Розы. Занавес. Партер.

— Я так боюсь, что эта комната приснится кому-нибудь еще, и он всё здесь перепутает. Минчжи произнесла свою реплику и села на пол, обхватив колени руками. — У тебя бронзовая кожа, - сказал Шивон, выдержав необходимую паузу в несколько секунд. — Иногда мне кажется, что в настоящей жизни ты должна быть бронзовой статуэткой в углу какого-нибудь музея. Они играли этот спектакль уже двадцать седьмой раз. Эмоционально самый сложный – он всегда собирал полный аншлаг. Камерная сцена, глубокий сюжет, всего два актёра. Зрителям нравилось виденье режиссёра касательно постановки новеллы Маркеса. И сейчас они сидели, затаив дыхание, ожидая дальнейшего развития событий. Шивон получал намного большее удовольствие, играя спектакли на камерной сцене. Здесь он лучше чувствовал зрителя. Здесь всё ощущалось гораздо острее. Проще было наладить диалог с залом, а значит – глубже передать эмоции своей роли. Подойдя к Минчжи со спины, он стал, вслушиваясь в её реплику. Последние слова предложения. Вздох. Сделать шаг вперёд, обхватывая руками воздух в том месте, где только что стояла девушка. Опустить руки. Застыть. Выдержать очередную паузу. Наконец-то возможность рассмотреть зрителей. Пока всё внимание направлено на Минчжи, можно скользить взглядом по публике, изучая их реакцию. Хотя, на самом деле, в чём Шивон до последнего не решался себе признаваться, он искал в зале только одного человека. Впервые он заметил этого парнишку несколько месяцев назад. Тогда так же стоял, рассматривая публику, особо не задерживаясь ни на ком взглядом. Всё те же молоденькие одинаковые девочки, семейные пары, несколько женщин в возрасте. И всего один он. Он – сидящий в первом ряду. Человек с другим взглядом. За годы работы в театре Шивон привык типировать зрителей. Чаще всего, главным критерием, по которому зритель относился к тому или другому типу, являлась реакция на всё, происходящее на сцене: тип девушек, рыдающих взахлёб от малейшей драмы, тип мужчин, купивших билеты в качестве подарка жене, тип критиков и «вечнонедовольных» – те, кому всегда казалось, что каждую мелочь ‘можно было сделать иначе’. Перечень этих типов был большой, и каждый из находящихся в зале всегда относился к одному из них. Но с этим парнем всё было иначе. Он был другим. Сколько Шивон не пытался отнести его к какому-то определённому типу, ничего не удавалось. Его эмоции во время просмотра были другими. Он словно видел в каждом спектакле что-то, чего не видели другие. Когда все в зале смеялись – он лишь слегка поднимал уголки губ. Когда девушки заламывали руки и открывали рты от переживаний – он немного наклонял голову и прищуривал глаза. Когда зал плакал – он закусывал губу и опускал веки. Каждая его эмоция была неповторимой. И Шивону нравилось вызывать эти эмоции своей игрой. Нравилось наблюдать, как эта гамма наполнялась новыми красками, стоило ему чуть больнее произнести свою реплику или слегка углубить поцелуй с Минчжи. Спустя две секунды блуждания взглядом по взволнованным лицам зрителей, Шивон нашёл в зале желанные глаза и мгновенно отвернулся. Парень смотрел прямо на него, хотя Минчжи сейчас произносила свою реплику в другом конце сцены, и никто в зале не сводил с неё взгляда. Никто, кроме него. — Я хочу до тебя дотронуться, - вовремя опомнился Шивон, успев уловить лёгкую нотку паники на лице Минчжи. Она всегда переживала, будто впервые, боясь, что кто-то из них забудет свой текст. — Ты никогда не говорил этого, - девушка вновь вернулась в роль, присаживаясь у ног Шивона. Последовал её длинный монолог, который был ещё одной возможностью взглянуть на зрителей. Шивон смотрел как бы сквозь них, пытаясь сосредоточиться на роли, не отвлекаясь на прикованный к нему один-единственный взгляд. Боковым зрением он ощущал, как изучающе скользит по нему этот взгляд. На сцене, почему-то, стало очень душно. Стараясь не думать о лишнем, Шивон углубился в свою роль. Ближе к концу спектакля следовало прибавить драматургии, с чем он легко справлялся. Боль героя притупляла чувства самого актёра. Срываясь