Финн, Джейк и Волшебный Камень 3.0

We sail through endless skies Stars shine like eyes The black night sighs The moon in silver trees Falls down in tears Light of the night The earth, a purple blaze Of sapphire haze In orbit always While down below the trees Bathed in cool breeze Silver starlight Breaks down the night And so we pass on by  The crimson eye Of great god mars As we travel the universe (Planet Caravan — Black Sabbath)

      Он летел сквозь Вселенную, мимо него медленно проносились звезды, планеты, кометы… Он впервые чувствовал себя чем-то древним, единым с самой Вселенной и с самим мирозданием. Странно, но скорость совсем не увеличивалась, оставаясь неизменной — он все так же медленно летел вперед, не убыстряясь и не медля. Ньютон очумел бы, мелькнула мысль у него в мозгу. Он нахмурился: кто такой Ньютон? Очередная рок-звезда или же объект ботанского поклонения? Уж он-то точно больше не тот ботаник, кем был когда-то. А кем он был? Кто он сейчас? Кажется, он носил очки…       — Вот ты где, Петриков, мой сумасшедший психопатик, — рядом с ним с уханьем приземлилась космическая Сова.       Снежный улыбнулся ей и протянул худую руку. Неожиданно он осознал, что совершенно без одежды. Старик попытался прикрыться, но затем до него дошло, что все его тело прикрывает борода, и успокоился. Тем временем Сова, пожав руку — голографическое крыло прошло через кожу — с насмешкой следила за его манипуляциями.       — Все пытаешься вспомнить, кто ты есть, и тем временем не подохнуть от одиночества, похищая принцесс? — Сова хмыкнула и принялась чистить крыло непонятно откуда взявшимся ножиком.       — Фу, как грубо, — Снежный беззлобно огрызнулся. — Где это мы? Похоже на космос. И звезды тут…       — Именно, Саймон. Мы в космосе. Ты бывал здесь когда-нибудь? Нет, не в этих ваших космических кораблях, железных реактивных клетках, придуманных человечеством… Просто так. Без всего. Побродить по бескрайнему пространству, не подчиняющемуся вашим глупым земным законам, почувствовать свободу… Жаль, конечно, что ты при всей своей мудрости, о которой ты просто не знаешь, всего лишь сингуляр. Тебя разорвет, едва ты выйдешь из оков этой вашей атмосферы… Эх, друг, Ньютон был прав: вам, человечеству, космоса просто не постичь.       — Ага… Кто такой Ньютон? — Снежный, до этого просто слушавший Сову с отстраненным видом, услышав знакомо-незнакомое имя, поднял голову. В его блеклых глазах, полностью окутанных вязкой белой пеленой безумия, зажегся слабый огонек интереса.       Сова приложила руку к лицу и тяжело вздохнула. Три раза. Они все так и продолжали лететь в бескрайнем пространстве, безумный старик и космическая Сова.       — Эх, никак не могу взять во внимание, что ты больше не такой интересный собеседник, как раньше. Сколько же бесед у нас было, когда я являлась к тебе во снах… Впрочем, сейчас ты стал гораздо спокойнее. А тогда — куда я брошу Марси, как же Марси… Тьфу.       Космическая Сова плюнула себе под ноги, и плевок, вопреки всем законам физики, полетел куда-то вниз. Снежный озадаченно провожал его взглядом, пока вода не исчезла в темном пространстве.       — Впрочем, давай просто насладимся вечером, Саймон. Красиво здесь, не правда ли?       — Ага, — совершенно искренне сказал Снежный, подслеповато, но восхищенно вглядываясь в бескрайнее темное пространство. — Как же тут прекрасно… Хотел бы я поселиться здесь навечно. Все равно там, где я живу, меня никто не любит, даже Гюнтер, а здесь у меня хотя бы будет собеседник.       Космическая Сова вдруг посмотрела на него ужасно странным взглядом.       — Не делай этого, Саймон, — неожиданно сказала она. — Не совершай ошибку.       Снежный удивленно уставился на Сову.       — О чем ты? — спросил он, почесывая правую ногу. — Не понимаю.       — Я знаю, что ты собираешься сделать. Тебе нельзя надевать…       Снежный очнулся от резких шлепков по щекам. Он лежал на жестком диване, который он, кажется, вытащил из какой-то квартиры, когда еще носил очки. Жутко болела спина, хотелось спать, голова гудела, перед глазами плыли веселые фиолетовые круги. Иногда фиолетовые круги сменяли желтые, тогда голова гудела еще сильнее. Грудь пульсировала тупой, методичной болью. Хотелось прилечь на нежно любимую кроватку, окунуться в нежные объятия подушки и спать, спать, пока не уснешь навечно…       — Снежный! Снежный, давай, просыпайся!       Он скосил глаза, и смутное розовое пятно перед глазами тотчас же обрело очертания. С обретением очертаний пришла боль. Он негромко застонал, и красивое лицо Жвачки тут же исказилось волнением.       — Ты пришел в себя? Принести воды?       — Да, пожалуйста, — негромко проговорил Снежный: на громкую речь не хватало сил.       Жвачка вернулась из комнаты со стаканом из голубого стекла, который сам Снежный никогда не использовал, предпочитая ему пить из пакета, а то и просто из-под крана. Холодная вода с приятным железистым привкусом тотчас же просочилась ему в рот, и от наслаждения король прикрыл глаза. Когда живительная влага закончилась, принцесса с готовностью поспешила за вторым и третьим…       После, наверное, десятого по счету стакана Снежный слабо улыбнулся и привстал на диване. Жутко заломило спину, но боль уже начала отступать — очевидно, вода все же помогла.       — Что… Что произошло? — после долгого молчания голос был непривычно сиплым.       Принцесса присела рядом с ним на диван и со вздохом посмотрела на Снежного, очевидно, не зная, что и сказать.       После пяти минут молчания Жвачка, наконец, созрела.       — На тебя одновременно накинулись три принцессы, — грустно сказала она. — ППК, Ягода и кто-то еще, кажется, Слизь, я так и не заметила. Они принялись драться… Видимо, за тебя, и в результате ты упал и ударился головой о лед. Представляешь, эти дурочки дрались за тебя прямо на твоем теле, и никто ничего не заметил! А потом, когда до всех дошло, что ты упал без сознания, все жутко разволновались, закричали… И разошлись по домам.       — Вот ведь гады, — искренне вырвалось у Снежного, и он прикрыл рот ладонью. Впрочем, принцесса, усердно изображавшая тревогу и волнение за него, крепкого словца просто не услышала, и он продолжил с куда большим возмущением. — А если бы они мне башку пробили? Я бы так и валялся с пробитым черепом, пока окончательно не отдал бы Глобу душу, а весь этот зал смотрел бы за тем, как три дурочки дерутся на моем трупе за меня? Глупости! Просто глупости!       — Успокойся, Снежный, — Жвачка взяла его за плечо. Ее руки были такими приятно-теплыми, такими успокаивающими, что Снежный невольно присел и стал дышать чуть медленнее. Злость и ярость куда-то уходили, уступив место запоздалому страху.       — Принцесса? — медленно спросил он.       Жвачка посмотрела на него тяжелым усталым взглядом и медленно кивнула, не сказав ни единого слова.       — Я… Я же хотел сыграть им песню, о любви, — тихо говорил Снежный. С каждым словом его голос все больше и больше нарастал, вместе с ним нарастал и ужас в груди, и вскоре он не заметил, как сорвался на крик. — Хотел спеть ее с кем-нибудь, понимаешь? Все так хорошо начиналось, как будто все мы тут друзья и все в одной лодке! И что бы было, если бы я успел сыграть эту песню? Что было бы, если бы я предложил кому-нибудь спеть со мной?       Принцесса тихо обняла его, не как любимого человека, а как отца или брата, и Снежный, погруженный в свои невеселые мысли, механически обнял ее в ответ. Так они и сидели на жестком диване, обнимая друг друга в полной тишине. Снежному было так хорошо, как не было никогда. Черт возьми, за этот день — за этот тяжелый, долгий, веселый, грустный и одновременно чуть не закончившийся для него печально день он прочувствовал столько, сколько не чувствовал никогда. Снежный впервые осознал, что это такое — жить. Именно жить, а не прожигать свою и так бесконечную жизнь в четырех стенах, упиваясь отчуждению у окружающих и своей жалостью к себе, мечтая, что эта череда унылых дней когда-нибудь закончится. Жить, вдыхая воздух полной грудью, жить, встречая восход и закат, жить, заводя новых и новых друзей… Годы одиночества и уже давным-давно традиционной и автоматической ненависти окружающих лишили его этой возможности. Он всегда думал, что жизнь — для героев, для таких, как Финн и Джейк, как Марси, как Билли и его пес Рекс… А ему великий Глоб уготовил именно это — тупое, бесконечное рутинное угасание, пока борода не покроет его тело с ног до головы и он не превратится в странное белое существо.       