В Коломенское

Государь утром сказал: - В Коломенское? Федор, вставший первым, обернулся с гребнем в руке; лицо его осветилось улыбкой. - В Коломенское, - кивнул Федор. Майские ночи были еще прохладны, но Федор, проснувшийся раньше государя, уже успел отворить ставни, и теперь стоял у окна, улыбаясь, и довольные глаза его голубели, опережая рассветное небо. Иван лежал на постеле, приподнявшись на локте, мятая ночная рубаха сползла у него с плеча. - Распорядись, - сказал он. Федька кивнул, спеша докончить с кудрями. Застегивался уже на ходу; проходя, став коленом на постелю, быстро поцеловал Ивана в губы и выбежал из опочивальни. А Иван откинулся на подушки, потянулся и улегся обратно, заложив руки за голову. Федьке надо было дать время распорядиться. И в самом деле, когда государь вышел к завтраку, слуги носились как угорелые, собирая немногие необходимые вещи. Иван отщипнул корочку румяной сайки, подмигнул кравчему: - Полудновать будем в Коломне. Ехали с малой свитой, и сытые кони бежали ровной и резвой рысью, мимо подмосковных садов, рощ, усадеб. Ехали в зелени - уже совсем распустившейся, сочной и яркой листвы на березах, легко-дымчатой на узловатых тополях и еще едва тронувшихся листиков на яблонях, терявшихся между крупных розовых бутонов. Солнце все больше пригревало, и воздух полон был запахами, сладким и нежным ароматом черемухи, сладким и резким – рябины, и едва уловимым, тончайшим – вишневого цвета. Ехали над рекою, отливавшей синим, высоко стоящей в своих берегах. На привал остановились под большими березами. Слуги, расстегивая подпруги, освобождали коней, складывали наземь мешки – все необходимое везли в тороках. Федька, не спешиваясь, кинул государю: - Я сейчас! – и куда-то умчался. Иван не возражал. Ветви берез роняли на траву золотистую пятнистую тень. Ему было приятно отдыхать под березою, привалившись спиною к шершавому, нагретому солнцем стволу, и ждать Федьку, и смотреть на дальнюю синеву реки, и есть жирную буженину, положенную на хлеб, почти теплую, нагревшуюся на солнце, вместе с листиками свежо кислившего молодого щавеля, и смотреть на пасущихся коней и на блаженно растянувшихся на солнце собак. Собак тоже везли с собой в тороках. Иван погладил пятнистого пса; шерсть на черных местах была горячей и гладкой, а белая – пушистее и меньше нагрета солнцем. Он поднялся, чтобы размяться, подошел ближе к реке, откуда хорошо было видно ее сходящуюся с небом синь. - Лебеди, - сказал он. Белые лебеди, двое, кружили в небесной синеве, спускаясь к синеве речных вод. Он следил за их полетом и думал о своем соколином дворе в Коломенском… Федька прискакал назад, с широкой золотой чашею в руках, с нею соскочил на землю – всё не расплескав и капли. - Лебеди, - сказал Федька. Он поднес государю золотую чашу со студеной водой. В чаше плавали нежные лепестки белых вишен. И Иван со странной и радостной легкостью на душе подумал, что большой грех – бить лебедей теперь, в их ликующем брачном танце, и золотоглазые соколы не сорвутся с кожаных рукавиц, и псам, пятнистым подскольим, что уже забеспокоились и ворчали, чуя добычу, придется подождать до другого раза. Он отпил студеной и свежей воды, усеянной белоснежным вишневым цветом. Сказал Федору поверх чаши, что держали, получилось, они в обеих руках оба: - Нынче нарвешь черемухового цвета. - Нарву. Федору в Слободе было можно больше, чем в Москве, и в Коломенском – больше, чем в Слободе. А больше всего – на случайных дорожных привалах… Иван сделал еще глоток из чаши, что отдал ему Федор. И передал чашу Федору, и тот тоже выпил из чаши студеной воды, смешанной с вишневыми лепестками. - И вечером не станешь затворять ставни, - сказал Иван. Федор улыбнулся, кивая: - Не стану.