салон. - А у нас будет свободное время? – поднимает животрепещущую тему Корай. - Да! Мы подумали об этом! – утвердительно кивает головой главный тренер «Боруссии». – По нашим расчетам, его аккурат хватит на сходить пару раз в сортир. Если по-быстрому. Молодежь дружно хихикает. Никто иного ответа от него и не ожидал. - Что, совсем? – обиженно тянет Юлиан Шибер. - Ну, блин, тупые, – Клопп разводит руками. – Я ж сказал – тимбилдинг. Совместное времяпрепровождение в добровольно-принудительном порядке. Психологическая притирка. Что вы, как в первый раз, что ли? - То есть, опять в «Крокодильчики» играть будем? – продолжал допытываться Юлиан. Но надо признать, с чувством юмора у него всегда дела обстояли не лучшим образом. - А что, кто-то против? – вопросом на вопрос отвечает Клопп. - Нет, я не то чтобы против, просто я за разнообразие… - Тьфу на вас! Живите, как хотите. Только чтоб у меня на глазах все были. Невен, никаких прогулок по окрестностям по вечерам! Это не Париж, тут достопримечательностей мирового масштаба нема. - А по утрам? – вопрошает Суботич на полном серьезе. - И по утрам тоже! Я так думаю, за ночь посреди деревни Бурдж-Халифа не вырастет. Понятно? - Понятно. - Что-то я не слышу драйва! Ну-ка, веселее, хором! – командует Клопп. – Раз-два-три! - Понятно! – с радостным шумом выдыхает автобус. Приложенные усилия могли бы стать причиной схода с окрестных гор снежной лавины, если бы на дворе стояла зима. Кажется, на автопилоте поддакивают даже Ватцке с водителем. - Вот и хорошо. Всегда б так, – Юрген Клопп отворачивается от салона и садится. Получается, он отвлекся и не сразу вырубил микрофон, потому что с заднего фона динамиков опять доносится не предназначенное для посторонних ушей. Сначала звучит реплика «Ну чисто коррекционный детский сад…», затем риторический вопрос Желько Бувача «А ты что хотел? Институт благородных девиц?» и под конец ответ главного тренера «Школу гейш я хотел», после чего кто-то из футболистов впереди, наверное, самый несдержанный, неловко прыскает в кулак. Роберт лениво наслаждается видом зеленых горных склонов. Прямо за спиной всю дорогу приглушенно матерится и копошится Гросскройц, то и дело ощутимо задевая коленями по его сиденью. Если Роберт хоть что-то в чем-то понимает, то Марко Ройс сидит рядом, скорее всего, на соседнем месте. Чтобы это проверить, надо повернуться, чуть-чуть привстать и обратиться с любой непримечательной фразой к Кевину или кому-нибудь поблизости. Но в голову, как назло, ничего не идет, поэтому он таращится в окно и просто думает о Марко. Кажется, думать о Марко – его единственное развлечение в эту поездку. Еще уехать толком не успели, а он в очередной раз ловит себя на мыслях о Ройсе. «Роберт, ты, видать, соскучился, но не желаешь себе в этом признаваться». Ну, можно и так сказать. «А больше ни по кому не соскучился?» – погружается в философские размышления Левандовски, провожая глазами Клоппа, направляющегося в конец салона. Ответа нет. Или это такой ответ, который Роберт не хочет озвучивать даже в разговорах с самим собой. Первое время, когда Марко Ройса не было в обозримом пространстве, Роберт не слишком часто о нем задумывался. Ну, есть такой товарищ в телефоне, и пес с ним. Да мало ли, кто там есть – человек четыреста в списке, если не больше. И это еще если не учитывать контакты типа «Пицца», «Авторемонт», «Спортзал», «Sprachschule», «Про документы», «Интервью в пятницу» и «NelisBC» (а вот это, кстати, что за хрень? 0231 – стационарный дортмундский… Ладно, потом разберемся). Однако, как выяснилось буквально через несколько месяцев сосуществования в «Боруссии», во время личного присутствия Марко выкинуть его из головы для Левандовски стало практически невозможно. Роберт постоянно – непрерывно! – думал о том, как Марко то, как Марко сё, зачем он это, почему он так… Короче, можно было сделать следующий вывод: прикольный чувак – этот Марко Ройс. Вместе с ним интересно. Как минимум, ржачно. Но, если его рядом не было, то дискомфорта Роберт не замечал. Нет и нет. Ничего страшного. К Рождеству Роберт поймал себя на том, что вместо «Марко» и «он» в его мыслях периодически проскальзывает «мы с Марко», и это было приятным открытием. Они прекрасно ладили. Ройс быстро влился в их разномастный коллектив, привнеся здравую долю неуемного веселья в тренировки и потрясающую профессиональную самоотдачу в работу. Он всегда и везде был как свой. Трудно было представить, что когда-то его в команде не было, настолько органично он вписался в «Боруссию». Все шло замечательно. И где-то с нового года Роберт стал замечать, что теперь он часто вспоминает о Марко и вне рабочего процесса: вечерами, по выходным, в сборной, черт возьми, в отпуске с любимой девушкой! Удачнее всего это ощущение некоторой неудовлетворенности, вызванной отсутствием Марко, передавали словосочетания «нежная тоска» и «смутное томление». Прежде всего, проявлялось это в том, как руки сами тянулись к телефону, чтобы набрать его номер. Роберт хмурился, понимая, что может застать своим звонком Марко в неудобный момент, и одергивал себя на каждом таком порыве пообщаться с Ройсом без рациональных причин. Это напоминало… вот это самое, да. В начале марта стало ясно – это сильнее его, и Роберт Левандовски, гордость и краса дортмундской «Боруссии» и сборной Польши по футболу, сорвался с тормозов. Марко Ройс, не меньшая гордость и краса выше упомянутой дортмундской «Боруссии» и сборной Германии по тому же по футболу, ответил ему взаимностью. «Мы – друзья!» И понеслось!.. Они тусовались вдвоем по поводу и без, обсуждали все, что только возможно передать словами, и искренне наслаждались обществом друг друга. Эмоциональный и профессиональный апофеоз их крепкой дружбы неожиданно наступил в два этапа – во время полуфиналов Лиги Чемпионов. Левандовски вписал свое имя золотыми буквами в историю футбола, а Марко выбил свое в гранитном и абсолютно гетеросексуальном до того момента сердце Роберта. И тот испугался от одной мысли, что с ним что-то не так в этом плане, а Марко, почуяв какой-то камень у Роберта за пазухой, не стал лезть к нему в душу с беседами в стиле «Леви, что случилось?», а просто перестал настаивать на своем обществе. Мол, хочешь – поговорим об этом, не хочешь – не надо. В целом, Роберта такое положение дел устраивало. Это было по-мужски, без ненужных соплей. Они не подавали вида, что отношения между ними изменились, но факт был налицо. Перелом наступил еще до «Уэмбли». На людях они оба старались вести себя по-прежнему, но... Но. Роберт отвлекся от своих воспоминаний: в окне показался стадион, где команде предстоит тренироваться. Он расположен в соседней деревне, Бриксен, от отеля – минут пятнадцать езды со всеми поворотами. Мимо проплывают лиловая растяжка «Evonik», флаг с надписью «Signal Iduna Park» и реклама «Turkish Airlines». Куда ж без них. - А мы точно из Дортмунда уехали? – вопрос Шмельцера заставляет Роберта улыбнуться. Нури Шахин через проход протягивает Гюндогану свой планшет с открытой вкладкой Youtube, тот с интересом смотрит, посапывая, и начинает гоготать. Нури доволен произведенным эффектом. Илкай продолжает лыбиться, толкает Роберта в бок, привлекая внимание, и они, теперь уже вдвоем, любуются выкрутасами большого серого попугая, который достает своими приставаниями флегматичного кота, сидящего на спинке дивана. В конце ролика кот, потеряв терпение, замахивается лапой на птицу, нарушает равновесие и с обиженным мявом падает за диван, а попугай озадаченно подбегает к тому месту, где кот сидел, с крайне возмущенным видом, даже хохолок дыбом встает. - Матс, у тебя шнурок развязался, – раздается над ухом, и они оба вздрагивают. Юрген Клопп стоит в проходе и строго обращается к Матсу. - Все равно, – хмыкает Хуммельс. - Я не об этом. Адидасовские кроссовки. У нас официальное мероприятие. Что за шутки? Переобуйся немедленно. - Ну-у-у-у, чемодан-то в багажнике… – Хуммельс и Клопп смотрят друг на друга несколько секунд. Первым не выдерживают нервы у Матса. – И что ж мне теперь, босиком выйти?! – спрашивает он с жалобными нотками в голосе. - Раньше надо было думать, – хмурится Клопп. – Но еще раз увижу – штрафану. Вопрос решается без жертв, но Матс громко сглатывает, а Роберт поджимает губы, чтобы злорадно не рассмеяться, и на всякий случай отворачивается в окно. Нет, дело не в деньгах, это было бы слишком просто. У Юргена Клоппа свои методы воспитания. Во-первых, штраф означает выступление перед прессой в самый неудобный момент, например, после проигрыша команды, а во-вторых, это потеря того высокого градуса совершенства, на волнах которого Хуммельс обычно пребывает. В прошлом году Клопп грозился, что провинившиеся будут носить браслетики «Hello Kitty» на открытых тренировках. Пачку ярко-розовых резинок как-то раз даже заметили у него на рабочем столе в кабинете, но до внедрения в практику таких радикальных мер все-таки не дошло. Роман в свое время высказался об этом, что идея была хороша, да, видать, спонсорский контракт не позволил. Роберт привстает на своем месте, демонстрируя всем своим видом, что он собирается обратиться к Нури, но тут… - А говорят, Гётце вчера в Мюнхене с «Найком» учудил… – вдруг брякнул Кевин, и все сразу посмотрели на него. Слово «Гётце» шаровой молнией проносится между ними, заставляя против воли замереть на мгновение. Марко – а тот действительно рядом сидит! – сдавленно ахает, Матс презрительно щурится, Клопп шумно выдыхает, Кевин испуганно закрывает рот ладонью, виновато зыркая по сторонам, Илкай поджимает губы. Роберт, клацая зубами, захлопывает рот секунд через пять и откидывается на спинку своего сиденья. Ему внезапно хочется спрятаться от чужих взглядов. Каждое упоминание Гётце служит ему немым укором. Но самое главное он-таки выяснил. Тут автобус выворачивает на Ашауэрштрассе, как значится на указателе, и Клопп с рыком «Всем постам! Боевая готовность номер один!» возвращается на свое место впереди, что разряжает обстановку, близкую к грозовой. В лобовое стекло на горизонте уже виден отель, в котором «Боруссия» проведет ближайшие дни. Возле здания колышутся на ветру черно-желтые флаги. И впрямь, будто никуда и не уезжали. Чувствуйте себя как дома. - Народу-то, блин, – бормочет Илкай, когда они через массивные ворота проезжают во двор гостиницы. - Черт, – ругается Гросскройц. - Ёёёё, – тянет Марко. - Все стеклянными бусами запаслись? – басит с заднего сиденья Лукаш. Он по понятным причинам не торопится на выход и может позволить себе немного подколов вне очереди. - Лукаш, заткнись, – Якуб Блащиковски в своем репертуаре. «SKY» уже тут как тут. Два рослых журналюги с микрофонами и оператор с камерой вовсю работают. Народ содрогается от нетерпения – желтая волна накатывает, как только автобус разворачивается на стоянке, и останавливается буквально в нескольких метрах. - Приготовились к высадке! – командует Клопп в микрофон, и мягкое гудение двигателя замирает. - Ой-ой-ой, вон, та, рыжая, опять за Клоппо охотится! – хихикают мальчишки. - Где? – главный тренер не на шутку испугался. – Вот блин! Невысокая женщина с ярко-рыжими волосами и в такого же цвета брюках стоит в первых рядах. Это ее стандартный прикид. Хотя не узнать ее все равно было бы невозможно, оденься она хоть в балетную пачку. Она ходила на все открытые тренировки «Боруссии» последние года два, поэтому ее лицо было отлично знакомо игрокам. К ним, впрочем, она проявляла вполне сдержанный интерес, ибо объектом ее пристального внимания всегда был Юрген Клопп собственной персоной, он и только он один. Сейчас она судорожно крутит в руках фотоаппарат в ожидании долгожданного улова. Клопп отважно расстегивает молнию своей желтой олимпийки: - Первый пошел! - Это буду я! – объявляет Нури и встает. Сбоку раздвигаются дверцы багажного отсека и обе двери в салон. Вместе с некондиционированным воздухом внутрь врываются радостные крики. «Соберись, тряпка». Роберт не шевелится, молча смотрит в окно, как товарищи по команде постепенно разгребают чемоданы и, по одному проходя через двойной ряд фанатов по красной дорожке, скрываются в дверях отеля. Человек пять уже прошло. Тренерский штаб и прочее начальство, в свою очередь, зависает в окружении прессы. Рыжая прыгает вокруг Клоппа, и тот, смущенно улыбаясь, позирует в забавной позе. Мальчишки-близнецы, синхронно доставая чупа-чупсы изо ртов, указывают пальцами на Хуммельса. Роман выпрыгивает из автобуса и машет всем с таким бурным энтузиазмом, как будто совершил высадку на Луну. Корай и Мариан толкаются в проходе, в шутку переругиваясь. Пора на выход. А Роберт после долго сидения чувствует себя немного не в своей тарелке и не может избавиться от ощущения, что ноги словно деревянные, как бревна. Он пересаживается, поворачивает ноги в проход, поднимается и к большому удивлению обнаруживает Марко Ройса на сидении позади себя, хотя Кевина уже нет, да и вообще, салон практически пуст, если не считать Лукаша и Блащиковски возле двери в середине автобуса и застрявшего в переднем выходе Мхитаряна. Там с непривычки все новички традиционно цеплялись куртками за какой-то штырь. Марко пихает всякую мелочевку в рюкзак и притворяется, что очень озабочен. Они обмениваются спокойными взглядами, Марко решительно нахлобучивает кепку козырьком назад, встает и выходит. Роберт следует за ним. Шумные приветственные вопли поклонников оглушают. Свежий ветер отрезвляет. Чемодан легко катится по ковру. Роберт Левандовски приходит в замешательство на грани паники, когда видит стол ресепшена, над которым гордо реет флаг «Боруссии». Куда повернуться, куда спрятать глаза? То ли задрать их в потолок холла, где сквозь стеклянную вставку сереет небо, то ли опустить на мраморную плитку пола, покрытого в центре бежевым ковром? В присланном на электронную почту письме ничего не было сказано о расселении по номерам. Это стоило понимать так: решайте сами, на ваше усмотрение. А он почему-то ничего не решил, за всю дорогу ни с кем на эту тему ни словом не обмолвился и теперь пребывает в состоянии полной неопределенности относительно ближайшего будущего… Кирх, ты где? Может?.. Не может… Так, кто еще… Невен… как раз отходит от стойки с Златаном… Нури!!! Черт, и тут опоздал… Возле лифта тусуются ребята помладше. За спиной бурчат Куба и Лукаш. Даже Обамеянг – и тот нога в ногу с Бендером идет к лестнице. Роберт же стоит и не знает, что делать. Роберт пялится на циферблат часов, чтобы не встречаться взглядами с товарищами по команде. Итак, в отель они прибыли точно по плану… - Айда с нами, Леви, тут комната на четверых, – говорит Марко Ройс. Роберт старается сделать вид, что никакого вздоха облегчения он издавать не собирается. У Марко за плечом стоит Хуммельс. С нами – значит, с Марко и с Матсом. На раздумья времени не остается, и Роберт утвердительно моргает. Спасибо, Марко. Пусть даже и Хуммельс, лишь бы не было больше вокруг этого холодка. Да, это приемлемый вариант. Сойдет для сельской местности. Еще несколько минут издевательской суеты в холле гостиницы он не выдержит. Роберт подходит к столу, втискивается между Марко и кадкой с круглым кактусом внушительных размеров, чтобы расписаться. - Номер на втором этаже, из лифта направо. - Окей. Роберт еще сам до конца не понимает, что произошло. Они поднимаются, проходят к отведенному для них номеру, он плетется за немцами, боясь поднять глаза от пола. Хуммельс отпирает дверь. - А вот тут мы будем жить! – Марко тут же направился в небольшую общую гостиную и раздвинул шторы на окне. Матс с Робертом молча смерили друг друга взглядами и одновременно сделали по шагу в разные стороны – Матс в правую комнату, Роберт в левую. Вернувшийся с громко хрустящей печенькой во рту Марко пару секунд потоптался на пороге, подхватил свою сумку и, как был вынужден признать копающийся в шкафу Левандовски, прошел в комнату к Матсу. Ну, не больно-то и хотелось.***