Снежный решительно отбросил все эти дурацкие мысли. Сейчас ему совершенно не было дела до того, кем себя возомнили Финн и Джейк — почему без них не может обойтись хотя бы одно его мероприятие! — и до того, кем он считается в этом Ууу-обществе. Его волновало только одно. Диван. Темнота. Пластинка Black Sabbath, все еще играющая даже спустя столько времени. Тонкий и по-своему красивый голос вокалиста, завывающий о радиационном заражении. Девушка, которую он все эти годы любил, которую неволил и похищал, за которую получал в драках. Девушка, которая за этот день стала его подругой, и ее теплые объятия. В них хотелось раствориться и забыться навсегда, слиться в едином экстазе сознания… Хотелось, чтобы не было больше Снежного короля и принцессы Жвачка, а было единое существо, единое сознание. Хотелось…       — Wenk! — недовольно крикнул Гюнтер, снимая пластинку с иглы и убирая в бумажный конверт с уже неразличимым с ходом времени рисунком.       Тонкий голос вокалиста смолк, и в доме воцарилась тяжелая, мягкая бархатная тишина, которую разрывало лишь стрекотание сверчков и чьи-то крики на улице. Жвачка открыла глаза и, покраснев, отодвинулась от него. Снежный решительно привстал: в голову ему вдруг пришла прекрасная идея.       — Что мы будем здесь сидеть и тухнуть, принцесса? — спросил он, беря Жвачку под локоть. Буквально три дня назад за такое принцесса вызвала бы банановую стражу (банановую шмажу, принцесса!), которая побила бы его, как огненного волка. Сейчас же она лишь обхватила его локоть покрепче и улыбнулась.       — Хочешь прогуляться, Снежный? Я не против…       — Нет, принцесса, — Снежный покачал головой. — Я хочу показать тебе место, в котором никто, кроме меня, еще не был. Единственное место, где мне рады любым. Мое место для Смеха.       — Ты… Ты серьезно, Снежный? Ты сделаешь это для меня? — принцесса покраснела. — Никто и никогда не посвящал меня в свои секреты, никто еще не делал для меня ничего такого…       Обняв принцессу за талию и покрепче обхватив ее за локоть, Снежный взмыл в воздух. Слегка подмораживающий ночной воздух легко пощипывал его за длинный нос, придавая сознанию свежесть и ясность. Снежный и принцесса взлетели высоко-высоко, выше гор, и летели к самой высокой, настолько громадной, что ее верхушка терялась где-то наверху.       Там, на плоской вырубленной части плато, находилось что-то вроде балкончика: клетчатый ковер неопределенного рисунка, одеяло, лампа, чайник, очередной граммофон и стопка каких-то книг. Снежный осторожно поставил Жвачку на ковер и принялся методично разогревать чайник.       — Я всегда прихожу сюда, когда мне становится грустно, — улыбнулся он. — Завариваю чай, приношу пластинки с грустными песнями, читаю книги, заворачиваюсь в одеяло… и тогда мне становится хорошо-хорошо. Правда, я гений? Да?       Принцесса не ответила — она молча вглядывалась в темное пространство Вселенной, в небо, все испещренное яркими холодными белыми звездами.       — Здесь… Здесь так красиво… — в голосе Жвачки явно слышалось восхищение и благоговение. — Должно быть, тебе нравится тут сидеть. Представляю, как тут прекрасно в одиночестве: только ты, синее бескрайнее пространство Вселенной… И звезды. Чужие, холодные, молочно-белые звезды.       — Присядем?       