Мини- рассказы.

Слепой Темнота. На глазах ощущается повязка в виде множества пожелтевших бинтов. Слепа? Нет. Глаза немного выжжены, больше всего на свете, боюсь что это ложь. Ложь, что это временно и я останусь с нею навсегда. Последствия пожара в школе. Ничего не помню, что происходило в тот день. Но я по сей день просыпаюсь от удушья. Мне кажется дым по всюду, он заполняет мои легкие, душит меня, лишает кислорода. Просыпаюсь в поту, слыша тиканье всевозможных аппаратов. Не вижу, но думаю, что вокруг меня находится много лежачих. Один в коме точно, так как врачи как-то обсуждали состояние своих больных в моем присутствии. И почему, думая, что если у человека нет зрения, то он лишен всех остальных органов чувств? Повязку нельзя снимать. Не знаю, сколько еще-долго ли? Когда это кончится. Когда рассеется эта темнота? Моим другом стал юноша, работавший здесь врачом. Он тут недавно, иначе бы не был таким добрым. У него еще теплое сердце, в то время как у всех остальных докторов оно остывшее и холодное. Для них человек-это биологический организм. И только для моего нового друга, человек это что-то высшее, наверно по этому он обращается о мной, как с хрустальной вазой. Словно боится разбить. -Можно снять повязку? Совсем не надолго? -спрашиваю его я, в очередной день посещения. Ничего не слышу в ответ, но чувствую отрицание. Вцепляюсь в накрахмаленный рукав белого халата, не вижу что он белый, но врачи не носят ничего другого. -пожалуйста, пожалуйста....пожалуйста...я никому не скажу. Но сними ее хотя бы на пять минут. Юный врач снимает очки, я слышу звук пластика, как они опускаются на тумбочку. Мне страшно, я слепну с каждым днем. Я не помню, как выглядит свет солнечных лучей. Ощущение, что я превращаюсь в крота. -Я не слепа ведь? -подгибаю колени к себе, обхватываю их руками, сжимая ладони в замок. Слышу глубокий вздох. Выдох. Сколько всего человек слышит, когда не имеет возможности видеть. Ему меня жалко, в этом дыхании все. И боль, и сожаление, и сострадание. Сомневаюсь, что ему стоило идти работать врачом. Все они обычно холодные, как сталь, а глаза их мертвы, пусты и бездушны. -Ну ладно. Мне придется отвести тебя в другое помещение. Прямой свет может навредить. И...если увидит кто, меня уволят. -Спасибо....-я щупаю руками воздух, стараюсь нащупать юношескую ладонь. Он сам берет меня за запястье. Босыми ногами нащупываю махровые тапочки. Дальше, хождение в каком то пространстве, и звук касания ткани о скользкий пол. Лодыжки холодные, как и руки, за которые меня ведут. Я словно ведомый, ослепленный огнем. Я помню как огонь дотронулся лица, как поцеловал веки. Этот поцелуй ощущается по сей день на оставшейся кожи вокруг глаз. Слышу звук стали. Повернулась ручка. Заводит внутрь. Слышу звук закрывающихся штор. Я помню, какие висели у нас дома. Бордово-винного цвета. Хотя что же такое занавес? Это такая мягкая ткань, которую люди вешают на окна, чтобы солнце не могло коснуться их лица. Если Господь дарует мне хорошее зрение, я никогда не завешу ими свои окна. Я буду любоваться солнцем вечно. Увы, сейчас кроме черного цвета вокруг, и образовавшегося вакуума, я ничего не чувствую. -Готова?- я сопровождаю ответ на этот вопрос кивком головы. Слышу звук ботинок, юноша подходит ближе, касаясь белыми ладонями бинтов, что стали второй кожей для моего лица. Один слой за другим, бинты спадают с глаз. Свежий воздух, который врывался в оконные щели коснулся освободившихся век. Мне страшно. Что если разомкнув веки, кроме этого черного цвета я так ничего и не увижу? И все таки, каким бы не был велик мой страх, я открываю обожженный участок кожи. Яркий свет пронизывает сначала эту кромешную тьму. Но не размыкаю век до конца. Слишком ярко. Какое это блаженство, видеть как луч, яркий белый луч разрывает эту завесу темноты. Щурюсь от яркого проникновения солнечных лучей. И только когда разомкнув глаза до конца, я убеждаюсь, что не ослепла. Господи, я вижу...я все вижу. Мы стояли по среди белой комнаты. Окно выходило в сад. Кушетка стояла на против белой раковины. Мы были в пустой палате. Здесь никого не было. Занавесом оказались белые жалюзи. И мой друг не закрывал окно, а на против- сделал помещение более светлым. Хотя оно все равно имело серый оттенок, несмотря на белые покрытия. Вдох. Только видя, можешь почувствовать вкус ветра. Это ощущение свежего воздуха. Словно он стал чище от того, что ты прозрел. И только теперь я могу лицезреть своего юного друга. Голубые, светлые глаза. Лицо обрамленное белыми прядями, которые падал на плечи юнца. Он совсем юн. Ему не больше 25. -Спасибо- моя улыбка превращается в истерическую радость. Не смотрю в зеркало. Даже не пытаюсь. Я не помню своего отражения.