Во второй половине дня погода разгулялась, и выглянуло солнце. «И по небу синему, тая, румяные тучки плывут», – выдал Юрген Клопп, когда автобус подъехал к стадиону. И в самом деле, картина открывалась почти идиллическая. «Цитаты на каждый день?» – невинно поинтересовался у него Йонас Хоффман. «Гейне», – романтично протянул в ответ главный тренер и тут же рявкнул зычное: – «Работать, пчелы, солнце еще высоко!». И пчелки полетели работать… - Кто тут последний к патологоанатому? – спросил подошедший Кевин. Вечерняя тренировка была на стадии «Все самое интересное впереди». - Я, – Невен вертит на пальце пульсометр. – Но за мной просили не занимать. Пятиминутная пауза на попить и на сдать медицинские показатели после кросса. Златан бил мячом в землю по очереди то правой, то левой рукой, Марсель перешнуровывал бутсы, сидя на траве, рядом пристроился Нури, наблюдая, как Корай и Марвин тащат из подсобки сетку с мячами. За ними шел Андреас Бек. Ему-то, собственно, все свои приборы и отдали. - Что-то пульс у тебя какой-то неровный. С тобой все в порядке? – доктор Бек отрывается от своих записей и поднимает свой взгляд на Роберта. – Ты мокрый весь. - Да… – Роберт ничего особенного в самочувствии не замечал, если не считать того, что он действительно неприятно вспотел уже в самом начале тренировки, но технике виднее. - Переоденься, а? Есть во что? - Есть, конечно. - Ну-ка, давай подстрахуемся, надевай манжеточку… Спокойно, дышим… М-да, что-то мне и твое давление не нравится. - А что с ним? – Роберту и самому интересно, что так взволновало доктора. Если не считать пота, он ничего особенного не испытывал. Медик с сомнением осматривает его: - Ну, ладно. Иди. Пока Роберт переодевается в запасную футболку, белую вместо желтой, остальные уже перешли к стандартным упражнениям в общей группе. За пробежкой последовал традиционный разогрев. Расположившись в центральном круге стадиона вокруг тренера по атлетике, они обычно минут сорок корячатся, кто во что горазд. Сбоку стоит Петер Кравиц и что-то фиксирует в блокноте. - У вас тут не занято? – спрашивает Роберт и, не дожидаясь ответа, кидает коврик возле Ройса. - Я положительный – где положат, там и лежу, – улыбнулся Марко и сменил позу, перевернувшись на живот. «Вот такие пироги», – написано на лице у Генриха. Он оказался от Роберта слева. - Отжимаемся, потом еще сет махов для нагрузки на бицепс бедра, двадцать раз правой ногой и двадцать раз левой, а я сейчас подойду! – пронеслось над головами футболистов, и тренеры принялись о чем-то совещаться, тыкая в блокнот. К оставленным без присмотра подковылял Пищек. Роберт не удержался и показал ему язык. - Вчера папа пришел домой... – лукаво начал Лукаш. Его черная тень легла между Кубой и Йонасом, которые старательно отжимались. – Пьяный... – растягивая слова, продолжил он, убедившись, что все окружающие его слушают. – Весь Ватикан был в шоке... Блащиковски уткнулся лицом в газон и довольно захрюкал. Хоффман растянул губы в улыбке, Себастиан и Кевин громко загоготали, Свен сдавленно откашлялся, Матс фыркнул, Марко заржал, Обамеянг принялся с любопытством водить по сторонам глазами, сверкая белками и обнажая не менее белые зубы, справа донеслось звучное многоголосое «Ыыыы!». Лукаш стоял над ними, наблюдая всю эту сцену, пока Куба не вынырнул из травы и не пробормотал ласково, взирая на него снизу вверх: - Лукаш, отъебись. Пищек словно только этого и ждал. С ленцой пожав плечами, он улыбнулся, развернулся, как по команде, и поковылял обратно, к той части стадиона, где за загородкой теснились зрители, а Клопп и Ватцке давали интервью. Затем перешли к упражнениям стоя. Роберт почувствовал, что пот снова течет по лицу, когда Кравиц и Шлумберг наглядно показали, какое упражнение футболистам следует выполнить. - Я так не смогу! – сразу объявил Шибер. - Покажите, пожалуйста, еще раз для особо одаренных, – вежливо просит Сократис. - Ну что тут сложного?! – шутливо гневается Гросскройц. – Всего лишь закинуть правую ногу за левое ухо. - Ты ничего не понимаешь. Все наоборот – левую ногу за правое ухо, – вставляет Кель. - Ну и где вы тут нагрузку на уши увидели, я не знаю? – сердится Петер Кравиц. – Все в руки уходит. Правда, равновесие трудно сохранить. Но так мы же не требуем продержаться больше десяти секунд. - Это асана, точно асана, – настойчиво утверждает Матс. – Я у Кэти в журнале для худеющих про такое читал. Это так просто не сделаешь! - А я в два счета сделаю! – хвастается Йонас. – Эрик, подержи меня. - Они смогли, а мы чем хуже? – Дурм изображает, что закатывает невидимые рукава. - Так они ж тренеры… – бухтит Юлиан Шибер, ища моральной поддержки. Стоящий рядом с ним Марсель Шмельцер растерянно мигает и грызет ногти. К удивлению игроков, при поддержке оказалось не слишком сложно, и на третий раз получилось у всех, даже у Блащиковски. - Встаем! - Ахтунг, тренер! - Чтобы убить приторный запах дезодоранта, надо хорошо попотеть, – нравоучительно замечает подошедший к тренирующимся Юрген Клопп. С ним, как всегда, трудно было не согласиться. – А кто лучше всех крутит тазом, того я назначу любимой женой. - И что будет? Клопп обернулся. Всю сцену, засунув руки в карманы штанов, участливо обозревал Желько Бувач с большой сумкой наперевес. - Ну, кофе в постель… разрешу мне принести, – задумчиво предложил главный тренер. - Не прокатит. Лучше пообещай, что сам принесешь, – посоветовал тот и почесал лоб. – Так оно толковее. - Ну, если мой первый помощник настаивает… - Рекомендует, – поправил тот и важно кивнул. - Все слышали? – гаркнул Клопп. - Да! – дружно тянут в ответ футболисты. - Молодцы! А теперь все немедленно забыли всё, о чем мы тут сейчас говорили! Блащиковски перебрасывается многозначительным взглядом с Кирхом. Сарр фейспалмит. Стоящий впереди Роберта Марко дергает плечами, при этом остро торчащий шейный позвонок жалобно ходит над горловиной футболки. Обстановка почему-то кажется напряженной, пока Вайденфеллер не выдает послушное: - Так точно. Отставить! Кругом! Вольно. - Не «вольно», а на двустронку разойдись! – отдает приказы Клопп. – Группа в полосатых купальниках – Вайденфеллер, Собех, Хуммельс… - В полосатых – это в красном, значицца, – добавляет Бувач и принимается вынимать из сумки красные майки. – Налетай, торопись!***
После тренировки проходит традиционная для тренировочного лагеря автограф-сессия. Клопп прогоняет всех футболистов через ряды болельщиков вдоль одной из трибун, и только потом команда грузится в автобус и едет на ужин. Роберт молчит и хмурится. Сил нет разговаривать. Перед входом в отель стоят два больших белых каменных кувшина с фигурными крышками. Гравий вокруг них приятно шуршит под ногами. Марко пытается приподнять одну крышку, местами уже пожелтевшую. - Марко, не трогай! А то еще выпустишь джинна! – шутит Кевин. Вот хватает же у них энергии на приколы… Роберт слишком явно хочет отдохнуть. Устал от нагрузок, устал от сотен глаз, отвык от такого количества лиц. Он бросает Матсу: «Я пойду в душ последним, стукните мне, когда закончите», спешит наверх, закрывает за собой дверь в комнату и с наслаждением растягивается на кровати.***
Поужинав, он, пока это еще беспрепятственно можно делать, избегает общения и до тимбилдинга решает побыть один. На лестнице по дороге в номер он натыкается на Мхитаряна. Вид у парня на редкость испуганный, и Роберт решает его подбодрить. - Что-то не так? – добродушно спросил он. - За акном Альпы, – ответил Мхитарян на спокойном английском. - И че такого? – поморгал Роберт. – Австрия. Тут везде Альпы. Ну, как мог, так и налаживал контакт. Мхитарян тяжело вздохнул: - Ты нэ панимаэшь… Эта проста как слава в адной пэснэ. Паэтому мнэ и странна. Роберт поморгал. - Внизу через двадцать минут тимбилдинг начнется, – сказал он невпопад. – Надо быть. - Я знаю, – опять вздохнул тот. – Я как раз туда и сабираюсь. Толька пэрэодэться хачу. - Ну и правильно. Там будет весело. Я тоже скоро приду. В номере пусто, ни Марко, ни Матса нет, наверное, решили не покидать столовую. Ну и к лучшему. Можно спокойно позвонить жене, но Роберта что-то останавливает. Он говорит себе, что лучше это сделать перед сном, чтоб заодно и пожелать ей доброй ночи, снова валится на двуспальную кровать, раскинув руки, и лежит так, наслаждаясь одиночеством и сверля глазами репродукцию Клода Моне на стене. А когда тянуть дольше становится нельзя, он спускается обратно в салон. На диване в маленькой комнате почти в обнимку сидят Генрих Мхитарян и Сократис Папастатопулос – первый с планшетом, второй с умным видом. Генрих медленно, по слогам, но с выражением читает по-немецки с каким-то невероятным акцентом: - А-ни на-хо-дьят-ся в ав-три… ав-стрий-ских рэ-ги-о-нах Ти-рол… - … Тироль… – поправляет Сократис. - Тироль и Саль… Зальцбург! – радостно выдыхает Генрих. – При-чим… - … причем… - … причьем тироль-ска-я часть за-ни-ма-эт два трэ-ти… - … две… - … двэ трэти… Пра-тья-жен-ность с вош-тока… - … востока… - Эта же нада читать как «шт»! – аппелирует Мхитарян. - Не всегда, – Сократис спокоен, как учитель младших классов, и Роберт в своем воображении пририсовывает ему на нос роговые очки. – Здесь нет. С востока на запад… - … запад сас-тав-лья-эт о-ка-ло… – и Генрих вопросительно оборачивается к Сократису. Тот приглядывается к написанному на мониторе: - Восьмидесяти! - Васьмидэсяти киламэтров! – улыбается Генрих, повторяя. Роберта захлестывают подозрения, что из прочитанного Мхитарян понял только предлоги, и то, далеко не все. В центральной гостиной, плавно переходящей в столовую, полно народа. Шторы задернуты, и свет мягкого персиково-красного оттенка придает благодушного настроения – или это отголоски недавнего ужина? – но так или иначе атмосфера уютная, в которой хочется побыть вместе со всеми. Роберт ухватывает отдельные фразы из бесед вокруг: - Говорят, около пятисот человек специально приехали… - Так это еще немного. - А чья очередь на завтрашнюю прессуху?.. - Потом я в настольный футбол против Нури!.. Перед замершим в растерянности Левандовски откуда ни возьмись вырос Клопп: - Слушай, забыл тебе сказать: на завтрашней пресс-конференции ты выступаешь. Подготовься. - А я знаю, – признается Роберт. – В присланном на электронку письме у меня так и стоит. - Умница моя, – отвечает Клопп, одобрительно хлопает его по плечу и отходит, но у Роберта остается впечатление, что последние слова тренера относились не к нему, а к кому-то другому. - Нет, мам, все нормально… – Йонас, сидящий на подлокотнике широкого мягкого кожаного кресла, повернулся к стене. Эрик, собственно, занимающий это кресло, под шумок тянет из декоративной вазочки карамельку, и Роберт не может удержаться, чтоб не погрозить ему пальцем. Щеки Дурма забавно покрываются румянцем, однако карамелька исчезает во рту, а бумажка в кармане. Роберт присаживается рядом и тоже задумывается о карамельках, уж больно они аппетитно поблескивают обертками. Не, как-то не комильфо. В соседней комнате Шибер выигрывает у Хуммельса в бильярд. Роберт не особенно прислушивается к происходящему, но шумные выкрики трудно игнорировать. - О, ты совсем не в форме сегодня! – гогочет Юлиан. - Матс, а я на тебя пятерку поставил! – Марсель громко смеется. - А я на все положил! – отрезал тот. Все свидетели этого диалога от души хохочут. На заднем фоне раздаются аплодисменты и характерный грохот: уронили костыли Лукаша. - Роман! Вайденфеллер оборачивается и хватает летящее в него через полкомнаты яблоко. - Златан, твою мать. Напугал! Аломерович пытается спрятаться за Марвина Дукша, но при их разнице в габаритах очевидно, что это не всерьез. Роман демонстративно замахивается в обратную. Сидящие в центре комнаты инстинктивно наклоняются. - Ну вас! – Роман с хрустом откусывает, примирительно машет рукой и отворачивается обратно, продолжая разговор с Себастианом. Марко широко улыбается и оттягивает вырез футболки наискосок и влево. Его интерес возвращается к Обамеянгу, с которым он пытается общаться на смеси школьного английского и языка жестов. Последнее новобранцу «Боруссии» очень идет, потому что жестикуляция у него вся какая-то плавная и очень приятная для глаз; у Марко выходит резче, взгляд цепляет. Внезапно Роберт замечает небольшой, едва уловимый контраст между шеей Марко, покрасневшей от пребывания на солнце сегодня днем, и чуть более светлой кожей под футболкой. Где бы он ни был на каникулах, загореть ему не удалось. Загар и Ройс – это вещи абсолютно несовместимые. Марко Ройс, мать его. Маркоройс. МРКРС. MRCRS. Mercurius. Mercury. Ртуть. Аааааааа!!! Роберт резко вздрагивает и мотает головой, чтобы избавиться от вспыхнувшего перед внутренним взором наваждения – Марко подпихивает ногой огромный шарик ртути, как будто это футбольный мяч. Во рту собирается кислая слюна. Слово стучит в висках. Кажется, надо валить подальше. «Конфет мне и побольше!» Позвонить Анне? «Добрый вечер, дорогая. Знаешь, я скучаю, но так-то все в порядке». Роберт встает из кресла и делает несколько широких и медленных шагов – достаточно широких, чтобы сразу ощутить облегчение, но достаточно медленных для того, чтобы увидеть, как реагирует на его уход Марко. А тот реагирует. Ройс поворачивает голову в его сторону – и тут же отворачивается обратно, не переставая разговаривать, отбивать ногами ритм басов и крутить серьгу в ухе. На диване все еще продолжается урок немецкого языка, постепенно перерастающий в урок географии, если судить по содержанию читаемого текста. Роберт застыл в дверном проеме, неистово подавляя в себе горячее желание разыскать Свена Бендера и побеседовать с ним о симптомах отравления ртутью. - … на два груп-пы… - … две… - … двэ груп-пы, из ка-то-рых дрэв-нэй-шая прэд-па-ла-жи-тэль-но ат-но-сит-сья к ор-до-ви-цу… - … ордовику… - Эта «ц»! - Но здесь читается как «к», – Сократис невозмутим. - Чито эта – «ордовиций»? Ах ты, мой любознательный! - Я не знаю. Но читается оно как «ордовиК». Генрих смотрит на Сократиса с сомнением в его авторитете в данном вопросе. Наблюдающий весь процесс обучения из темного угла напротив Невен подает голос по-английски: - Он прав. Только надо произносить: «ордОвик». Геологический период палеозоя. Есть еще силур, кембрий, докембрий… Новички переглядываются. Генрих глубокомысленно хмурится, тяжко вздыхает и кивает. С Суботичем вообще трудно поспорить. А уж тем более по-английски и про докембрий. Роберт бы на их месте не отважился. - Окей. Канэчна, ордОвик, чиго же тут нэяснаго... Ну что ж, попробуем справиться собственными силами, без Бендера. Роберт плюхается рядом с Невеном и выуживает из кармана штанов айфон. Пожалуй, тоже начнем с Википедии, неплохая идея, заодно и мозги занять. Главное – назвать все правильными словами. Левандовски бросает взгляды из стороны в сторону, крутит конфетку на языке и принимается читать. «Меркуриализмом называется общее отравление организма при хроническом воздействии паров ртути и её соединений, незначительно превышающих санитарную норму, в течение нескольких месяцев или лет». Что ж, определение потрясает подробностями. Более того, диагноз подтверждается. Ровно год в одной команде с Марко, срок приличный. И конечно, их непосредственное общение наедине пусть и ненамного, но превышало норму. А уж что говорить о парах… Паров вообще было в избытке. Роберт прикрывает глаза, глубоко вдыхая, и галлюцинация