Love Is...

Живот болел адски. Каору недовольно поморщился и с силой ткнул в кнопку лифта. Двери с громким скрипом закрылись, и он тут же прислонился к стене, согнувшись пополам. Пока старый механизм, натужно гудя и постукивая, вез его на самый верхний этаж, можно было спокойно придумать тысячу самых изощренных проклятий в адрес этого чертового уличного торговца, который подсунул этот чертов сэндвич. Каору клял себя последними словами, что не послушался своей интуиции. Ведь надо было быть полным придурком, чтобы взять еду из рук воняющего филиппинца с бегающим взглядом. Он придурком и был. Даже больше. Первый кусок сразу же стал поперек горла, но Каору сожрал этот сэндвич вопреки здравому смыслу. И теперь он, болезненно морщась от рези, гладит себя по животу, со всех сил стараясь не заблевать милые завитушки на ковролине между своих лиловых ботинок. Он вывалился на своем этаже, шипя и чертыхаясь, сжимая в руке ключи от квартиры. Но до нее надо было еще дойти, а это целых 4 метра. Он впервые пожалел, что в прошлом месяце сам настоял, чтобы домовладелец наконец-то убрал из общего коридора кадку со старой полу-засохшей пальмой. Каору в этом доме жил уже 6 лет, и все это время она мирно собирала пыль в закутке возле лифта, все собираясь засохнуть окончательно. Он сам периодически там закапывал окурки, стыдливо убеждая себя, что это удобрения, и от такой щедрой «подкормки» несчастное растение однажды воспрянет и заколосится. Хотя Каору не был уверен, что пальмы колосятся. С каким бы удовольствием он сейчас обнял бы глиняные бока кадки, прощаясь с мерзким сэндвичем! Коря себя за непредусмотрительность, Каору по стеночке дополз до своей квартиры и замер. «Какого черта?!» Из-за двери явственно доносилась музыка. Такая, что играет в пафосных казино Лас-Вегаса. Каору так и представил, что за обычной серой дверью его квартиры красные ковры, мраморные столики на гнутых ножках, официанты в смокингах и дамы с брильянтами, сверкающими ярче хрустальных подвесок на золотых канделябрах. «Пиздец», - подумал Каору, списав все на подскочившую температуру от острого отравления, иначе с чего бы такие красочные и бредовые фантазии. Он осторожно нажал на ручку и потянул дверь на себя. Вопреки ожиданиям, ничего не случилось. Все та же маленькая прихожая, с парой небрежно брошенных ботинок на высокой платформе, зонтом-тростью и черной курткой на вешалке. Каору облегченно выдохнул и спокойно захлопнул дверь, чтобы тут же резко развернуться. «Так. Стоп. Я живу один. И я только что пришел домой. Так откуда у меня в прихожей чужие ботинки и чужая куртка?!» Каору не разуваясь рванул в сторону гостиной, откуда пробивалась полоска света и громче звучала та самая музыка. С каждым шагом он закипал все сильнее и сильнее, и когда рванул дверь в комнату, то готов был порвать непрошеного гостя голыми руками. Неприкосновенность собственного жилища им была возведена в культ. Он даже родителей неохотно пропускал не дальше кухни, не говоря уж о случайных пассиях. Те вообще были свято уверены, что Каору - бомж. Пускай и с деньгами, но бомж. Он подавился возмущенным воплем, выдавив только что-то вроде «грх…кхр…пххх…бляяяя». Даже в самом страшном сне он представить не мог того, что видели сейчас его бедные, несчастные глаза. Его гостиной, милой, уютной гостиной, с кучей журналов на полу у дивана, с горой одежды на кресле, со столиком, заваленным пустыми банками пива и упаковками от готовых обедов, со стопками дисков и нотных листов на всех доступных горизонтальных поверхностях не было. Вместо привычного глазу и четко упорядоченного бардака был пушистый белый плед на диване, десяток толстых свечей на полупустых (о боже!) полках, хрустальные бокалы и бутылка шампанского в ведерке (святые угодники!) на зеркальном столике. «У меня есть зеркальный столик?» - мельком подумал Каору, а вместо этого прохрипел вслух, переходя в утробный рык: – Где… Что… Кто… Кто это сделал, сраный ты мудак!!! Ответа он не дождался, потому что именно в этот момент его желудок решил напомнить о себе, резкой болью скрутив все внутренности в узлы. Бросок до туалета был стремительный, и, наверное, ему просто послышалось радостно-удивленное «о, Каору, ты пришел» голосом Ке из кухни. Судорожно сжимая руками ободок унитаза, Каору думал о том, что зря в школе плохо учил физику с анатомией, иначе сейчас легко и непринужденно смог бы объяснить, как этот проклятый сэндвич в его желудке смог превратиться в тяжелый шипованый шар, неотвратимо пробирающийся вверх по пищеводу. – Ты в порядке? «Охуенно просто!» - ответил бы Каору, если бы всецело не был бы занят своим бунтующим организмом. Вместо этого он просто поднял оттопыренный вверх большой палец, подумал секунду и поменял его на средний, тоже оттопыренный, красноречиво отражающий все отношение Каору и к самому идиотскому в данной ситуации вопросу и к вопрошающему. Треклятый сэндвич добрался-таки до глотки, и, вполне правдоподобно издав часть вокальной партии Ке из Different Sense, Каору еще ниже склонился над унитазом. У него не было сил даже отмахнуться, когда чужие руки осторожно коснулись плеч, убирая волосы от лица. Он страдал. Больше морально, чем физически. Даже не от того, что блевал в присутствии Ке, в их бурной гастрольной жизни бывало и не такое. А от самой нелепости ситуации: Ке каким-то образом попал в его квартиру, Ке навел в ней порядок, Ке его ждал, а теперь тот самый Ке держит его волосы и успокаивающе гладит по спине, пока он пытается не вывернуться наизнанку перед унитазом. Почему-то было неловко. – Воды, - прохрипел Каору, садясь на пятки. В протянутую руку тут же ткнулся полный стакан. Прополоскав рот, он скосил глаза в сторону. Ну, правильно, Ке в его любимых тапках, а он так и не снял обувь, некстати подумал Каору. В поле его зрения попадали только руки, бережно прижимающие пузатый графин с водой к животу. – Еще, - устало вздохнув, он неглядя протянул стакан. В два глотка осушив его, но так и не смыв мерзкий привкус с языка, Каору кряхтя поднялся. Злости на непрошенное вторжение почему-то уже не было. То ли она вышла из него вся вместе с сэндвичем, либо испарилась от одного вида Ке, стоящего перед ним. Ну как можно злиться, когда на тебя смотрят так внимательно? А эти приподнятые в немом беспокойстве брови и закушенная губа? – Щеночек. Плюшевый, – буркнул Каору, отворачиваясь к раковине. – Что? – Ке непонимающе уставился на него. – Просто уйди, – отчего-то ушам стало горячо. – Но… Ты ведь.. – Просто уйди, Ке! Мне нужно умыться, понимаешь? – теперь и щеки горели. – Ладно. Но если вд… – Каору резко захлопнул дверь, не давая закончить реплику. Интересно, получится у него снова разозлиться и вытолкать вокалиста взашей из дома, как только он умоется и почистит зубы? «Можно ли остаться в ванной вечно и телепатически передать Ке, чтобы он убирался вон?» – уныло думал Каору, разглядывая помятую физиономию в зеркале. Он умылся, почистил зубы, даже причесался. Можно и ванну принять, но была одна маленькая проблемка, которая уже пятнадцать минут ходила по ту сторону двери взад-вперед, излучая такое беспокойство, что ощущалось даже тут. Морщась как от зубной боли и прокручивая в уме десятки вежливых (Ке же помог ему все-таки и ничего не сказал, что странно) способов выставить гостя вон, Каору вышел из своего добровольного заточения. Вокалист замер посреди коридора, все так же крепко прижимая к себе кувшин с водой. – Так, – Каору крепко уцепился за локоть и потащил на удивление покорного Ке в кухню. Прежде чем захлопнется за ним дверь, хотелось кое-что прояснить. – Что ты сделал с моей гостиной? – Каору вытолкал вокалиста в центр, а сам облокотился на косяк. – Ладно не отвечай. Другой вопрос, как ты попал ко мне в дом? – Я сказал домоправителю, что мы работаем вместе. – теперь графин в руках превратился хоть в некое средство защиты от гнева хозяина квартиры. – И он так просто дал тебе ключ? – Ке кивнул, а Каору нахмурился еще сильнее, – Ладно, это мы решим потом. Скажи одно: зачем? Зачем, мать твою, ты это сделал?!! – и он красноречиво ткнул пальцем в стенку, за которой прятался ужас в гостиной. Пушистый плед и свечи – это ужасно, да. – Сегодня четырнадцатое февраля. – И что? – Четырнадцатое, – с многозначительным нажимом повторил вокалист, – февраля. – И что? – все так же не понимая и начиная раздражаться, повторил Каору. Ке с силой