И боюсь его увидеть. Оно всегда каждый раз разное. Стоит только приглядеться. Я помню каким оно бывает. И боюсь, что сейчас увижу нечто иное-не то, что вижу обычно. Осматриваюсь вокруг. На подоконнике стоит китайская роза. Какой красивый светло-розовый цвет. Раньше я презирала все оттенки розового. А как свежа зеленая листва. -Хватит, много нельзя - он подбирает повязку и подносит к моим глазам. -Ладно.... спасибо.- Это было последнее слово, после которого, тьма снова окутала меня покрывалом. Кожа Почему мы сидим в этой ванной? Зачем мы здесь? Я опираюсь о край этой белой раковины, похожей на огромную белую лодку, спустив ноги в холодную, ледяную воду. Штанина промокла, пальцы покрылись синеватым оттенком, а вены напоминали опустошенные сосуды, по которым давно не текла кровь. Ее нет, Она вытекла, опустошила меня. Я ничего не чувствую, кроме того, как маленькие ладошки проводят влажной тряпкой по свежим рубцам на спине. Ничего не чувствую, кроме воды. Кроме солоноватого вкуса слез, которые текут так сильно, что хватило бы напиться. -Почему ты плачешь сейчас? Почему не кричала? Почему не кричала, когда тебя бил отец? - ей всего шесть лет, а такие вопросы. Что я могу ответить? Поток воды, который льется из глаз не дает мне это сделать. Я не произнесу ни слова. -Больно? Киваю. Это и так понятно. Маленькое дите не успокаивается, и срывает белую окровавленную рубашку. Спина вся высечена. Кнут? Нет, это ремень. Обычный, кожаный, который носят только самые строгие отцы для порки. Ладошка опускает тряпку в прохладную воду, проводит по спине. Жжение, приятное жжение. Признак того, что все кончилось. Мое время воспитания давно прошло. А вот ее-нет. И почему я выросла такой мягкой? Неужели бы я позволила ударить девочку шести лет? Не позволила. Именно по этому я здесь. Такое происходило не раз. Не раз, возвращаясь со школы, только открыв дверь, я слышала детские крики. И безоговорочно бросая рюкзак, я кидалась в сторону источника воплей. Я вижу замах. Ремень вознесся над ее головой. Девочка закрывается ручками. Но ремень не прикасается к детской коже. Ничего не понимаю, как все произошло. Но прижав ее за маленькую головку к себе, я подставляю спину. Ремень хлыстом ударяет по лопаткам. Замах. На этот раз ребра. Выгибаюсь в судороге, но ее не отпускаю. -Заступаешься за это тупую дрянь? Что же. Получи. -Снова замах. Не обращаю внимания на громкие возгласы отца. Слышу его дыхание, прерывистое, глубокое. Слышу хлыст кожи. Лицо искажается судорогой. Прокусывая зубами губу. Чувствую вкус собственной крови. Сладкая на вкус, не такая соленая как у людей. У каждого человека вкус крови разный. У кого то сладкий, как у меня. У кого-то вишневый. А если поразмыслить, интересно-какая она могла быть у отца? Уверена, горькая и противная. От этой мысли сразу возникло отвращение. На лице застыла не боль, а именно презрение. Пришла в сознание. Лежу на холодном полу, волосы прилипли к высеченной спине. Слиплись от крови. Маленькое создание помогает мне подняться. Теперь чувствую, как сотни маленьких осколков врезаются в каждую трещину на спине. Опираюсь на ее плечо, не сильно. Она ведет меня в ванну. Как и обычно. -Что ты сделала теперь? Маленькое создание ничего не говорит, просто прижимает ладошки к лицу, словно закрывает свой стыд. -Прости меня...прости. Она понимает, что пока я здесь, ремень ей не светит, как не светит горох, кнут, соль и всевозможные пытки для детей от жестоких родителей. Матери давно нет, она скончалась, когда родилась вторая дочка. Отец женился на другой стерве, которой подавай только золото и тряпки. И так день за днем. Денег нет, мачеха пилит отца. Отец срывается, словно животное с цепи. Кнут достается мне. Малая понимает, что стоит сделать ей какую-нибудь оплошность, как отец достает ремень. А кидаюсь под него я. Это уже не первая рубашка, пущенная на лоскуты и тряпки. Школа. В школе не догадываются о том, почему у меня вечно опухшие глаза. Плакать не собираюсь. Никогда. Я не нуждаюсь в жалости. -Прошу...будь осторожнее. Это единственное, что я произношу в конце каждого дня. Моя спина вот вот сломается, и некому будет защищать маленькие косточки, подставив свои крепкие лопатки.