обонятельных рецепторов вызывает в подсознании воспоминания об остром аромате туалетной воды Марко, что равнозначно вбросу мощной дозы адреналина в кровь. Внизу живота сразу сладостно потягивает. Так. Идем дальше. «Проявляется в зависимости от организма и состояния нервной системы». «Что у нас с нервной системой?» – сам себя спрашивает Роберт, чтобы тут же признаться: а нервишки-то у нас в последнее время, да, пошаливают. «Симптомы: повышенная утомляемость, сонливость, общая слабость, головные боли, головокружения, апатия, а также эмоциональная неустойчивость – неуверенность в себе, застенчивость, общая подавленность, раздражительность. Также наблюдаются: ослабления памяти и самоконтроля, снижение внимания и умственных способностей». «Ну, получается, грубо говоря, где-то половина». Издалека Роберт слышит перебранку. Через проходную комнату, где они так мирно устроились, лосем пробегает Лассе Собех, за которым с ругательствами несется Юлиан Шибер. На его майке красуется мокрое пятно. Невен смотрит им вслед и задумчиво чешет подбородок. «Причем не только у меня», – резонно делает вывод Роберт. «Постепенно развивается дрожание кончиков пальцев при волнении – «ртутный тремор», вначале пальцев рук, затем ног и всего тела (губы, веки), позывы к испражнению, частые позывы к мочеиспусканию, снижение обоняния (очевидно, из-за повреждения ферментов, имеющих сульфгидрильную группу), кожной чувствительности, вкуса. Усиливается потливость, увеличивается щитовидная железа, возникают нарушения ритма сердечной деятельности, снижение кровяного давления». Как же много всего… Вот не нафантазировать бы себе сейчас полный комплект, начиная от тремора и заканчивая снижением кровяного давления… Стоп! Где-то это уже было, где-то мы это сегодня уже слышали… - Невен, тебе не кажется, что у меня щитовидка увеличена? Суботич поворачивается к нему, пару секунд заботливо смотрит в глаза, серьезно так, обстоятельно, заправляет прядку волос за ухо, потом, чуть наклонив голову набок, ласково кладет свою широкую костлявую ладонь Роберту на лоб и озабоченно спрашивает: - Дружок, тебя продуло, или ты, наоборот, перегрелся? - Извини. Что лучше? Вот это все описанное оптом или в розницу – или просто признаться себе, что у него бзик на почве Марко? Типа, поставить вопрос раком… эээ, то есть, ребром: соматическое или психическое? «Впрочем, ничто соматическое мне не чуждо», – думает Роберт, вспоминая чуть выступающий позвонок Марко над вырезом футболки со спины. - Что читаешь? – бросает ему проходящий мимо Илкай. - Отравления ртутью, – отвечает Роберт, не подумав. - Триллер? – Гюндоган недоуменно водит глазами вправо-влево. Такого он явно не ожидал. - Ну, типа того. Этот ответ почему-то Илкая удовлетворил, и он отвял. Роберт осматривается вокруг. Он должен как-то успокоиться и перестать думать о Марко. Есть более важные вещи. Например, завтра вечером ему нужно выступать на прессухе. За окном Альпы. Все будет хорошо.***
Роберт просыпается в темноте и в тишине. То есть, это ему поначалу так кажется. На самом деле, все не так просто. Левандовски с неохотой потягивается и переворачивается с бока на спину, как раз для того, чтобы успеть заметить гаснущий свет под дверью. Кто-то из его соседей выходил в коридор. Наверно, чем-то пошумели и разбудили его. Час ночи. Только не это. Самое дурацкое время для того, чтобы случайно проснуться. Ведь хрен уснешь теперь. Девяносто девять с половиной процентов, что пару часов придется поворочаться в постели. Или даже девяносто девять и девять десятых. Роберт слишком хорошо знает свой неугомонный организм, для которого час ночи – это еще не вечер. Лишь годы тренировок и упорное соблюдение режима как-то помогают удержать себя в рамках приличия. Но когда дело доходит до отпуска и вольного расписания, так образ жизни сразу же съезжает в «совиный». Нет, он знал, что его ждет, он готовился, он старался. Он уже неделю как ложится спать не позже одиннадцати, встает пораньше, плюс физические нагрузки, минус телевизор и компьютер, поделить на разницу во времени с Майями и умножить на томик Достоевского, полстраницы откуда убивают наповал, точнее, практически мгновенно тянут в здоровый сон любого адекватного человека. И вот сейчас, в первый день подготовки к сезону – такой срыв. Какое-то неосмотрительное движение снаружи, допустим, шаркнули дверью в соседнюю спальню, а он подорвался, как от артобстрела. И – все, спокойной ночи, малыши. Роберт старательно переворачивается обратно, натягивает теплое одеяло на плечи, закрывает глаза… Вдруг обойдется? Нет. Подушка невыносимо горячая, ужасно раздражает. Он кладет ее холодной стороной вверх, пристраивается и пытается замедлить дыхание, мол, сплю я, сплю, – но это разве что для того, чтобы тут же обнаружить, что одеяло слишком тяжелое, простыни слишком гладкие, под коленкой чешется, к тому же ему приспичило есть, пить, помыться, в туалет и желательно все одновременно и прямо сейчас. Холера! Ну, блин, пипец. Тело проснулось и жаждет бурной деятельности. Роберт с остервенением садится на кровати. Окей, будем решать проблемы по мере их поступления. Пожертвовать одним часом на расслабон, чтобы уснуть. Значит, стоит одеться, навестить сортир, потом посидеть в общей гостиной с мелиссовым чаем и «Униженными и оскорбленными», потом – в кровать, еще пару абзацев лежа, в качестве контрольного выстрела, и уж тогда точно – спать. Но все пошло не так. Он не дошел даже до туалета. Темный коридор – а свет зажечь Роберт почему-то не решился – наполняли шорохи и шепот из комнаты товарищей по команде. Дверь в их комнату оказалась приоткрыта – ну вот, доигрались в прятки в темноте, конспираторы, блять. Лучше б в коридоре свет не зажигали. Так он бы и спал спокойно дальше. Или нет... Все-таки место непривычное, того и гляди лбом в косяк врежешься, мат-перемат, только шума больше было бы… Ладно, коридор мы им простим. А вот не пожалели бы электричества на свою комнату, то увидели бы, что там осталась щель где-то пальца на два, и не стали бы так громко шушукаться, что повсюду слышно, и Роберт прошел бы мимо, и вообще… - Я же знаю, что у тебя было с Марио, – говорит Матс. – А оно было. Было серьезно. По крайней мере, у тебя. - Знаешь… – испуг Марко молниеносно растворяется в воздухе, проникает сквозь стены, просачивается через щель в коридор, попадает в легкие Роберту, и тот застывает, парализованный этим страхом, у неплотно закрытой двери. Друзья давно не виделись, а раньше у них не было возможности обсудить самые горячие новости наедине. – Ты знал?! Все, идти куда-то больше совсем не хочется. - Я не дурак и не слепой, Марко. И Гётце я тоже давно знаю. Дольше, чем тебя, между прочим. - Знал?! И ничего не сказал?! - А ты не спрашивал. Ну, я и не лез. Сами разберетесь, не маленькие. Разговор идет на очень больные темы – больные для всех: для команды, для Марко, для Роберта – почему бы не назвать вещи своими именами? – а Хуммельс, кажется, опять выступает в роли эксперта по всем вопросам. - Епишкина кочерыжка! Шила в мешке не утаишь, – выдыхает Марко. – С Марио… с ним все было так просто, так естественно, что я до определенного момента подумать не мог, что в этом может быть что-то неправильное. Но однажды… однажды мне стало жутко… Дело даже не в том вранье, в котором приходилось жить мне – в конце концов, я попытался со всеми вести себя по совести, насколько мог, и все недомолвки еще зимой разрулил сам… - Помню-помню, – недовольно хмыкает Хуммельс. – Ты мне, возможно, не поверишь, но мне твое расставание с девушкой тоже аукнулось. Ох, блин, в начале второго круга я был готов тебя убить, честное слово. - Тебя-то как зацепило? - А то ты не догадываешься, мой друг? Вот скажи мне, какого обамеянга ты потащил свою тогдашнюю подружку во Франкфурт, познакомил ее с моей девушкой и через месяц дал ей отставку? Они, кстати, до сих пор общаются, ты в курсе? И мне надо делать умильную морду при ее появлении! Это наша официальная позиция, видите ли! - Вот блин. Прости! Я тогда думал, что так всем будет лучше! Мне хотя бы дышать стало спокойнее… Знать, что она больше не придет… - Ну, ясно, теперь-то уж чего. Роберт не может подавить улыбку. Можно сказать, все-таки слухи и сплетни имели под собой некоторую реальную основу. Марко расстался со своей подругой не просто так – «Любовь прошла, завяли помидоры». Его статус изменился. Одна «Боруссия» не чета другой. - Но вот то, что Марио не был готов поступить так же и продолжал делать вид, что мы просто друзья – это я, как оказалось, проглотить не смог, – признался Марко. - Хочешь честно? А, даже если не хочешь, все равно, нá. Открыто, не таясь, быть просто друзьями – это тоже очень хорошо. Тоже важно и нужно. Вы делали одно дело, могли быть каждый день рядом, могли встречаться, разговаривать, когда захотите… Ты, наверно, и не понимаешь, какое это счастье! «Вот лично я, Матс, не понимаю, на что ты намекаешь; что у тебя-то не так?» – Роберт отрешенно качает головой, вспоминая образцово-показательную улыбку Кэти Фишер на ноутбуке Анны на фотографиях девушек с совместных походов на матчи. - Слушай, Матс, спасибо, конечно, за прочитанную мораль. Однако! Я все это ценю в людях, но не в том случае, если мы под вечер жмем друг другу руки, расставаясь на базе после тренировки, разъезжаемся на разных машинах в разные стороны, а часа через три, когда окончательно стемнеет, он вваливается ко мне в дом с блестящими глазами, ласковыми словами, уговорами… - … и стояком… - Эх, Матс, ну ты все знаешь! Да, с эрекцией, от которой у него джинсы чуть по швам не лопались! И у меня тоже… Так вот вы про что! Ничего себе… Там, в комнате, говорят не про дружбу, не про приколы. Там говорят о том, что Марко и Марио – вот поди ж ты, ничего такого из ряда вон – трахались. Состояли в интимных отношениях. В течение некоторого довольно-таки продолжительного времени. И Хуммельс об этом знал. И может, не только Хуммельс. И ничего. Земля продолжает вращаться. Особенно интенсивно почему-то под ногами у Роберта. Левандовски сползает по стенке вниз. В голове не укладывается. Колени дрожат мелкой дрожью. Будем считать, что это – типичное проявление ртутного тремора. На уровне какого-то едва уловимого намека – да, и ему, Роберту, иногда казалось, что, может быть... Ну, так, в шутку думал, не всерьез. Как там Матс сказал? – «Я же не слепой». На редкость удачная фраза. Но вот чтоб действительно кто-то из профессиональных футболистов его команды на это отважился? Хотя – Пищек и Блащиковски. Блащиковски и Пищек. И Роберт, ты, ты сам. Ты же думал об этом? Если честно, то до появления в Дортмунде Марко – не думал. Но с тех пор, как… Наверное, над этим городом что-то распыляют. В принципе, с этим еще можно справиться и как-то уложить в свое мировоззрение без ущерба для психики. Значит, дело было не только в помутнении его, Роберта, рассудка на эротической почве, но и в самом Марко. В нем, скорее всего, даже в первую очередь. А Гётце-то, Гётце!.. - Марко, потише, а то на твои вопли вся округа сбежится, а я не желаю присутствовать на ТАКОЙ пресс-конференции! - … и мы ебемся до черноты в глазах, а потом, когда уже больше не можем шевелиться от усталости, чешем языками до рассвета, и мне кажется, что человека роднее и ближе, чем он, у меня нет и не будет, что мне с ним так хорошо, как больше ни с кем… - А Марио, получается, так не думал?.. - Может, и думал, кто теперь разберет? На расспросы отвечал, что да, но это наедине, а на людях… - Я не пойму, а что ты хотел от Марио? Чтоб он тебе прилюдно отсосал? Скажи спасибо, что не отпихивался от твоих домогательств перед камерами. - Ты вот так это называешь, да? - Повторяю для тех, до кого с первого раза не дошло: я не слепой! И не настолько придурок, как кое-кому бы хотелось! От вас искрило и било электрическим током. Вас тянуло друг к другу. Оставалось только сложить два и два, точнее, десять и одиннадцать. И что мы имеем в результате: бинго! - А что, кто-то… - Да нет. Что, наших не знаешь? Ничего такого, можешь мне поверить, ни в шутку, ни всерьез. Глядя на вас с Гётце, можно было лишь по-идиотски улыбаться. Ну, и стараться, чтоб у самого не встало. Да уж. Матс опять – не в бровь, а в глаз. Все-то он знает… - То есть, это все-таки было заметно? - Не больше, чем у поляков. Мы просто радовались, что у вас все хорошо, значит, и в команде все хорошо. «Пожалуйста, вот не надо всех поляков в «Боруссии» сводить под общий знаменатель». А ведь кое-кому все-таки удалось удержаться в стороне от всевидящего ока Хуммельса. Вести себя, как подобает цивилизованным людям, не вызывая ни насмешек, ни зависти. Не возбудить никаких подозрений, взять себя под контроль. Да еще и создать идеальное прикрытие от любых домыслов на свой счет. Вот что означает родиться и воспитываться в консервативной стране и в строгих правилах. Не важно, принимаешь ты их или нет, придерживаешься ты их или готов послать ко всем чертям, важно одно – умение имитировать благопристойность и порядочность у тебя на высоте. Маскировка под местность – на «отлично». Немцы слишком раскованы, слишком прямолинейны в своем сиюминутном поведении. Им не хватает ни изворотливости, чтобы не попадаться на месте преступления, ни презрения к окружающим, ни нужного градуса пофигизма, чтобы наплевать на условности и вести свою игру в открытую, без оглядки на мнение остальных. В плане продумывания долговременной стратегии они нерешительны, когда на карту поставлено слишком многое. Они все пытаются найти компромисс между собственными желаниями и чужими ожиданиями. А компромисса нет. Главное – вовремя это понять. И Роберту удалось, а вот Марко – нет. - Не так уж и хорошо, выходит, было, если он… А Клопп ничего не говорил? Про нас? - Бляяя! Могу зуб дать, при мне ни разу – ни слова, ни полслова. «При мне тоже, Марко, правда, будь спокоен». Игра с самим собой. Роберт не желал смириться с тем, что у Марко было с Гётце нечто большее, чем дружба. Догадываться по косвенным признакам, слушать сплетни и домыслы, выдавать в ответ якобы равнодушные подколы и задорные подъебки – это одно. Знать точно, понимать, что кое-кто был посвящен в эти тайны, а ты нет, слышать от Марко подобное признание – это совсем другое. Но неприятно даже не это, а то, что Ройс может относительно спокойно рассуждать об этом с Хуммельсом. Жаловаться, хвастаться, просить что-то объяснить. Марко позволяет себе быть рядом с Матсом таким… открытым, уязвимым, насквозь простреливаемым изо всех углов… не боится быть обиженным, униженным, не так понятым, высмеянным. Ни грамма не боится. Марко доверяет Хуммельсу по полной программе. Видимо, потому что знает: в глубине души Матс не станет над ним смеяться. Знает, что, несмотря на неотъемлемые едкие комментарии, которые в силу его характера просто неизбежны, Матс будет серьезным, внимательным слушателем, он будет анализировать его проблемы, как свои, поэтому ему можно рассказать все. Потому что больше некому это рассказать. И вот это почти слепое доверие Марко к Матсу бесит. Бесит несказанно. - Матс, я так для себя и не понял… Это я виноват, что он ушел в «Баварию»? Я на него слишком давил, да? Слишком многого требовал? «Ну, ушел и ушел. Я тоже и туда же. А от меня ты ничего не требовал. Не просил даже. Я, может быть, поэтому и ухожу. Да нет, вранье, конечно». - А я, по-твоему, тебе должен растолковать? – Матса явно постепенно допекает беседа про Гётце. Роберт мысленно посмеивается. - Но ты же сам сказал, что знаешь его дольше, чем меня! - А с официальной версией ты категорически не согласен? - Что значит, «официальной версией»? Про футбол, деньги, трофеи