Уже мертвые не могут умереть

Если ты рождаешься Сидом, то просто обязан найти свою Нэнси. Это я уяснил еще с самого детства, когда мог лишь беспомощно кричать и тянуть мои маленькие ручки к тем, кто пах молоком, мятой или гадкой резиной грошовых игрушек. Тогда, еще не зная значение слова «предательство», я неосознанно испытал его горечь на себе. Хотя… что сможет понять глупый маленький ребенок, которому было суждено умереть среди серых зубов сугробов? Разве может брошенное собственными родителями дитя знать, чьи голубые, как и у всех младенцев, глаза только-только впервые взглянули на этот холодный мир, что осталось совершенно одно на свете? Но, уже тогда впервые бросив вызов этому миру, я не умер. Люди с масками наигранного счастья на уставших лицах нашли возле своего дома уже умолкнувший сверток, в котором лежал только что появившийся на свет малыш. Именно они нарекли меня коротким именем, четким ритмом которого начало биться мое сердце. А потом, пару вечностей спустя, появилась ты, которая незаметно и лукаво украла какой-то уголочек моей души, а затем и вовсе ссыпала все ее блестящие осколки себе в ладони, разрезая пальцы до крови и улыбаясь. Мое нутро хрипло звенело обломками и звало тебя по имени, звучавшему вместо с моим отчего-то знакомой мелодией чьих-то уже прожитых судеб. Ты, моя Нэнси, была настолько совершенна в своей неидеальности, что все мое пропитанное печальной тревогой существо невольно боялось разрушить твою хрупкую красоту. Я рвался к тебе, будто от этого зависела моя жизнь, и, должно быть, это было действительно так. Кем был бы Сид, если бы у него не было своей Нэнси? Подобно знаменитым возлюбленным, чья жизнь сгорела раньше, чем сладко пахнущая воском свечка, мы жестоко издевались над самими собой и друг другом. В одни дни у нас талантливо получалось кричать друг на друга и кусаться резким выстрелом кулаков, в другие же было намного страшнее: приходилось весело лгать, делясь клятвами сотворить хотя бы самое жалкое подобие счастливой жизни. Ведь суррогат Рая на первый взгляд ничем не отличается от оригинала, пусть даже и расположен ниже самого Ада. Но все-таки мы были Сидом и Нэнси, а значит, не могли даже мечтать о счастливом окончании нашей короткой повести. Общая серая вселенная, окрашенная фальшивыми до помутнения в глазах героиновыми красками, умещалась на протянутых ладонях. Она билась, билась, постоянно билась и покрывалась созвездиями блестящих трещин. А ведь нам это даже понравилось! В те моменты, когда не получается взлетать к небесам, понимаешь, как все-таки весело падать вниз. Под нами развернулась угольно-черная пасть конца, а мы лишь резали ее густую тишину своими звонкими голосами. Целью нашей жизни стал крах собственной системы. Мы с нетерпением ждали свой маленький апокалипсис, не переставая поливать водой собственное солнце, лишь оно быстрее погасло. Мы плакали, хватались за руки друг друга, словно за спасительные соломинки, и, кажется, совсем забывали, что тонем вместе. А затем, улыбаясь и смеясь над понятными лишь нам двоим вещами, вновь и вновь зазывали в наш общий космос конец света. Ведь когда ты уже мертв, то тебе не грозит погибнуть второй раз. А мы были самыми настоящими живыми трупами. Кажется, у нас еще получалось тяжело дышать и просыпаться после тягучих, вязких наркотических снов, что затягивали нас, словно покрытое зелеными язвами болото. Правда, иногда я сам уже и не мог отличить сновидения от яви, настолько настоящими, до последней мрачной тени знакомыми стали кошмары, и нереалистичной, словно дешевые декорации в забытом Богом театре, из рваных кресел которых торчат пыльные ватные внутренности, действительность. Но, несмотря на эти дешевые, подобные некачественным петардам, искры угасающей жизни, мы все-таки являлись мертвецами. Наши бьющиеся невпопад сердца иногда вызывали у меня искреннее недоумение, ведь зачем нам, покойникам, трепещущие алые угли в груди? Наши костры давно потушены, лишь сизый и горький, как после дешевых сигарет, дым, приятно царапающий своими острыми когтями израненные легкие, летает над сожженными нами лесами. И пусть даже когда-то мы топили друг друга в собственных океанах, сейчас же нам осталось лишь слепо плестись по соленым пустыням, оставшимся на пепелищах высохших морей. Мы были словно два забитых котенка, брошенных среди многолюдного водопада безразличных человеческих ног, опускающихся совсем рядом с нашими слабыми телами. И кто, кто укажет нам верную дорогу, когда мы с радостью сами завели себя в грязные катакомбы темных лабиринтов? Но пока мы еще не засыпаем в холодной колыбели, что поджидает нас на глубине шести футов, мои пальцы будут путаться в лучах нашего общего умирающего солнца. Мои губы будут ловить твои улыбки, тонкие цветочные запахи волос и потертой кожи, из которой сделаны твои старые сапоги. Я еще не готов отпустить в пропасть все то привычное и любимое, которое соткано из тебя. А, впрочем, этого и не случится. Мы никогда не расстанемся. Ведь даже падать в чернильную бездну забвения нам суждено вместе.