бахнул графин на стол, чуть не расколотив несчастный: – Иногда я просто не понимаю, за что тебя выбрали лидером! За какие такие заслуги? – Не реагируя на угрожающий рык со стороны гитариста Ке продолжил, – Понимаешь, есть такой день в году, когда люди хотят порадовать друг друга, сделать приятное близким, ну там, праздник, все дела… – Причем тут я и моя гостиная? На мгновение Ке застыл, широко глядя на Каору. – Идиот. Ты точно идиот. – Ке устало выдохнул и попытался выйти из кухни. – Стоять, – нос вокалиста уперся в крепкую татуированную руку, – Ты никуда не пойдешь пока не объяснишь по-человечески, какого хрена ты приперся ко мне домой и устроил тут… это… ЭТО! – последнее слово Каору выплюнул чуть ли не с отвращением. – Да пошел ты! – Ке с силой ткнул Ниикуру локтем в бок и направился к выходу. – Я, блять, готовился, переживал, хотел его порадовать, сделать приятное. Навел порядок в этом свинарнике, даже пол помыл. А этот придурок сферический… Нафига все это? Пошло оно все… Он яростно шнуровал свои ботинки, пока Каору беспомощно и все так же непонимающе смотрел на пыхтящего Ке. – Подожди, так это ты хотел сделать приятное МНЕ, поэтому решил сделать уборку? – Ниикура ткнул себя в грудь, чтобы точно понятно было о ком речь. Мало ли. – Типа того, – буркнул Ке, медленно стягивая с вешалки куртку. – А где мои вещи? – Каору беспомощно заозирался. Сейчас он вообще перестал что-либо понимать. – В другой комнате. – А диски? – Там же, в коробке. И ноты. Мусор я выкинул, а одежда в прачечной, – сразу ответил на все незаданные глупые вопросы Ке. Каору скрестил руки на груди и подозрительно прищурился: – Что-то я не пойму. – Да уж, – устало вздохнул Ке, все еще медля одевать куртку и вконец измочалив в беспокойных пальцах воротник. Он уже почти потерял надежду, что Каору сам догадается, и не придется ничего объяснять, потому что это уж слишком. Иногда с Ниикурой было чертовски сложно. До Каору стало постепенно доходить. Теперь все стало на свои места. Все эти странности в поведении Ке, внезапные перепады настроения от мрачной подавленности до приступов оптимизма. Даже внезапные стаканчики с кофе от Ке, который даже для себя любимого лишний раз с места не сдвинется, и другие мелочи, – все вдруг обрело свой смысл. –То есть, это все, – Каору пошевелил пальцами в воздухе, – все это значит, что я тебе нравлюсь? Ответом ему был тяжелый взгляд исподлобья. – Что, правда что ли? – он не хотел, но довольная улыбка предательски расползлась от уха до уха. Ке тяжело вздохнул: – Там еще торт-брауни в холодильнике. Ты вообще представляешь, как сложно в Токио в девять вечера в День Святого Валентина купить шоколадный торт?! – Иди сюда. – Каору отлепился от стены и развел руки. –Только ботинки сними. Ке сделал пару шагов, все еще насуплено сверля гитариста взглядом, пока тот не уцепился за джемпер и неловко сграбастал в объятия, смущенно утыкаясь в колючий висок. – Я тебе правда нравлюсь? – Да. Да! Как еще… – возмущенно завозился Ке, но Каору не дал ему отстраниться, еще крепче сжимая худые плечи. – Все еще? Спустя столько времени? – Даже больше, – буркнул куда-то в ключицу гитариста Ке, – Стал бы я держать тебе волосы, когда ты весьма не элегантно выблевывал там что-то инопланетное? Было очень невежливо с твоей стороны умчаться в туалет сразу же как увидел мой «сюрприз». Кстати, а что случилось-то? – Потом расскажу, – скалал Каору, увлекая за собой в гостиную. Почему-то очень хотелось шампанского. И брауни. Да и уютно мерцающие свечи не были такими ужасными. И плед. Плед тоже был очень даже мил… «Интересно, а что если его стянуть на пол, добавить пару подушек… Будет вполне удобно» – Каору вдруг подумал, что он совсем не против присутствия Ке у него дома. Он даже простит ему надругательство над своей комнатой. В конце концов, вокалист старался именно для него. – Кстати, а кто это поет? – Каору с самого начала мучал этот вопрос. У него точно такого диска не было. Странный выбор для фоновой музыки. – Барри Уайт. «Бля..» – подумал Каору. «А вот это уже слишком по-гейски», – снова подумал Каору. А потом стало как-то неудобно думать, да и некогда, потому что целоваться с Ке, это, знаете ли…