и профессиональный рост? - Ну, типа, да. - Просто поверить не могу, что он мог уйти только из-за этого. У нас в Дортмунде ничем не хуже! - А чем тебе не нравится? По-моему, отличное оправдание. Можно сказать, универсальное. Знаешь, Марко, все повторяется. Два года назад я точно такое же признание уже слышал. И тоже был человек, который наивно искал в этих простых словах подтекст, а никакого подтекста там не было. Вот я и говорю: не примешивай чувства в работу. Никому от этого проще не становится. - То есть, ты уверен, что дело не в том, что Марио не мог больше вынести мое присутствие рядом? Что он устал от меня? - Да в чем я могу быть уверен? Разве что ты его ночи напролет терзал, как меня, разговорами про любовь до гроба… Ведь нет? Это только моя привилегия – выслушивать от тебя такое? - Блин, Матс… Нет. Роберт представил себе лицо Марко, когда он в этом признается. Одна мысль, что Марко считает себя виноватым в том, что Гётце ушел к прямым конкурентам, вводила в ступор. Это было бы слишком сложно. Нет, определенно, дело не в Марко, если он, конечно, в ультимативной форме не требовал от Марио, чтобы тот расстался со своей Анн-Катрин и переехал к нему для совместного проживания с целью экономии бензина на разъезды. А как иначе Ройс мог довести Гётце до такого кардинального решения проблемы? Нет. Матс прав. Дортмундская «Боруссия» уже не та, что год-два назад. Да и «Бавария», надо признать, тоже. Все меняется. Лично он, Роберт, это ощущает. И кто-кто, но он не может осуждать Марио за его выбор, потому что сам принял такое же решение. - Ну, тогда, возможно, на самом деле ничего между вами не кончилось, и вы остались друзьями или как бы это покультурнее назвать в вашем случае. Со временем сам поймешь. Когда у нас ближайшая встреча с баварцами? Через три недели? Вот скоро сам у него и спросишь, – как бы то ни было, логика всегда была коньком Хуммельса. – А там, в августе, будут сбо-о-о-ры… – добавляет он, позевывая, и Левандовски в нахлынувшем раздражении сжимает кулаки. - Да мне к нему подойти неудобно, Матс, пойми! - Ах, так ты и про себя сам не знаешь, друг он тебе теперь или нет? Может быть, мне у него спросить вместо тебя? - Я не об этом хочу тебя попросить. - Попроси уж о чем-нибудь конкретном, а? И желательно о чем-то одном! - Вот бы стать таким, как ты: уверенным в себе, спокойным, сильным. Без этой моей встроенной фабрики по производству геморроя в собственной жизни в промышленных масштабах... - Марко, ну вот честно: у тебя спермотоксикоз в крайне острой форме или просто в запущенной? - Зачем так грубо… - А то ты не хочешь? – спрашивает Матс, и Роберт так и видит усмешку, искажающую его губы, и медовое выражение лица – такое, типа, он ни при чем, он вообще не об этом, он мимо проходил. С кровати слышно глухое шебуршание, и на фоне окна появляется профиль Марко. – Ходишь вокруг да около. Скажи мне, что не хочешь, – предлагает Матс, – только по правде. И я не буду. Марко молчит, хотя Роберт изо всех сил напрягает слух, чтоб узнать его реакцию, но ответом служит напряженная тишина, которая заставляет мышцы живота дернуться в томном предвкушении. - Матс, черт тебя дери… – Марко растерян. - Свет включи, – не столько просит, сколько приказывает Матс. – Мне надо тебя видеть. То, что ты пытаешься выразить одними словами, понять очень трудно. Роберт отстраняется и жмурится – яркий луч лампы режет глаза. Когда он снова смотрит в комнату, Марко как раз падает в подушки с горьким вздохом: - Хочу. - Ну, так и я тебе про то же самое, – голос Матса спокоен. – Попроси прямо. - Это обязательно? - Слушай, мы оба знаем, что один раз – не считается. Один раз – это может быть с кем угодно, как угодно, по пьяни, из любопытства, от безысходности. Но я в эти игрушки больше не играю. - Выходит, когда-то играл? – Марко предпринимает попытку обороны. - Когда-то и не с тобой. Сейчас я уже не хочу быть просто так, для галочки, а ты лезешь ко мне то с задушевными разговорами, то с бесстыжими намеками. И как я должен реагировать? Роберт закусывает губу так, что приходит в себя от острой пульсирующей боли. - Я запутался, – признается Марко. – Я по уши в дерьме. Не знаю, куда бежать. Но ты угадал: сейчас я желаю только одного – чтоб ты меня выебал. Как тогда, на Сардинии. Нам обоим это тогда помогло. Роберт замирает. «Когда?». Сколько еще интимных подробностей о товарищах по команде он успеет узнать за сегодня? - У нас за стенкой Роберт Левандовски, ты помнишь? - Вот именно поэтому, знаешь ли, и хочу! – объявляет Ройс. - Он же чуть ли не твой лучший друг среди наших футболистов, если я правильно помню? - И я изо всех сил желаю, чтоб он мне им и остался. Хотя бы этот год. «Нет». - Марко, тебя вот ничему жизнь не учит. Человек женился две недели назад! У него еще медовый месяц не прошел! И через год он по-любому уйдет. Мы даже знаем, куда. - Матс! Не сыпь мне соль на Мюнхен! – огрызается Марко. - Значит, ты понимаешь, что его ничем не удержать? И все равно – на те же грабли с разбега? Здравый смысл Хуммельса может считаться эталоном и по праву достоен быть выставленным в Парижской палате мер и весов, желательно, вместе с обладателем. Кажется, Роберт раньше его недооценивал, но никогда не поздно признавать свои ошибки. Что ж, послушаем, чего Матс насоветует. Если в результате этой приватной беседы с завтрашнего утра Марко перестанет с ним здороваться, Роберт хотя бы будет в курсе, кого за это поблагодарить. - Эти данные входят в расчёты и укрепляют меня в моем решении, – бросает Марко с вызовом. - Ах, ты уже все рассчитал, да, умник ты наш? И под каким знаком в этом квадратном уравнении с одним неизвестным и двумя переменными прохожу я? - Матс! Ты стоишь под знаком человека, после траха с которым я не чувствую себя идиотом. Никогда. С тобой мне не кажется, что меня использовали, что об меня вытерли ноги. Ты всегда ведешь себя так, что мне не стыдно быть с тобой рядом в любом качестве – другом, товарищем по команде, партнером по постели. Мне хорошо с тобой и хорошо после тебя. И это мне чертовски нравится. Это именно то, что мне сейчас нужно. - А если это из жалости? - Даже если и так, то я этого не ощущаю. Честное слово. К тому же на Сардинии, на сборах перед Евро, еще неизвестно, кто кого жалел и почему… «Так вот когда». Если б на свете существовал сервис по уничтожению в памяти клиента всех воспоминаний о каком-то человеке, как в том фильме с Кейт Уинслет и Джимом Керри, то в списке Роберта Левандовски Матс Хуммельс занимал бы почетное первое место. А вторым был бы Марио Гётце. К списку прилагался бы Марко Ройс – причем с кляпом во рту и со связанными руками и ногами. Потому что стереть этих двоих надо было бы именно из его мозга. - Кто кого тогда жалел и желал, – сухо выдыхает Хуммельс, – это тебе точно лучше не знать. Ты слишком хорошо обо мне думаешь, Марко. Он сидит и накручивает прядь темных волос на палец и качает ногой под один ему слышимый ритм, который почему-то попадает под биение сердца Роберта. Вид у него усталый. Марко отбрасывает одеяло на пол и встает: - Возможно, ты прав, – говорит он, стягивает с себя трусы и аккуратно кладет их на свою постель, – и я действительно ничего не понимаю. Но сейчас мне очень хочется, чтоб ты меня оттрахал так, чтоб мне еще неделю никого не хотелось. Тем более, женатого мужчину. А то у меня лишь от мысли о нем стояк начинается. Раньше еще как-то ничего, но сегодня прям из рук вон плохо… - А ты пробовал о нем не думать? «Вот бляяяяяяяяяять». Марко забирается на кровать к Матсу, устраивается у него на бедрах поверх одеяла. Тот отрицательно качает головой, отворачивается куда-то в сторону. Марко просяще гладит его по груди. - Марко, ну имей хоть грамм совести. У нас первый день сборов. - Больше негде и некогда, ты же знаешь. Сейчас. Здесь. В комнате воцаряется холодная тишина. - Матс-чтоб-тебя-Хуммельс… – у Марко нервы не выдерживают. - Что б такого натворить, чтоб хотелось повторить? – задумчиво проговаривает Матс. Шуточки-прибауточки у него, видите ли. Кажется, Матс был бы в списке Роберта Левандовски, даже если бы уничтожали не просто память о людях, а их самих лично. От мощной, почти физически ощутимой волны ненависти к нему Роберту стало страшно. Вот перед ним сидит Марко – голый, готовый на все, просит, чуть ли не умоляет, а этот что? Это кем надо быть, чтобы такое ответить? Какой бездушной машиной? Каким циником? Это его хваленый рационализм и здравомыслие? Вот это вот? Да шло бы такое здравомыслие в Оберхаузен! Как Роберт хотел бы быть сейчас на его месте! Хотел давно и напрасно … - Пожалей меня, Матс, – Марко низко наклоняется над Хуммельсом. – Я знаю, как ты умеешь жалеть. Из-за его спины через некоторое время доносится приглушенное: - Катастрофа ты ходячая, Ройс, – и длинные, темные от загара пальцы Матса бегут вверх по белому бедру Марко, сжимают ягодицу, пробираются дальше, гладят поясницу, постукивающими движениями скачут по позвонкам, и вот, наконец Марко опрокидывается на его постель, на него. Они целуются. Начинает Марко: робко, неуверенно, все еще опаленный жестким отказом, он касается щеки, затем сдвигается к губам Матса. Тот неприкрыто наслаждается сквозящей во всем поведении Марко покорностью, а потом берет дело в свои руки: держит Марко за подбородок, за затылок, крутит им, как хочет, не переставая выпивать его своим ненасытным ртом. Значит, не так-то он был и против. Притворялся, зараза такая. И хватает же у него выдержки… У Роберта мозги хлынули из ушей – ничем иным такой шум в голове объясняться не может. Матс отрывается от Марко, который с облегчением выдыхает: «А-ааа-а», укладывает его на кровать на бок и лезет в тумбочку. Банально-то как. Роберт невольно мощится. Ройс лежит на кровати, облизывает губы и пристально следит за тем, как Хуммельс подминает под себя одеяло, снимает белье и вытаскивает картонную пачку презервативов. Запасливый, гад. У него уже стоит вполне достаточно для того, чтобы без проблем натянуть резинку, но он никуда не торопится: - Не желаете ли мне помочь? – игриво спрашивает он Марко, вынимая двумя пальцами квадратик фольги. - Дай, – со смехом отвечает тот, выхватывает серебристую упаковку, рвет зубами уголок. Матсу остается только шире раздвинуть колени и, отбросив кудрявую голову на подушку, отдаться умелым рукам Марко. Роберту не видно, что там точно происходит, но расслабленный оскал улыбки Матса свидетельствует о том, что Марко все делает правильно. Надо признать, что они забавляются почти бесшумно. Если б Роберт спал, то и не почуял бы. Ох, лучше бы он спал… И что ж тебе не спалось-то, Роберт? Тоже мне, нежная фиалка, от каждого чиха готов проснуться… А теперь, после такого немецкого кино, и засыпать страшно… Марко трется о Матса своим белым телом, вертится в крепких объятиях его загорелых рук, а Матс гладит его, ободряя и успокаивая, что-то шепчет прямо в ухо. Марко ложится на спину, закидывает руки за голову, словно боясь коснуться Матса. Последний устраивается между его разведенных бедер и хозяйничает везде, докуда может дотянуться. Его пальцы зарываются в высветленные волосы, щекочут подмышки, обводят узоры татуировок, проходятся по груди и животу, ласкают пах. Марко молчит, только то и дело сглатывает и иногда протяжно вздыхает с каким-то тихим всхлипом. - Шире, – приказывает Матс. Марко дергает коленями в стороны: - Так? Матс проводит своим членом, деловито примеривается, с досадой констатирует: - Еще. Марко неуклюже шевелит ногами, елозит задом по кровати, пристраивается, но Матс все еще не доволен. Резким жестом он вскидывает ноги Ройса вверх. Зрелище это кажется Роберту настолько невероятным и одновременно возбуждающим, что тело каменеет, а член наливается и начинает остро напоминать о своем присутствии. Роберт представляет, каково сейчас Матсу ощущать Марко под собой: теплый, податливый, мягкий… А если нет? Роберта пронзает мысль о том, каково это может быть – преодолевать сопротивление мышц. Там ведь узко. А Марко – судя по всему, он не так часто попадает в такой расклад, и поэтому он, наверно, там узкий. Роберт осознает, что он крепко зажмурился, только когда еле слышный скрип кровати сливается в один шум с легкими вскриками, и он задается вопросом, кому из двоих в комнате может принадлежать этот исполненный отчаяния и наслаждения голос. Чтобы узнать ответ, надо всего лишь раскрыть глаза. Тот же голос выдает глухое протяжное «Аххх!», когда Хуммельс, прежде чем немного изменить позу, вынимает свой член и как-то по-новому встает на коленях перед лежащим Марко. Ройс ловко заползает затылком обратно на подушку, не убирая своих ног с Матса; тонкая светлая голень покоится на мощном загорелом плече. - Тише, тише, ты куда, – вопросительно мурлыкает Матс и снова вдвигается. Марко раскрывает рот и выгибает спину так, что у Роберта появляется навязчивое желание достать свой восставший орган из трусов и начать надрачивать. Как он от этого удержался – загадка, сравнимая с убийством Кеннеди. Прижав своим сильным телом Марко к кровати, Матс упирается руками по бокам от него и наклоняется, чтобы было удобнее целоваться, что, однако, совершенно не мешает ему продолжать плавно двигать бедрами. Пальцы Марко лихорадочно вцепляются в его спину. Через несколько фрикций Хуммельс снова что-то шепчет, и руки Марко скрываются между их животами. Там достаточно места, чтобы ласкать самого себя. - Матс… ну, признайся ты хоть раз… честно, без выпендрежа… тебе же нравится… меня трахать… – выдает Марко. Матс разражается смутным смешком. «Хотел бы я это видеть». Нет, мысль неудачна. Он же видит – кое-что. Хотя Роберт бы посмотрел на все и вблизи. И на дрожащие ресницы Марко, и на его искусанные губы, и на взмокший лоб, и на то, как вздымается его грудная клетка, когда он вдыхает, и на то, как он водит руками по своему члену, размазывая выступающую смазку по пальцам, и на его пресс, напряженный под почти ста килограммами Матса. На самом деле хотелось, чтоб это под ним Марко так… Опять не то. Просто – чтобы Марко был под ним. Чтобы Роберт мог делать с ним то же самое, что и Матс. Нет, даже большее. О, гораздо большее. Роберт до боли вжимается лбом в косяк двери. Ему лучше уйти от всего этого подальше. Где бы еще сил найти на это. «Сейчас, еще чуть-чуть и осторожно уйду. Досчитаю до пяти и все. Один. Два. Три. Четыре. Четыре. Четыре. Четыре». Он жадно присматривается к происходящему в комнате действу. И внезапно понимает: его заметили. Лицо Марко повернуто в его сторону, глаза и рот широко открыты, голова мотыляется туда-сюда под упорными движениями Матса. Последний поглощен процессом, ничего, кроме Марко, не видит, да и не может же он что-то увидеть затылком. И уж тем более задницей. А Марко смотрит прямо на него, как-то нелепо колотит Матса по широкой спине и пытается что-то сказать, но может издавать только стоны. Встать по-тихому и убежать. Но, как назло, тело ни в какую не слушается сигналов мозга. Роберт откидывается спиной на стену узкого коридора, пытаясь покинуть поле видимости Марко, и попадает затылком аккурат на выключатель. То есть, в данном случае включатель. Свет в коридоре вспыхивает, отражается в стекле окна, и даже Хуммельс уже не может это проигнорировать. - Леви! – Роберт слышит голос Матса. – Заходи, третьим будешь! «О, Господи, нет». Путь к отступлению отрезан. Роберт одновременно теряет равновесие и чувство такта. Убежать он не успел, а войти у него не получается при всем желании – он вваливается в комнату и приземляется на четвереньки. - Ой… - И вам не хворать, – отвечает Матс, на глазах у Роберта засаживает в Марко по самые яйца и