Снежный расстелил чуть примятый ковер и положил на него сверху теплое одеялко. Жвачка осторожно села на него, готовясь почувствовать холодный лед — и почувствовала лишь тепло. Одеяло у Снежного было совсем старинное, не чета гламурным клетчатым пледикам — толстое, пуховое, прошитое крест-накрест толстыми черными нитями, какого-то цветастого оттенка… На нем было удобно сидеть, оно согревало не хуже грелки, а при взгляде на толстые, небрежные, но крепкие стежки в мыслях моментально всплывал образ любящей женщины, что старательно прошивает его на машинке. Скорее не возлюбленной, но матери или сестры.       Присев на одеяло, Жвачка опустила голову Снежному на плечо. Этот хороший, но чертовски богатый на события день изрядно утомил ее. Она привыкла к медленному, неспешному течению событий, когда успеваешь все осмыслить, понять, что да как, сделать соответствующие выводы… А тут: дружба, вечеринка, музыка, воспоминания, танцы, песни, любовное помешательство, вражда, драка и почти-что-гибель — и все в один день!       — Хочешь чаю, принцесса? — Снежный налил в ярко-красную чашку ароматно пахнущий напиток и, не слушая ее вялых отнекиваний, сунул прямо в руки. В воздухе запахло ароматными травами, какие растут, наверное, только на лугах. Думалось о тепле, о вечном лете…       Жвачка осторожно отпила из кружки и улыбнулась — блаженное тепло мгновенно разлилось по телу. Какой же Снежный все-таки хороший… Сегодня шаблон принцессы затрещал и окончательно осыпался бледно-серой трухой. Принцессы могут быть ужасно ревнивыми и идти по головам. Сумасшедший старик может быть прекрасным собеседником. Тот, кто всю жизнь похищал тебя, может попросить о помощи, и с ним может быть куда интереснее, чем со всеми положительными героями, вместе взятыми.       — Принцесса, я… — Снежный вновь поставил чайник на допотопную плитку и приник к его теплым бокам.       Жвачка вздохнула и, собравшись с духом, перебила его.       — Бонни, — тихо сказала она. Снежный ничего ей не ответил, только высоко вздернул седую кустистую бровь. Неожиданно принцессе стало смешно: шепчутся, как прогуливающие урок школьники, честное слово! Ну кто может их услышать в этом царстве безмолвия, Вселенной и Космоса? Разве что пингвины и звезды. Прикрыв улыбку рукой, Жвачка набралась смелости и продолжила. — Зови меня Бонни. Это мое… Настоящее имя.       — Красивое… Бонни, — Снежный несмело улыбнулся. Слышать свое настоящее имя, которое до этого знала разве что только Марселина, из уст безумного волшебника было странно. Странно и весело.       — А как твое имя, Снежный? — беззаботно спросила Жвачка и осеклась.       Даже в интимном легком свете настольной лампы было заметно, как Снежный побледнел.       — Мое… Имя? — его голос явственно дрожал.       — Ну да. У каждого есть имя, Снежный. Как-то же тебя зовут, правильно?       — И правда… — бормотал Снежный, уставившись прямо на нее. — Меня как-то зовут… Звали… Помнится, Марси звала меня по имени в тот день, когда мы сочиняли вместе песню. Она говорила что-то важное для меня, что-то, что имело отношение к моему прошлому… Но я забыл! Забыл все это, понимаешь? Хотя…       Снежный уставился в одну точку. Просто странный старик, который иногда пугает ее своими странными выходками. Бонни прекрасно это осознавала. А еще она осознавала то, что в своей не то дружбе, не то любовных отношениях со Снежным она зашла слишком далеко, чтобы вот так просто развернуться и уйти. Поэтому она просто сидела, все еще прислонившись к его плечу, и ждала, что будет. Длинные розовые волосы лезли Снежному прямо в нос и наверняка били приторным ароматом клубничной жвачки.       Наконец, Снежный моргнул.       — Саймон. Меня звали Саймоном.       Шла темная ночь. Двое существ — молодая красивая принцесса и безумный старик — сидели на старинном одеяле с вылезшей ватой, плотно прижавшись друг к другу, пили травяной чай и смотрели на звезды. Было тихо и мирно.       — Третье, — снова тренькнула в голове у Снежного разорвавшаяся струна. Тренькнула тихо и почти неслышно.       Я всегда выполняю договоры, Саймон.