замирает, выплескиваясь. – А я всегда говорил, соседи – это обычные люди днём и сволочи ночью, – сообщает он в подпространство глухим голосом, хладнокровно наблюдая за тем, как Роберт, пошатываясь, поднимается с пола. Его глаза мертвенно-темного цвета. Марко бледен, как простынь: - Эээ… - Ну, чего ты, – Матс спокоен и умиротворен. Конечно, он сейчас только что кончил, и его ничто не волнует, не беспокоит, не пугает. – Доброй ночи, Леви! Ты очень кстати. У нас тут разврат. - Я… – только и может выдавить из себя Роберт. У Матса железные нервы: - Да поняли уже… Подсматривал? – он медленно проводит ладонью по заднице Марко, вытаскивает свой член и медленно опускает ноги Марко со своих плеч на постель. Роберт стоит, как вкопанный. Марко распластан по кровати во всей своей красе – с приоткрытым ртом, все еще торчащим членом, с каплями пота на животе. На его щеках от стыда постепенно проступают красные пятна. - Понравилось? – вежливо интересуется Хуммельс. - Брдхж… – это все, на что способен речевой аппарат Левандовски. У Марко и того не выходит. Единственный, кто способен говорить, это Хуммельс; он болтает за троих: - А то, – он удовлетворенно кивает. – Еще б тебе не… Матс ложится возле Марко на бок, лениво стаскивает с себя презерватив, завязывает его узлом и нахально бросает использованную резинку на пол. Его грудь и живот влажно блестят, волосы прилипли ко лбу и кудрявятся. Презерватив с противным шумом шлепается на ламинат. Роберт провожает его падение взглядом, думая о том, что наутро его придется отдирать от пола, потому что он приклеится… ах… потому что он мокрый, липкий… внутри от Матса, снаружи от Марко… ох… и приклеится он к полу именно тем, что осталось на нем от Марко… ой, зачем он об этом подумал… - А сам хочешь? Его? – Матс задирает брови и издевательски улыбается. Роберт на трясущихся ногах делает шаг к кровати и ставит на нее одно колено. Под тяжестью его тела матрас опускается, и раскинутый на кровати Марко немного подается к нему. Матс откидывается на подушки и тихо смеется. «Надо мной», – понимает Роберт. Над его лицом, над тем, как он смотрит на Марко… Тут Ройс дергается: то ли убежать пытался, то ли еще что, но реакция у Матса на высоте: он резко хватает его за локоть и тянет на себя. - Лежать. Лежать, я сказал. Прекрати истерику, и так мне все мозги сожрал своим Гётце, нечего теперь тут устраивать. Марко послушно садится на край кровати. Видимо, терять ему больше нечего. Плечи у него дрожат. Матс валится на постель, неторопливо потягивается: - Садись сверху. Марко молчит, сверлит глазами стоящего около кровати Роберта, но не шевелится. - Садись, – повторяет Матс и гостеприимно похлопывает по своему прессу. – Вот прям без шуток: раздвигай ноги и садись на меня. Марко снова бросает испуганный взгляд на Роберта, будто опасается его близости, но поддается. Он осторожно перекидывает ногу через Матса, медленно опускается ему на живот, устраивается. Матс принимается ласкать его, успокаивая, и в то же время не сводит глаз с Роберта, мол, чего стоишь, как столб, присоединяйся. Сначала он мягко гладит внутреннюю сторону бедер Марко, сразу обеими руками. Туда-сюда, вверх-вниз, вдвинуть глубже в пах, снова вперед, пощекотать где-то под мошонкой. Марко замирает, запрокинув голову. Он в который раз за ночь доверяется Матсу и отпускает себя. Его рот безвольно открывается в тяжелом дыхании. Матс продолжает контролировать обстановку. Его ладони властно проходятся Марко по животу, по груди, подушечки пальцев обводят соски. - Леви, – в конце концов, не выдерживает Хуммельс, – достал уже глазеть. - Извини, – тупо отвечает Роберт. - Да что ты заладил: «простите-извините-позвольте-с вашего разрешения», – поднимает брови Матс. – Кончай Версаль разводить, залазь и возьмись за него сзади, я один не справляюсь. - Справляешься, – шепчет Марко и косится на Роберта с каким-то любопытством. Если б этот слегка кокетливый взгляд украдкой задержался бы на Левандовски чуть дольше, тот бы точно смог определить, показалось ему или нет, что в нем сквозил затаенный вопрос: «Тебе нравится на меня смотреть сейчас?». - Тебя забыли спросить, – хихикает Хуммельс. – Знаешь, где? – обращается он к Роберту. – Лопатки. Плечи. Ладони. Запястья. Пальцы. Он ни в жисть не признается, что может кончить только от того, что кто-то будет обсасывать его пальцы или целовать между лопаток. Он у нас слишком стеснительный. - Матс! – у Марко еще не все предохранители сорваны. - А что я такого сказал? – Матс приподнимается, мягко целует его в уголок рта и снова поворачивается к Роберту. – А он может. Поверь мне. Он очень даже может… Марко громко сопит и смиренно опускает глаза, как будто подтверждая правоту его слов. Роберт набирает воздуха в легкие и решительно тянет руку к плечу Марко. Тот испуганно дергается от прикосновения. - Ну, ну, Марко, ты чего удумал? – смеется Хуммельс. – Дай хоть попробовать человеку. А ты, Леви, не робей. Роберта выводят из себя его ехидные комментарии. Он резко вцепляется в плечо Марко, запрыгивает на кровать и оказывается позади него. Матс предупредительно сдвигает колени, чтоб ему было удобнее сидеть на постели. Марко распрямляет спину, как бы готовясь принять его любые дальнейшие поползновения на свое тело. Левандовски начинает снизу – придвигается плотнее, вжимается бедрами, гладит Марко по коленям и животу, добиваясь, чтобы тот привык к телесному контакту. Под одобрительное хмыканье Матса Марко с видимым усилием воли расслабляется, и тогда Роберт прихватывает губами кожу на его плече, тыкается носом за ухо, проводит кончиком языка по застежке сережки и мягко прикусывает мочку. Марко болезненно хныкает и откидывает голову назад. Роберт получает в свое полное распоряжение его шею и плечо, но понимает, что сладостная нега, в которую погрузился Марко, не только его рук дело. Ему прекрасно видно, что плавные, но настойчивые движения ладоней Хуммельса по члену Марко ни на миг не останавливаются. А ему приходится сделать паузу, чтобы стянуть свои боксеры. Каждая секунда промедления кажется пыткой. Его стояк тут же упирается в ногу Марко, однозначно давая тому понять, что происходит у него за спиной. Словно боясь, что придется начинать все заново, Роберт тут же снова обнимает его. - Иди сюда, – Матс жестко притягивает Марко на себя. Тому приходится сильно прогнуться в пояснице, потом он без сил падает ему на грудь, оставляя вздернутые вверх бедра в крепкой хватке Левандовски. – Держи, блин, что ли… – из-под распластавшегося Ройса вытягивается рука с упаковкой презервативов. - Да, спасибо, – уже неизвестно на каком языке говорит Роберт, раскатывая кондом по члену. - Нуууу? – вопросительно тянет Марко, уткнувшийся лицом в подушку за плечом Матса. Роберт неожиданно для самого себя просовывает руку между раздвинутых ног Марко. Пальцы ползут в промежность, властно ощупывают кожу чуть выше яичек. Марко с готовностью трется об его ладонь всем, чем только возможно в таком положении. - Ох, даааа… – не может сдержаться Роберт. - Леви, тебе, блять, особое письменное приглашение, что ли нужно? – зло спрашивает Матс. – Ты его будешь трахать или нет? Я тут для кого стараюсь? - Я боюсь, – Роберт вынужден вернуться на грешную землю. – Я не умею... Сказав это, Роберт мозжечком осознает, что и он, и Матс говорят о Марко в его же присутствии в третьем лице, как будто он не понимает, как будто он больше не имеет права голоса, потому что кто-то все уже решил за него. - Ебать! – Хуммельс в отчаянии закатывает глаза. Кажется, если б он мог, то он хлопнул бы себя по лбу от абсурдности происходящего, но руки у него заняты растекшимся в желе Марко. – Смазку в тумбочке возьми! Я не дотянусь без перелома! Роберт наваливается на них обоих, выдвигая верхний ящик, хватает трясущейся рукой пластиковую бутылку и выпрямляется. Колпачок летит ко всем чертям, что-то хлипко плюхается на простыни. Большая часть смазки все-таки остается у него на пальцах, и он тут же размазывает холодный гель по себе. Слишком холодный… - Матс, – испуганно блеет Роберт, – у меня не получится… - Леви-и-и-и, – подает голос Марко. Какая-то параллельная реальность. – Выеби меня-я-я-а-а! - В чем дело-то? – Матс постепенно доходит до ручки. – Видишь, что творится? - У меня еще никогда… – начинает оправдываться Роберт, но договорить не успевает. - Чтоб тебя, – ругается потерявший терпение Матс, давит так, что Ройс обиженно скулит, и раздвигает ягодицы Марко, подставляя его обзору Роберта самым похабным ракурсом. Ничего более развратного Левандовски представить себе не мог. Местами кожа чуть-чуть покраснела от приебываний Матса. Темноватая по краям дырочка поджимается, дергается в неверном свете лампы. – Засаживай и поменьше философствуй! Раньше надо было думать! - Аах! – с жарким стоном Марко затихает в сильных руках Хуммельса, и у Роберта появляется возможность рассмотреть получше. На самом деле, никакой дырки там нет. Просто плотно сжатая мышцами складочка, вспухшая от давления. - Леви, не тяни кота за яйца! Роберт проводит взбухшей головкой по открывшейся его взгляду узкой полоске кожи, потирает членом между мягких ягодиц вверх, размазывая. Хуммельс бешеными глазами смотрит на него, пока он в нерешительности выводит членом круги вокруг заветной точки. Марко дергает бедрами и зарывается лицом Матсу в шею. Роберт собирается с духом и делает решительное движение, придерживая дрожащей рукой, вставляет в горячую дырку кончик своего каменного от эрекции члена и, задыхаясь от удовольствия, постепенно всовывает глубже. Марко разъебан; он ничуть не препятствует проникновению. Его тело мягко охватывает со всех сторон, слегка сжимает. Как же жарко внутри… Как же кстати сейчас прохладная смазка… Как плотно он увяз во всем этом… С этой мыслью Роберт испуганно моргает, приходя в себя. Что делать дальше, становится совершенно непонятно. Более того – ему самому даже вдохнуть теперь страшно. Кажется, что малейшая смена положения принесет Марко боль. - Шевелись, бля! – командует Хуммельс. Левандовски упирается взглядом туда, где его темный, налитый кровью от возбуждения член наполовину погрузился в отблескивающую смазкой плоть, медленно подается бедрами назад, вытаскивая, и ощущает, как ту часть органа, которая только что была внутри теплого тела, неприятно холодит – хочется обратно, в этот жар, в эту тесноту, наполнить ее собой, заставить подчиниться… Роберт почти сразу же напирает снова, погружаясь чуть глубже, чем в первый раз. Еще… Жестче… Резче… Дальше… Нет, надо быть осторожнее… Нежнее не выходит. Смазка обляпывает мошонку, течет, скрываясь в темноте под его скользящим членом, блестит на коже Марко. - Засранцы… – хрипит тот голосом, в котором смешались озлобленность и блаженство. Конечно, если б он не хотел, этого бы с ним не случилось. И сейчас Марко оставалось только принимать. И он принимает все: и едкие подстебывания Матса, и его бесстыдное желание помочь там, где не просят, и неуверенность Роберта в каждом жесте, и его же глупые страхи, и собственную, до одурения опустошающую беззащитность перед ними обоими. - Теперь давай сам, – Матс убирает руки с задницы Марко, Роберт на мгновение теряет равновесие, но тут же крепко хватает парня за бедра, дергает на себя, и тот повинуется. Его тело беспомощно перед напором. Его рельефная спина открыта любым прикосновениям. Его узкий зад покорно принимает ритм движения бедер Роберта. - Если будет больно, кричи, – рвано дыша, просит он. – Я сразу перестану… - Продолжай! – шипит Марко, отказываясь признавать свое поражение. И в этот момент Роберт понимает, что на самом деле он хочет, очень хочет слышать, как Марко будет под ним кричать. Не важно, что: станет ли он похотливо вскрикивать или с болью стонать, бормотать что-то сумбурное или громко материться, звать его по имени или бездумно повторять «BVB Borussia» – лишь бы ощутить, как он выбивает из Марко звуки, что это от его толчков исходит волна, проходит через все его податливое тело и вылетает из приоткрытого от удовольствия рта. Роберт жестче нажимает, давит на поясницу. Марко прогибается. Роберт мягко задевает яйцами о его ягодицы и видит, как плечи Марко покрываются гусиной кожей. - Марко, наклонись-ка, – и Матс принимается взасос целовать его так, что тот не может больше издать никаких внятных звуков. Под эти стоны Роберт и кончает, судорожно ловя воздух ртом. Он вжимается в Марко так сильно, что на прессе от напряжения выпукло проступают венки. Становится мокро и липко. Напряжение и теснота спадают. Делается уютно. - Ооох… – у Роберта голова идет кругом. Ебаный докембрий. Судя по всему, Марко чувствует, что он кончил. Матс, кажется, тоже это понимает. Он зыркает на него своими темными глазами и ухмыляется: - Ничего не забыл? «Ну, что ему еще надо?» Роберт утирает пот со лба. Хуммельс ловко играет бровями. Марко прерывистым вздохом напоминает о своем присутствии. «Да, сейчас, конечно», – непрозрачный намек, наконец, доходит. Уфф... Роберт подтягивает Марко к себе, оставляет звонкий поцелуй на его плече и запускает ладони ему в пах, нащупывая член. Гладкая, блестящая от теплой беловатой смазки головка быстро розовеет под его ловкими пальцами, от которых тянутся тонкие нитки тягучей влаги. Сам Ройс смотрит на Роберта туманным взглядом, откинув голову ему на плечо, с готовностью отдается в его руки, потирается лобком и молча моргает, пока тот учащает движения своего кулака. Матс с неподдельной озабоченностью наблюдает за тем беспределом, что разворачивается на его животе. А именно туда Марко выплескивается, сжимая член Роберта внутри себя. Такой финал Хуммельса почему-то очень насмешил: - Леви, ты, зараза, удачно прицелился, – фыркает он. - О, господи, Леви, – едва слышно шепчет Марко и облизывает пересохшие губы. Роберт наблюдает за его лицом, так доверчиво приткнувшимся щекой к его плечу, но никакого сожаления по поводу случившегося не замечает. Наоборот, его пронизывает странное воодушевление. Наличие голого, дважды выебанного Марко Ройса в его объятиях только усиливает эмоциональный подъем. Тот почему-то тоже не пытается высвободиться из опутавших его рук и ног. Он спокоен и недвижим, каким может быть человек, которому больше некуда бежать. - Вот блин, выпустите меня теперь-то уж хотя бы… – бормочет Хуммельс. Роберт прислушивается к его просьбе и осторожно выдвигается из мягкой и теплой плоти. Марко тяжело дышит и жалобно всхлипывает, продолжая смотреть вполоборота, пока Роберт стягивает с себя кондом. Спермы там столько, что с трудом верится, что у него совсем недавно был весьма активный медовый месяц, хотя и в несколько сокращенном по времени варианте. Левандовски не может устоять и возобновляет телесный контакт – пусть и в более легкой форме: обнимает и поддерживает усталого от траха Марко на коленях, чтобы Матс мог выпростать из-под них свои длинные ноги. Тем временем Хуммельс садится на постели, надевает трусы, осуждающе качает головой и встает, явно намереваясь выйти из комнаты. Роберт отпускает Марко, и тот плашмя падает на кровать. - Полегче, ты, – Матс недовольно морщит нос, подбирая свою майку. - Мне надо полежать, – словно выгораживая Роберта и его поступки, отвечает Марко, поворачивая голову набок, лицом в стену. У него еще хватает сил на что-то, кроме дыхания. - Лежи, – равнодушно бросает Хуммельс и выходит. Роберт натягивает свое нижнее белье и тоже встает с постели. Марко обреченно выдыхает, поджимает губы и с невыносимым облегчением, как едва выбравшийся из бурных волн на твердую почву, выбрасывает из-под себя руку, хватаясь за спинку кровати, крепко сжимает деревянную поверхность, украшенную красиво выпиленными узорами. Левандовски смотрит пару секунд на его предплечье, находя приятную органичность в продолжении рисунка татуировки по орнаменту мебели, затем переводит взгляд на дверь, за которой скрылся Хуммельс, и вдруг на него наваливается отвращение к самому себе. «Хренов ты новобрачный, Роберт», – проносится в голове. Марко молчит, и эта застывшая тишина между ними невероятно напрягает. - Я сейчас. Лежи, – Роберт невольно повторяет слова Матса. Ну, а что еще можно сказать после такого? Марко испуганно роняет ладонь вниз на постель и прикрывает веки, освобождая Левандовски от ответственности за себя. Впрочем, легче от этого не становится, но, по крайней мере, теперь Роберт может выйти из комнаты, потому что ранее направленный в пустоту, невидящий взгляд Марко не позволял ему этого сделать, парализуя все мышцы. Но сейчас – отпустило.***
В общей гостиной ярко горит свет. Матс стоит возле холодильника и жадно хлещет минералку из бутылки. - Матс… Хуммельс стреляет в него глазами, не прерывая своего занятия. - Матс, это что сейчас такое было? Роберт понимает, что это по-настоящему идиотский вопрос, но надо же с чего-то начать диалог, а кроме как с Хуммельсом, поговорить о случившемся все равно больше не с кем. К тому же очевидно, что Матс действительно много знает. Осталось подобрать к нему ключик и вытянуть максимум полезной информации. Задача кажется непосильной, но у Роберта в глубине души теплится надежда, что после случившегося Матс пойдет ему навстречу из желания помочь Марко. Приходится давить на жалость. Посмотрим-ка и мы, правда ли Хуммельс умеет жалеть… Матс отрывается от горлышка, сглатывает, облизывается и хрипло отвечает: - Леви, ты совсем с катушек слетел, или словарного запаса не хватает? У нас только что был групповой секс: ты, я и Марко. Последний снизу. А! Стоит, наверно, еще добавить слово «гомосексуальный». Ты был неплох для первого раза, могу тебя заверить, а так с виду и не скажешь… - Хуммельс, блять! Это все, что ты можешь мне ответить? – Роберт закипает, а Хуммельсу трын-трава: - Ну, раз уж так тебе приспичило покаяться, то можешь загибать мне сейчас о своем сомнительном согласии, а я, так уж и быть, послушаю, – Матс снова бесцеремонно присасывается к бутылке. Роберт секунду прикидывает дислокацию, одним махом подтаскивает к себе табурет, ставит его в дверном проеме, демонстративно медленно садится на него и складывает руки на груди. Мол, теперь ты по-любому просто так отсюда не выйдешь. Так что пей, пей, пожалуйста, я тебе не мешаю, что ты. На Матса не так-то уж и легко произвести соответствующее впечатление. Он невозмутимо пьет дальше, потом протягивает бутыль в сторону Роберта, спокойно выдерживает его ледяное качание головой, ставит бутылку обратно в холодильник, садится рядом на второй табурет, потягивается до хруста в спине и с силой трет глаза. Отняв ладони от лица, он с минуту задумчиво смотрит на Левандовски, опираясь одним локтем на столик. Ничего не происходит. Но рядом с Марко эмоциональной неустойчивостью заражаются все, один в один как в Википедии написано про источники ртутного отравления, – поэтому, в конце концов, Хуммельс со своими непробиваемыми нервами сдается: - Ладно, давай поговорим. Задавай вопросы, если, конечно, можешь что-то конкретное сформулировать. «Это он здоровскую отмазку придумал… Что ж, напряжем остатки мозгов». Роберт собирается с силами – да и с мозгами тоже, чего греха таить. - Что у Марко с Марио… было? - Много, – не раздумывая, беспечно отвечает Матс. – Всё. - Что у тебя с ним? - Ничего, – Матс задирает брови и вполне успешно изображает невинность. – Если ты хочешь сейчас спросить, что у Марко с тобой, то я-то откуда… Вместо слов Роберт тяжело вздыхает, резким движением хватает Матса за вырез майки и жестко притягивает к себе. Хуммельс на мгновение замирает от неожиданности, смотрит ему в лицо и разгибает свою широченную спину. Треск рвущейся ткани громом взрывает атмосферу в маленькой комнате. - Клешни убери, – с презрением произносит Хуммельс. Но в этом звучит гораздо больше живого голоса, чем во всех его «ответах» минутой ранее. - Извини, – Роберт искренне просит прощения. Ссориться с Матсом сейчас совсем не в его планах. - А, – машет рукой Матс. – Проехали. - Я слышал, как Марко сказал, что я ему… он бы со мной… у него… он… - К тебе не ровно дышит? - Не ровно дышит, ммммм, пусть так, – Роберт с каким-то облегчением принимает эту терминологию. - Он, наверно, в тебя даже влюбился, – охотно подхватывает беседу Матс с самым бесхитростным выражением лица. – Ну, по крайней мере, ему так кажется. Помнишь, как он искренне стонал от радости… - А ты, значит, это не одобряешь? – Роберт предпочитает не углубляться в детали, а заниматься более общим темами. - Одобряю ли я его увлечение женатым мужчиной? - То есть, вопрос только во мне? - Никаких вопросов к тебе я не имею. А знаешь, почему? Не знаешь… Ох, уж наш Марко… Вот где больше вопросов, чем ответов. Что ты вообще о нем знаешь, Леви? – с ухмылкой спрашивает его Матс, потом отворачивается и продолжает, глядя в стену, как будто обращаясь к самому себе. – Хотел ли ты узнать его?.. Хоть когда-нибудь? Хотя бы для вида? Из вежливости? «Я только что его выебал при твоем посильном участии… О какой вежливости может идти речь?». Нет, Хуммельс – определенно извращенец. Моральный урод… Роберт смотрит на Матса несколько секунд, в мельчайших деталях представляя себе, что он, размахнувшись как следует, дает Хуммельсу прямо в приторно-сладкую рожу кулаком. И как такую ехиду остальные терпят и ни разу еще нос не разбили? Вот он, Левандовски, с таким удовольствием бы… Нет, дело в том, что Хуммельс просто слишком хорошо понимает, что сейчас, после пережитого, сил у него на это абсолютно нет. И, пользуясь случаем, дергает его за ниточки, трепет нервы, выбешивает, как нарочно. Почему? Ревнует… Да! Точно. Сам не может справиться со своей тягой к Марко и другим не дает… А он, Роберт, хочет Марко, и скрывать это уже поздно. - Начнем издалека, – наконец говорит Хуммельс. – Слышал ли ты когда-нибудь такую фразу: в любви один целует, а другой подставляет щеку? - Ну, да, – смущенно жмется Левандовски. – Только, кажется, как-то иначе звучало: один любит, а другой позволяет себя любить. - Не суть дела, – разводит руками Матс. – Вот ты себя к кому отнесешь? К тем, которые любят, или к тем, которые позволяют себя любить? - А разве это не должно быть как-то … в обе стороны одинаково? - Обоюдно? Не, ты не понял. Я тебя спрашиваю не про то, как оно должно быть, а про то, как оно есть у тебя. - У нас с Аней равноправие. - Жену зачем-то приплетаешь, – невесело засмеялся Матс. – Оправдываешься? Психологи считают, что это тип личности такой – либо любить, либо принимать любовь. Либо целовать, либо подставлять щеку, третьего не дано. Оно от рождения закладывается. Как темперамент. Ничего поделать нельзя, остается просто жить с этим. - По-моему, я все-таки тогда ммм… во второй группе. Но к чему ты это всё сейчас? Ты вроде про Марко начал. - А я и продолжаю. Теперь подумай: как будет себя чувствовать человек, который, как ты или я, настроен на «принимать»? Что ему захочется себе обеспечить в отношениях в первую очередь? Какого человека он будет себе искать в качестве партнера? - Он будет искать того, кто готов «отдавать»? Подсознательно, наверно. Ты об этом? - Да. А ты, Леви, еще не все мозги отшиб, поздравляю. И как ты думаешь, легко такого найти? - Не знаю. - А я тебе скажу. По статистике, отдающих в десять раз меньше, чем принимающих. Роберт моргнул. - И что? - И ничего. Печалька. Они помолчали. - А как ты думаешь, каково отдающему? – Хуммельс возвращается к своей лекции по психологии с новым вопросом к аудитории. – Попробуй себе представить обратную сторону медали. - Плохо, – не раздумывая, выдал Роберт. - Ну, уж так прям сразу… – Матс покачал головой. – Это было бы слишком просто, я тебе скажу. Он же любит, у него душа на это настроена. Он, может, и не умеет по-другому. Ему надо любить. Любить и отдавать. Себя. Без остатка. Даром. - Ну, если только любить и ничего не получать взамен, то так долго не выдержишь. Хочется обратной реакции. - О, вот ты и начал кое-что понимать! - Я не понял, при чем тут ко всей этой психологии Марко. - О, Марко… Марко тут во главе угла. Беда у нас с Марко, Леви. Просто беда. На какой-то миг сердце перестает биться в груди. Роберту становится страшно вдохнуть, потому что он вдруг осознает, что сейчас он узнает ВСЁ, вот именно сейчас, и то, что ему предстоит услышать, по своей сути может оказаться намного важнее, чем то, что только что произошло. После траха еще может быть какой-то путь назад: делать вид, что ничего не было, делать вид, что это ничего не значит, делать вид, что так всем будет лучше, – ну и мало ли что еще можно выдумать? Но вот после того, что ему с минуты на минуту расскажет Матс, все станет по своим местам, прочно угнездившись на них, железобетонно укрепится, мгновенно зарастет мхом и навсегда погребет под собой все его, Роберта, представления о мире, которыми он более-менее разумно жил предыдущие двадцать пять лет, пустив трещину по всему его адеквату. И он сейчас выбирает – узнать жуткую истину или остаться в благополучном неведении. И неизвестно, что хуже, так как запретная зона проходит именно по этой теме, а не по крайней плоти члена Марко. Матс буравит его взглядом. Ему тоже, наверное, не по себе тащить это в одиночку. Прежде чем начать, он в рассеянности водит пальцем по столику, облизывает губы, теребит обрывки своей майки. - Ему надо звонить и разговаривать с ним, спрашивать, как у него дела и чем он занят, что уже сделал и что делать собирается. Его нужно обнимать, хлопать по плечу, жать руку – несколько раз в день, чтобы возвращать его на землю, чтобы его не унесло, чтоб он осознал, что его хоть что-то держит. Его надо целовать так, чтоб у него кружилась его бедовая голова… Ему каждую минуту нужно давать понять, что он не один, что его любят, что про него не забывают, что его хотят видеть, слышать, трогать… Что он самый лучший… Что это огромное счастье – быть с ним рядом, быть достойным его любви, его внимания. Ты это выдержишь? Нет. И я нет. И никто не выдерживает. Никто не может дать ему достаточного количества обратной реакции, чтобы он успокоился. Чтоб он почувствовал, что его любят так же, с такой же силой, как любит и отдает себя он. А «принимающие» этого не умеют и тем самым мучают его исстрадавшееся сердце. Не со зла, конечно, но от этого не менее больно, знаешь… - Марко страдает? - О, нет, Леви. Он не страдает, он этим наслаждается… - И как… Что делать? - Что делать? А что тут сделаешь? Знаешь вот эту пословицу: «Если долго смотреть в бездну, то бездна начнет смотреть на тебя»? Я, правда, однажды и такую вариацию этой пословицы слышал: «Если долго разговаривать с бездной, то бездна начнет тебе отвечать». Может быть, так тебе станет понятнее? - Что? - Леви, ты дурной или прикидываешься? Это значит, не надо так делать. Ни в коем случае. Для своего же собственного блага. - А Марко? - Блин, ну, ты реально тупой… Ради Марко в первую очередь. Не надо его приручать. Не надо заглядывать в бездну. Не надо с ней разговаривать. Потому что когда она начнет тебе отвечать, будет уже слишком поздно бежать. Он вручит себя тебе целиком, со всем своим содержимым, и ты должен будешь как-то жить с этим дальше. - Как это? – вопрос срывается с языка Роберта сам собой. - Да если б я знал, Леви. Если б хоть кто-то знал, как… - А Марко? Он знает? Хуммельс смотрит на него, как на полного дебила. Если б он знал… - Не может же быть все так безнадежно. Матс откидывается спиной на стену. - Понимаешь, Леви, в чем тут дело, любят-то все по-разному. Будь это кто-нибудь другой, какой-нибудь другой человек из «отдающих», например, кому для душевного комфорта, для выполнения своего высшего долга в любви достаточно отдавать только свои деньги… или свое время… или поговорил с предметом обожания и все… ну, или там, вину его на себя взял и сел за него в тюрьму… я не знаю, отдал свою почку… так сказать, в форме крайнего проявления любви… чтобы, значицца, в ответ хватило получить признание «Ты – самый лучший! Спасибо, ты меня спас!», или руку и сердце и жили долго и счастливо, или тайную власть над возлюбленным, или последние слова на смертном одре с изданием мемуаров в дальнейшем... Короче, что-то равное собственным запросам в «отдавании себя». Но Марко… он отдается так, что соразмерная обратная реакция невозможна … Он отдается на двести процентов. И в ответ ждет столько же. А у всех ведь своя жизнь. И без него. Ему, конечно, больно, обидно, он же не дурак, понимает все. В который раз поджимает хвост и уходит выть на Луну: «Сколько можно? За что мне это?». И он решил – а, наверное, так и надо, ну тогда будем страдать и упиваться своей трагедией. Попробуем получить от этого удовольствие. Матс умолкает, и Роберт вспоминает, что нужно вдыхать. Хотя бы иногда. - А Марко – это… что-то с чем-то. Слов таких нет… То есть, первое время затягивает с головой. Невероятно. Восхитительно. Он просто волшебный… Все, как ты хочешь, любые твои прихоти, мельчайшие желания – он слышит, видит, предугадывает. Готов на все, согласен заранее, только скажи, а порой даже сказать не успеваешь... Очень льстит. Нравится до ужаса. Такое нереальное что-то… Думаешь: «Это все мне? За какие заслуги?». Отношения с ним завораживают, иначе не назовешь. Поначалу. Так что я тебя понимаю, Леви. Хочется, а то, еще как. Не мне тебя осуждать. Но предупредить-то я могу? - Предупредить о том, что за этим кроется? Предостеречь о том, что будет потом? - А потом Марко все равно будет терзаться. Если уже сейчас не начал. - Если все, что ты говоришь, близко к истине, то можно попробовать прервать этот порочный круг, – Роберт пытается свернуть диалог в более конструктивное русло из непривычной для него сферы чего-то экзистенциально-абсурдного, но Матс не ведется: - Ох, какие мы слова знаем… - Матс! - Смешно тебя слушать, Леви. А ты выдержишь всю его любовь к себе? Сможешь бесконечно принимать все эти его обнимашки, прикосновения пальцами, потирание носом о плечо, обжигающие взгляды, беззвучное шевеление губ, телефонные звонки с приколами, смс-ки, твиты, – все то, что он вываливает, что он не может держать внутри, потому что его распирает? Вот и я тебе про что толкую, Леви. Ты не сможешь. Я не могу. Гётце не смог. Никто не может. А ему надо так и только так. Иначе он спятит. Да он, в принципе, уже немножко того… И это не от хорошей жизни, я тебя уверяю… - Это как «brain fucking»? - Brain fucking, blood drinking, heart breaking, нервы-рвакинг, совесть-жракинг и прочие прелести мазохизма. Я не знаю, что тебе нужно сказать и на каком языке, чтобы ты понял… - Понял, как ему плохо? - «Плохо», дорогой мой, это не то слово. Совсем не то. Там с размаху топором по гнойникам, а он ползает и просит: «Еще, еще, я могу еще выдержать, мне уже не больно»… «Чем дальше в лес, тем меньше понимаю». Наверно, вся растерянность написана у Роберта на лице, ибо Хуммельс снисходит до объяснений. - Ему всегда будет мало. Мало меня, тебя, Марио, я не знаю кого еще. Всегда. Потому что эту бездну невозможно наполнить. Сколько ни старайся. - Почему? - Потому что, сколько в него ни положи, он тут же все отдаст! – оскалился Матс. – Мне, тебе, еще кому-то. Он не в состоянии это накапливать, нести в себе. Он может только отдаваться. И он отдает все, что у него есть. И можно лишь вечно проваливаться в него. Всю. Свою. Жизнь. Почему-то при этом вид у Хуммельса такой, что даже язык не поворачивается назвать его рассказ неуместным пафосом. Он абсолютно серьезен, и ему веришь сразу, безоговорочно. - Ты рассказываешь про ужасные вещи. Я не могу это слушать. Хуммельс закатывает глаза, и Роберт в очередной раз чувствует себя полным идиотом. На редкость гадкое ощущение. Хотя пора уже привыкнуть, что Матс по-другому с ним и не разговаривает, а только с высоты своего интеллектуального превосходства, недостижимого простым смертным: - Подумай не о себе хоть раз в жизни. Он живет в ужасной ситуации. «Вот так бы и заехал тебе по челюсти, Матси». Роберт запускает руку в волосы скорее для того, чтобы просто занять ее чем-то и не сорваться. Он зверски зол на Матса. На его слова. На себя. Злиться на Марко почему-то не получается. - Ты так спокойно об этом рассуждаешь? - А это не моя война, – пожимает плечами Матс. – Я свою уже прошел. Я решение принял. Так сказать, моя капитуляция давно подписана. Роберт ловит себя на том, что ему до слез жалко Марко. Если Хуммельс со своими метафорами хотя бы наполовину прав… - А если я… попробую… любить его так, как ему надо… - Ну, если делать тебе нечего, то попробуй, да, чего бы и не попробовать, конечно, у тебя же куча свободного времени. Мало он без тебя огребает… Вы же его, сволочи, рвете и ломаете. На куски. В потроха. Как на дыбе тянете. Вам же все равно, что с ним будет ПОСЛЕ, лишь бы СЕЙЧАС получить свое. Сначала морально ломаете, а затем приметесь и физически… Роберт подсознательно догадывается, что под множественным числом имеется в виду и он, и Марио. И, кажется, лучше постараться не задумываться о том, есть ли в этом списке кто-то еще. - Или он сам начнет ломаться. Изнутри. С него станется, знаешь… Ему дай только повод пострадать… - Ты преувеличиваешь. - Чем больше травм снаружи, тем меньше болит внутри. Клин клином, так сказать… А Марко принимает все, как должное, да еще и сам спрашивает: «Как мне для тебя разорваться? Вдоль? Поперек? Пополам? В лоскуты?». И ждет ответа на свои вопросы. А никто пока не придумал, что можно на это ответить. - Ты не так все понимаешь, Матс. Это все сегодня случайно вышло. Но я готов принять… ради него рискнуть… потому что я его тоже… я к нему тоже… как ты говоришь, неровно дышу… - Нет, Леви, меня даже не уговаривай. Мне это неинтересно. Я не жду от тебя никаких объяснений, так как знаю, к чему это в результате приведет. Я хочу помыться и лечь спать, и все. - Матс, я не хочу, чтобы ты плохо обо мне думал… Эта фраза неожиданно вызывает у Матса смех. Он тихо хихикает, глядя на Роберта, похлопывает себя по коленям: - Мне на тебя плевать, понимаешь? С такими, как ты, никогда ничего плохого не случается по определению. У вас в любой ситуации хватит способностей приноровиться к чему угодно. Меня беспокоит только Марко. Он же так не умеет. У него же каждый раз все, как в последний. Каждый ебаный раз навсегда. У него ж серьезно, понимаешь? Как с ним быть теперь, как его привести в чувство потом, как не загубить его… - Меня тоже это волнует, Матс, поверь мне. - Иди к нему, идиот. Если тебя так интересует Марко, почему ты сейчас не с ним, а со мной? Скажи это лучше ему. Я обойдусь. А ему больно и страшно. Он сам себя в ловушку загнал. Иди к нему и люби его изо всех сил так, чтобы ему было не стыдно, что он отдает себя тебе. И чтоб мне не было стыдно, что я отдал его тебе. Матс произносит это не столько с ехидством, сколько озлобленно. Роберту и так-то было неуютно находиться в его обществе, но тут прямо однозначно захотелось уйти. Желательно, еще и хлопнуть чем-нибудь громко под занавес. Впрочем, Левандовски понимал, что Матс в чем-то, скорее всего, даже во многом, прав, к тому же необходимые ему специфические объяснения от Хуммельса он все-таки получил, несмотря на очевидную неприязнь последнего. И теперь оставалось лишь позаботиться о том, кто не мог защитить себя от него, Роберта. Точка невозврата пройдена. Теперь они вдвоем будут нести ответственность за произошедшее.***
Марко лежит ничком на раскуроченной кровати, точь-в-точь в той же позе, в которой они его бросили: с усталым лицом и непослушным телом. Роберт подумал, что он спит, но как только он подошел к кровати, Марко тут же распахнул глаза, протянул к нему руку и кончиками пальцев скользнул по предплечью вверх до локтя, просяще сжимая: - Леви... – едва слышно выдохнул он. От этого звука у Роберта мурашки пошли по спине. В ванной что-то красноречиво громыхнуло: судя по всему, Матсу было тесно в четырех стенах душевой кабинки. - Марко… Марко молча смотрел на него снизу, не отводил взгляда, но это не было ни неприятным, ни раздражающим. Никакого чувства вины, раскаяния или чего-либо подобного у Роберта не возникало. Нет – хотелось, чтоб Марко так и смотрел на него. В этом было что-то, что делало его самого сильнее… устойчивее… спокойнее… как-то так. Роберт наклонился, и Марко чуть-чуть повернулся на бок, освобождая ему место рядом с собой, опустил свою руку к запястью, провел ладонью по ладони, раскрывая, поглаживая, и наконец переплел свои пальцы с его. «Какие у него холодные руки», – подумал Роберт, и тут его окончательно и бесповоротно замкнуло. - Иди ко мне, Леви, – прошептал Марко, откидываясь на спину, открывая свою грудь и живот. Он ни капли не стеснялся своей отрезвляющей молочно-белой наготы перед закрытостью одежды Роберта, а напротив, демонстрировал ее в качестве самого главного оружия, как тореадор машет красной тряпкой перед носом быка, тем самым отвлекая его от удара пикой. – Иди ко мне… Сначала так сказал ему Матс, а вот теперь он слышит этот зов от самого Марко. Роберт не может идти. У него ноги отказывают. Тут и захочешь – не уйдешь, да и идти некуда, кроме как навстречу своим сокровенным желаниям. Потому что он хочет Марко. Давно. Против всех правил и законов. Вопреки всему. И когда он один раз получил его, попробовал, то добровольно отступиться от этого человека – уже выше его сил. Если бы Марко сказал «Уходи», он бы ушел. Но Марко просит его о другом. Роберт опускается возле Марко на кровать, отдаваясь в его руки, позволяя мозгу расплавиться и больше не участвовать в принятии решений. Он уже ничего не понимает – ни в себе, ни в Марко. Да и не желает понимать. Пусть Матс разбирается, раз он тут самый умный. «Иди ко мне», – волшебные три слова, понятные на любом языке любым людям. Не банальные «я тебя люблю», а вот именно эти. Просьба. Приказ. Разрешение. Понимай, как хочешь, в меру своей испорченности. Роберт не знает, как он трактует для себя шепот Марко. Он просто наклоняется к его лицу, касается своим носом его носа, ощущая медленное горячее дыхание, наклоняет голову ниже и всматривается в сухие губы Марко. Ройс тоже не отводит взгляда от него, и Роберт это замечает по тому, как Марко облизывается – нетерпеливо, быстро, жестко. При этом после облегчающего движения влажного языка губы Марко остаются чуть приоткрытыми в ожидании. При таком приглушенном освещении трудно сказать, какого они цвета, заметно лишь, что они слегка поблескивают, когда он тихо спрашивает: - Чего ты ждешь? Сколько ему еще предстоит выслушать таких вопросов? Роберт и сам не может сказать, чего, наверно, набирается смелости, чтоб сначала посмотреть Марко в глаза, ему кажется, что так будет правильнее. Но, видимо, для этого им обоим ждать придется долго – до утра, до первого снега, до следующего финала Лиги Чемпионов. А на это у Марко нет ни сил, ни желания. Он приподнимается на кровати, так и не отпуская руку Роберта, и сам целует его. Потому что у него есть не только вопросы, но и ответы; в этом Матс не прав. Не исключено, что наоборот, в Марко слишком много ответов на такие вопросы, которые никто никому никогда не задавал. И возможно, Роберт именно тот человек, который сумеет спросить правильно. «Я твой» – Марко не говорит этого, но Роберт слышит. И ему в очередной раз приходится проглотить свою неспособность принимать последствия собственных решений. Точнее, то, что расплата наступает так скоро. Потому что, еще лишь отвечая «да» или «нет» на какое-либо предложение, он вроде бы сразу предполагает, чем все кончится, что ему предстоит расхлебывать в дальнейшем. Он даже мысленно, типа, готовится и список работ составляет, тешит себя надеждами, что сделанный им выбор как-то влияет на их количество и злокачественность. Но на практике оказывается, что эти последствия обрушиваются на него мгновенно и всей массой, порой раньше, чем принятое решение вступит в силу. Получите, распишитесь. А он, лопух, чего-то там себе планировал и считал, что у него все под контролем. Хрена с два. Он отвечает на поцелуй жадно, удерживаясь на краю безумия. Когда Марко обессиленно падает на постель, обрывая контакт, Роберт тут же наваливается на него, едва успев вдохнуть поглубже. Вторгшийся в легкие воздух словно дал ему острее почувствовать, как без Марко плохо, голодно, одиноко. Терпеть это дольше нескольких секунд просто невозможно, поэтому Левандовски на вдохе накрывает его губы своими. А с Марко сразу же становится хорошо. Всё. Роберт, вот чем и о чем ты думал, когда заселялся в номер вместе с Марко? Напросился б третьим к туркам, к Лукашу с Блащиковски, к новичкам, к зеленой молодежи – у них, в отличие от братьев-поляков, хотя бы не хватило бы наглости тебя подъебывать! Зачем ты сунул голову в самую пасть дракона? Зачем ты стал подсматривать и подслушивать? Не знаешь, что ли? Там, где появляется Хуммельс, рано или поздно запахнет жареным. А там, где Марко, вообще, сам черт ногу сломит, без комментариев… Зачем ты меня отравил?! Еще один секундный перерыв на вдохнуть и провести языком по исколотым губам, чтобы тут же снова вернуться к теплому и мокрому, хоть и чуть-чуть колючему рту Марко, поудобнее приноравливаясь к углу наклона тела и расположению носов и щетины. И все почему? Почему ты оказался каким-то третьим лишним в команде, Роберт? Почему все мгновенно разбились на парочки и дружными четверками, подхватив сумки, моментально разбрелись по комнатам, а ты остался? Все потому что ты откровенно заявил, что через год уйдешь в «Баварию» и ничто твоего решения не изменит, ибо кубок Германии и два чемпионства в Бундеслиге у тебя уже есть, и ты хочешь кубок Лиги Чемпионов. А Марко хочет тебя. Два совершенно несопоставимых желания – и еще неизвестно, чье «хочет» сильнее. Вот так прямо и грубо, без околичностей и вежливых фраз. Горькая, но правда. И Марко принимает ее такой, какая она есть. А то ты не знал, что Марко тебя простит? «Зна-а-а-ал», – мерзко тянет внутренний голос. Марко глухо мычит, и Левандовски вынужен дать ему вдохнуть. Воздух для себя его сейчас как-то не особенно беспокоит. Больше волнуют движения языка и губ. Конечно, знал, знал еще с апреля. Из-за Гётце. Из-за этого мелкого толстозадого шкета, переход которого в тот же Мюнхен упал в Марко, как камень в колодец, со свистом и с громким бульканьем. Марко пришлось это переварить, причем на глазах у изумленной публики – как непосредственно заинтересованной, так и перед теми, кто толком ничего и не знал. Смотреть на это зрелище было жутковато, однако в результате поступок лучшего друга утонул в бездонном Ройсе, пуская круги по воде. Если и были какие-то более глубокие следы, то их не видел никто. Наверно, Роберт именно тогда и понял, что теперь моральных сил на аналогичный переход ему точно хватит, так как Марко его простит. Мало того: если что, то Марко убедит всю команду простить его так же, как простил сам. Да что там команду – весь Дортмунд, весь мир. Потому что Марко Ройс, как ртуть, проникает во всех, кто с ним рядом и отравляет их собой. Своими мыслями. Своими чувствами. Каждым своим жестом. Просто своим присутствием. Своим существованием на этой планете. Что там, вы сказали, из симптомов? Слабоумие? Охотно верится. И ты сам, Роберт Левандовски, сейчас до последней клеточки тела пронизан желанием Марко быть любимым. Тебе так хочется въебать его в матрас, словно это что-то может доказать – например, что ты, несмотря на все, что ты делаешь и собираешься сделать, хороший человек, и Марко тоже хороший, и что поэтому вам будет хорошо вдвоем. Теперь на это сил хватит, и услужливая помощь Хуммельса, щедро сдобренная ехидными усмешками и грязными словечками, не потребуется. Роберт распрямляет спину и рассматривает Марко. Тот криво улыбается в ответ. Становится слышен шум воды в ванной комнате. То ли Матс так долго плещется, то ли все, что произошло между ними сейчас, случилось так быстро, уже не разобрать… - Да, сейчас, – бормочет Роберт и утирает пот со лба. Быстро. Когда ж ты привыкнешь к этому бешеному ритму? Но Марко тянет его к себе, и он подчиняется – сначала ставит свободную руку на подушку возле марковых вихров, потом упирается одним коленом в постель, потом закидывает вторую ногу, перебрасывает ее через ноги Марко, помогает ему стянуть с себя мокрую от пота футболку, позволяет залезть себе в трусы. Марко проделывает все спокойно, без суеты, без стеснения, а потом просит: - Ляг на спину. Дай мне… – и захлебывается собственными словами. Что-то он задумал. Роберт нерешительно поводит глазами, присаживается на кровать и подвигается на то теплое место, где только что лежал Марко. Тот усаживается на край постели, рассматривает его, отбрасывает ненужные предметы одежды и снова забирается к нему в объятья. Теперь они оба лежат голые. Марко устраивается между его ног, ложится на него животом, трется бедрами, проводит по плечам, словно примеряясь к новой одежде, и спрашивает: - Помнишь? Роберт недоуменно качает головой и гладит Марко по лицу: - Нет, не понимаю тебя… Что? Марко довольно хихикает: - Я так и знал, что ты ничего не поймешь. Помнишь, когда мы проиграли «Реалу» в Мадриде?.. Разве такое забудешь? Самая лучшая проигранная игра в жизни Роберта, когда эйфории было даже больше, чем от некоторых побед. Тогда до него окончательно дошло, что он думает о Марко, и перед ним целиком открылась картина того, что происходит – вся неправильность ситуации, вся опасность его положения. Тогда после возвращения команды в Дортмунд они с Анной начали обговаривать точную дату свадьбы. Но об этом Марко, конечно, не знает. - Я помню все, – говорит Роберт, – и даже больше. - Забыть нельзя, запомнить, – и с этими словами Марко на миг вжимается в его рот своими губами, а затем медленно опускается все ниже и ниже – носом скользит по его подбородку, горячим дыханием обжигает ключицы, языком щекочет сосок, пальцами прихватывает за бока и наконец останавливается в болезненной близости от паха. - Марко… – выдыхает Роберт. Он снова едва успевает осознать, что все, что он делает, действительно происходит в реальности. Руки Марко, которыми он держит его член, больше не холодные. Согрелся, значит. - А пока Матс в душе… – шепчет Марко снизу. Каждый звук отдается на коже. - Да! – сквозь зубы выдыхает Левандовски, расставляя ноги шире. Марко головой ныряет ему в пах, все еще пропитанный запахом резины и пота. Мягкие теплые прикосновения языка и губ Марко к члену непроизвольно заставляют улыбаться и слегка сдерживать собственное желание резко двинуть бедрами в мокрую тесноту его рта. Роберт наугад ведет рукой по животу, желая запустить пальцы в волосы Марко, пока тот наползает на него, впуская в самый центр своей тьмы. Как Роберт прочитал вчера вечером, в организм ртуть попадает с парами воздуха через легкие или при прямом контакте – через кожу, и выходит, сейчас он просто переводит хроническое отравление в острую форму. Очень острую. Лечите меня семеро… Внезапно Марко отстраняется и как-то испуганно замирает, не дыша. Роберт улавливает перемену и переводит взгляд с потолка на него. Видно только лохматую макушку, тень от ресниц на щеках и кончик длинного прямого носа. А нужно срочно посмотреть Марко в глаза. Кажется, опять произошло нечто такое, что он, Роберт, не предугадал, и надо тотчас кидаться исправлять, но он не знает, куда бежать и что делать, а на скорую помощь отведены какие-то доли секунды. Вернуть его утраченное доверие прикосновением? Роберт тянется к Марко, но тот старается отползти, делая попытку увернуться от тактильного контакта, хотя заметно, как плохо тело его слушается. - Марко... Роберт обескуражен. - Марко, не молчи на меня. - Прости, – говорит Марко. Его голос пронизан жутью. К тому же это самое последнее слово, которое сейчас ожидал от него услышать Роберт. Напряженность взрывается тишиной нового оттенка, и между ними что-то трескается с леденящим душу хрустом. Воздух становится каким-то липким и противным, даже дышать им не хочется, легче задохнуться, умереть от того, как горло оплетают нитки собственных артерий, разбухающих от напряжения и крепко затягивающихся вокруг верхних дыхательных путей. - Марко, что… – хрипло произносит Роберт. - Прости меня, – внятным ответом на все вопросы служит только лихорадочно вздрагивающее плечо. - Что с тобой? - Прости меня, – на автопилоте продолжает шептать Ройс и вдруг взрывается этими словами, как заведенный. – Прости меня, прости меня, прости меня… Роберт хватает его, притягивает к груди, напрягая при этом все свои силы, потому что Марко сопротивляется все сильнее и сильнее, дергаясь во все стороны и поскуливая; наконец, он притискивает его, заставляет поднять на себя глаза и шепчет. - Марко, ты слышишь меня? Все хорошо. Эта нарождающаяся под его руками истерика пугает. Марко упорно отворачивается. Роберт прижимается к его шее, греет дыханием выступающий кадык, щекочет ресницами по щеке, и тут его взгляд, параллельный положению головы Марко, выхватывает блеск обручального кольца. Роберт подносит ладонь к лицу и зло сжимает кулак. Марко напряженно выдыхает: - Прости… Господи, сколько еще? Сколько собственной вины может признать человек в единицу времени и не сойти с ума? Роберт крепко обнимает уже притихшего Ройса: - Это ты меня прости… Я, дурак, ничего не понимал… Теперь Марко смотрит на него, но достоверно сказать, чтó он видит, невозможно: может быть, он видит, как в соседней галактике взрывается сверхновая, может быть, как в коре головного мозга Роберта по синапсам движутся нервные импульсы. Светлые ресницы слиплись, глаза чуть-чуть блестят, но в целом он выглядит спокойно, даже как-то отчужденно, теперь без того ужаса от осознания глубины собственного падения. Словно это вообще не с ним происходит. - Марко, не думай про это, пожалуйста, не думай. Не надо. Обещай мне, что не будешь про это думать сейчас. Марко страдальчески жмурится. По крайней мере, он его слышит. Роберту ужасно стыдно перед ним. Все разговоры в пользу бедных. Угораздило же так вляпаться. Избавиться от одного обмана лишь для того, чтобы с большим размахом погрузиться в другой – еще более темный и тяжелый для обоих. Что он сейчас может предложить Марко? Опять мучиться, прятаться, врать, делать хорошую мину при плохой игре, раскрываться до дна, отдавать себя до последней капли, хотеть большего и не иметь права требовать чего-то в ответ, бояться всех и всего, а главное – не столько за себя, сколько за другого человека, с горечью осознавая, что над ним нет и никогда не будет твоей власти. И главное: иметь одну-единственную точку отсчета – обратную. Да уж, подфартило по полной программе. У Марко теперь куча поводов сожрать себя с потрохами. Смотри, Роберт, как бы это не оказалось заразным. Если б ты не отсиживался в окопах тщательно выстроенной благопристойности, пытаясь перед всеми быть хорошим, стараясь угодить и нашим и вашим, то, возможно, все не зашло бы в такой глухой тупик, что пробить его стену можно только вместе с собственной черепной коробкой. С другой стороны, если б тебя отпустили из «Боруссии» раньше, возможно, никто и не подкатил бы с аналогичным предложением к Гётце – или тогда бы у Марио не было бы причин столь спешно соглашаться. Но ведь дело не в чувствах, как утверждает Матс, точнее, не в его чувствах, и тем более не в отношениях Марко и Марио… Как же можно это смешивать с футболом, с работой? Оно здесь ни при чем? Или при чем? «Я же не виноват?» – спрашивает сам себя Роберт и не находит ответа. Может быть, на его месте сейчас мог бы оказаться кто угодно? Если Марко так уж все равно, от чего страдать. Стоп. Кто-то же должен положить этому конец? Попытаться выйти из замкнутого круга?.. - Ты будешь ненавидеть меня… потом… – шепчет Роберт губы в губы. - Обязательно буду, обещаю, – кивает Марко, разрывая поцелуй. – Но ты хотя бы точно будешь об этом знать. - Да, – соглашается Роберт. – Спасибо. - Я же понимаю, – спокойно добавляет Марко. Кажется, он взял себя в руки. Роберт встречается с ним глазами, и его сердце пропускает удар. О, как ему знаком этот взгляд! Столько раз он замечал его у Лукаша, когда тот смотрел на Блащиковски! Видел и заливался краской от этой чужой готовности к всепрощению. А теперь он сам попал под ее крыло. - Конечно, мне будет очень тебя не хватать… да мне уже тебя не хватает… – признается Марко, на миг опуская лицо. – Но не будем об этом пока, да? «Ему всегда будет мало», – отозвалось эхом в голове Роберта. Ночник все еще горит приглушенным розоватым светом. Если бы не он, Марко был бы мертвенно бледен. - Таааак, а что это тут у нас происходит? – в дверях комнаты нарисовался Хуммельс, и неловкость между ними тут же пропадает. Они оказываются на одной стороне баррикад и вместе, а Матс – на другой и один. Вообще, обстановка разряжается. Все-таки, быть вдвоем – это какая-то особая форма материи. Появление третьего тут же смещает градус трагичности ситуации с драмы куда-то в область трагикомедии, комфортной для восприятия всех её участников. - А мы тут это, – почти беспечно отвечает Марко, – лежим. - Вот и молодцы, – констатирует Матс между делом, копаясь в шкафу, словно это самый естественный ответ в самой что ни на есть обыденной ситуации, типа: «Сколько время? – Полпятого». Роберт снова ловит себя на мысли, что Хуммельс своей невозмутимостью к происходящему выбивает у него почву из-под ног. - Ты же вроде хотел, чтобы я перестал доставать тебя разговорами заполночь? – продолжает светскую беседу Марко. – Так вот, у меня для тебя хорошие новости: Леви взял эту функцию на себя. - Посмотрим, сколько он выдержит, и побьет ли он мировой рекорд по выслушиванию твоего нытья… - Не беспокойся насчет этого, – сухо вставляет Роберт. - Вот еще, – заявляет Матс своим вечно спокойным самоуверенным голосом и одергивает узел полотенца, завязанный ниже пупка.– Правда, вы сейчас лежите на моей кровати, бесстыдники. Но я не буду вам мешать. Я всего лишь хотел бы позаимствовать свои одеяло и подушку. Леви, ты же не против, если я посплю в твоей комнате? По глазам вижу, что не против. Роберту очень хочется, чтобы в комнате внезапно материализовался Марсель Шмельцер, чтоб хоть на миг стряхнуть с Хуммельса его имидж всезнайки и хозяина положения. Марко со смехом выдергивает из-под Роберта подушку и швыряет ее в Матса. Тому удается ее поймать, но он все равно вынужден подойти к ним, чтобы стянуть еще и одеяло. Сгребая длинными лапами постельное белье, Хуммельс – и вот не надоедает же ему подъебывать окружающих? – продолжает читать мораль: - И лампу потушите, полудурки, третий час ночи. Того и гляди, Клопп нагрянет с проверкой. - Не нагрянет, – отвечает Марко. – Он-то, в отличие от нас, точно спит. И вообще, наша комната выходит окнами на горы, а не на главный корпус. Если не веришь мне, поверь хотя бы рекламной брошюре в холле. «Балкон предлагает шикарный вид на Гайсберг», – цитирует он. - И что же там интересного написано? - Наш номер там обозначен под заголовком «Семейное гнездышко». - Ну, если что, то я к этому не имею никакого отношения, – предупреждает Матс, шутливо грозит Марко пальцем напоследок и закрывает за собой дверь. «Вот же блядская рожа», – думает Роберт, а вслух выдает: - Какая редкая ехида этот твой Хуммельс! Но возможно, что я ошибаюсь. В прилагательном. - Не, он хороший, – тянет Марко, и Левандовски уже чувствует, что в гипотетической перспективе готов с ним согласиться по всем аспектам человеческого бытия. Сердиться на Матса Роберт перестает, как только видит счастливые глаза Марко. В этот момент он напрочь забывает обо всем. Такое состояние, как будто долго сдерживал себя, напрягался, боролся, сам не зная с чем, а тут вдруг отпустило и стало легко. Даже удивляешься, как ты раньше мог без этого, зачем, ради чего корячился? Марко Ройс, как ртуть, служит индикатором для температуры атмосферы вокруг. Поняв, что между Матсом и Робертом вспыхнула невидимая борьба, он кидается на амбразуру живым щитом, оберегая их друг от друга. И неважно, что борьба-то началась как раз из-за него. Глупый, глупый... Пока Роберт размышляет, Марко гасит свет и ложится ему на грудь. - Леви… – шепчет он. В темноте все звуки громки. Роберт бережно гладит Марко между пальцев. - Мне же теперь можно? – продолжает тот. Наверное, если б не темнота и своеобразная тишина в комнате, это не прозвучало бы так ощутимо, – слова, от которых все тело содрогается в сладком спазме, прошивают его кожу насквозь. Дыхание Марко откликается в грудной клетке бешеным стуком сердца, его движения заставляют кровь быстрее бежать по кровеносным сосудам, его прикосновения, неважно, в каком месте, вызывают эрекцию. Нет, Роберта все еще не отпустило, ничуть, засасывает все глубже и глубже. Что там из симптомов? «Ослабление самоконтроля»? Вот то-то и оно… - Леви? - Да! – отвечает Роберт. Так здорово говорить «да», так радостно соглашаться, позволять… Сейчас Марко можно все, что угодно его неприкаянной душе и не менее неприкаянным мозгам. Ройс удовлетворенно хмыкает, словно понимает, чего стоит это сказанное в темноте «да». У «да», которое говорят при свете дня, совсем другой вес. И вкус. И цвет. Ему ли не знать разницу? Пальцы Марко нащупывают его подбородок, и тут же горячие губы утягивают Роберта в очередной поцелуй. Сколько он длится, понять уже невозможно, тьма вокруг съедает и чувство пространства, и чувство времени, а также до кучи ощущение реальности и остатки благоразумия. Остается один лишь кайф. И это просто невероятный кайф. Роберт приходит в себя, когда Марко отрывается от него, неуклюже тянется куда-то во тьму, угрожая свалиться с кровати, а потом их накрывает – в какой раз за эту ночь? – но теперь уже конкретно: одеялом. При этом Марко непрерывно что-то бормочет, а он, то ли от усталости, то ли от спада эмоционального напряжения постепенно осознает, что ничего не может разобрать по-немецки. Отдельные слова не складываются в предложения, и в результате, он никак не может уловить общее содержание. То есть, он как бы понимает сказанное, но только на одну секунду. Едва она успевает смениться другой, он забывает услышанное, продолжая плыть по волнам собственных мыслей, не в силах сконцентрироваться на чужих. Как там было написано? «Снижение внимания и умственных способностей»? Вполне про него. Доктор, помогите, у меня избыток Марко Ройса в организме. Это лечится? - Леви! Поборов физическое и умственное измождение, Роберт вскидывается, так как по тону понимает, что Марко зовет его, и не в первый раз. Что ж, собственное имя он еще как-то более-менее адекватно воспринимает. - А? - Как это будет по-польски? - Что? - Я говорю, переведи на польский слова: «твоя новая игрушка». - Twoja nowa zabawka! - «Твоя нова забавка», – повторяет Марко и выдает глухой смешок. – «Забавка». Хорошо. Прикольное словцо. Мне подходит. У Роберта вдруг холодеет в груди. Он крепко обнимает уютно копошащегося у себя под боком Ройса, прижимает его к себе поперек и шепотом предлагает: - Мы спать сегодня вообще будем? Марко недовольно вздыхает в ответ, что-то глухо бурчит, но устраивается в его объятиях поудобнее и послушно затихает на несколько минут. Марко Ройс – как ртуть. Вреден в больших количествах. Тяжелый металл. Его нельзя принимать внутрь. Только смотреть на него снаружи, плотно запакованного в приборы и механизмы. Он же, Роберт, сдуру нахватался, голыми руками, полным ртом... Ведь знал же, что запрещено, знал, и все равно нырнул в этот омут с головой. «Не влезай, убьет!», «Опасно для жизни!», «Токсично!». Что ж, сам виноват. Теперь всю оставшуюся жизнь ему придется жить с последствиями этого ртутного отравления. И ему будет плохо. Всегда. - Леви? Ты спишь? - Нет. Но это неважно. - «Забавка»! – фыркает Марко и выдыхает. – Спокойной ночи. Ох уж ему эти дисциплинированные немцы! На улице будут рваться атомные бомбы, а они будут желать друг другу спокойной ночи. Но как бы он себя ни накручивал, ему уж никак не хуже, чем самому Марко. Потом Роберт снова вспомнил о словах Матса про непрекращающееся падение в пустоту. С этими мыслями он сначала погрузился в мягкую истому, а затем как-то незаметно для самого себя провалился в смутный сон. «Принимай меня, бездна. Я пришел говорить с тобой».***
Роберт еще раз проснулся часов в шесть. Снаружи было уже светло и по-утреннему свежо. Из приоткрытого окна доносилось громкое щебетание птиц, и оттуда же неприятно тянул легкий ветерок, так что Левандовски хотел было встать и закрыть его, но, бросив взгляд на Марко, он отказался от этой мысли. Пока Марко мирно спит, даже желание пошевелиться казалось нарушением неписаных, но тем не менее строгих правил, поэтому Роберт, неловко изогнувшись, только и смог одной рукой криво натянуть на них обоих одеяло повыше. Марко при этом не шелохнулся. Роберт несколько минут в задумчивости рассматривал его довольное лицо, подсознательно выискивая на нем следы тревоги или усталости, но нет – Марко просто спокойно спал. Это умиротворение как-то сглаживало проклюнувшееся спросонья чувство вины и пробуждало неуместную нежность, к чему Роберт был совершенно не готов. Потому что одно дело, когда хочется расплакаться от восторга обладания таким непознанным существом, как милая девушка, пусть даже и каратистка, у которой несколько килограммов медалей на шее. Но совсем другое, когда объектом твоей страсти – а врать себе у него сил больше не осталось – является здоровый парень. Страшно? Странно? Какое можно было бы подобрать определение к тому, что творилось у него внутри, когда он смотрел на Марко? Удивление? Отчаяние? Обреченность? Роберт рассеянно покачал головой сам себе и потянулся к Марко, чтобы поцеловать. Губы дотянулись до скулы, поцелуй получился невесомым, но достаточным для того, чтобы ресницы Марко мягко дрогнули, а сам Роберт испытал приступ радости, горькой и расслабляющей, как глоток крепкого алкоголя. Но Марко не проснулся. Роберт, задерживая дыхание, подождал, не пошевелится ли он еще, но Ройс продолжал спать. Впрочем, если подумать, то оно и к лучшему. Устал, бедненький. Намаялся за ночь. Отдыхай, все в порядке – насколько сейчас оно вообще может быть в порядке. Все нормально. Ну как, нормально… Нормально, так сказать, с поправкой на ветер. Все-таки крайне необычно просыпаться в одной кровати с любимым мужчиной всего через пару недель после свадьбы с любимой женщиной. И еще и чувствовать при этом какое-то нечеловеческое счастье. Ключевое слово во всей фразе, наверно, именно «нечеловеческое». Ох, и везунчик же ты, Роберт. Повезло, как утопленнику. Что ж, теперь уже ничего нельзя изменить. Lewy was here. Роберт пару секунд рассматривает золотое кольцо на пальце, потом закидывает руку за голову, закрывает глаза и опять засыпает.