на крик в одной из последних сцен, он словно выпускал из себя все накопившиеся эмоции. «Держи себя в руках, нельзя переигрывать. Тебе не поверят. Мягче». Предфинальная ссора всегда давалась сложнее всего. Нужно было выдержать золотую середину игры. Схватив Минчжи за плечи, развернул её спиной к зрителям и поцеловал в губы, мокрые от слёз. Она была прекрасной актрисой и невероятной красоты девушкой. Целовать её было приятно, не приходилось даже играть какие-то чувства. С ней это получалось легче, чем с другими. Наверное потому, что она не играла, а жила. Каждой эмоцией каждого спектакля. А целовалась так же прекрасно, как играла. Шивон всё ещё чувствовал на себе этот взгляд. На сцене почему-то опять стало невероятно душно. В последней сцене Минчжи умирала. Она настолько натурально играла свою смерть, что Шивон даже не заметил, как слёзы сами хлынули из глаз. Последняя реплика прорывалась из горла сквозь сдавленные рыдания, вызывая у публики нужную реакцию. Свет потух. Зал зааплодировал. Прищуриваясь от внезапно яркого освещения, Шивон взял Минчжи за руку и низко поклонился зрителям. Аплодисменты не умолкали. Попеременно кто-то в зале выкрикивал «Браво!». Несколько девчонок лет двадцати подошли к Минчжи, протягивая ей роскошные букеты. Шивон ещё раз поклонился залу, а когда поднял голову, от неожиданности отпрянул назад. — Вы были великолепны, - тихо произнёс парень, протягивая ему пышную красную розу с невероятной длинной ножкой. — Ах да, и с днём рождения. И, одарив Шивона мягкой полуулыбкой, парень вышел из зала. В сотый раз поклонившись зрителям, актёры поблагодарили всех за внимание и удалились в гримёрки. Возвращаясь домой, Шивон решил оставить машину в подземном паркинге торгового центра и пройтись несколько кварталов пешком. Подарки, кучей сваленные в багажнике, остались дожидаться там завтрашнего дня. Все цветы, подаренные на юбилей, теперь украшали гримёрку. Все, кроме розы, которую почему-то дико хотелось забрать домой. «Вот тебе и 30, старик». Осознание этого пришло только под конец праздничного дня. Возвращаться в 30 лет в пустую квартиру после работы – не высшая степень удовольствия. Свобода одновременно окрыляла и обламывала эти самые крылья. Не хотелось лишний раз напоминать себе об одиночестве, но вечер дня рождения всегда приносит подобные мысли. Чем старше, тем оно страшнее. Ближе к дому Шивон замедлил шаг. До подъезда оставалась сотня метров, а сковывать себя четырьмя стенами ещё не хотелось. Подняв голову наверх, он вдохнул свежий зимний воздух и прикрыл глаза. Снег мягко ложился на лицо и, стекая водой по щекам, оставлял после себя мокрые дорожки. Сжимая в руках розу, Шивон немного не рассчитал силу. Шипы больно укололи ладонь, и он резко опустил голову, уставившись на проступающие капельки крови. Вдруг возле подъезда мелькнул чей-то силуэт. Почему-то он показался до боли знакомым. Силуэт заскочил в подъезд раньше, чем Шивон успел его рассмотреть, и тот лишь мысленно одёрнул себя. Следующие несколько месяцев прошли так, словно были скопированы с одного-единственного дня, и кто-то заботливо нажимал ‘Ctrl+V’, поочерёдно вставляя их в жизнь Шивона. Репетиции-спектакли-дом-репетиции-дом-спектакли. Невыносимая рутина разбавлялась лишь одним днём недели. Тем днём, когда в зале среди зрителей появлялся он. Шивон поймал себя на том, что из всех цветов, подаренных ему за последние месяцы, домой попадали только те розы, что дарил он. Остальные оставались в гримёрке. Или отдавались работникам театра. А розы всегда возвращались домой. Розы, которые грели. По последним подсчётам, за всё это время он подарил Шивону 125 роз. Как только те засыхали, Шивон аккуратно обрывал лепестки, складывая в коробку из-под обуви. Хотелось сохранить их навсегда, чтоб было чем греть свои мысли в самые одинокие дни. Эти лепестки оставляли память о том, что для кого-то он особенный. Из всей труппы. Именно он. В этот вечер дома всё валилось из рук. Разбилась чашка, треснула тарелка, у табуретки отломалась ножка, а яичница жалостливо поглядывала своим жёлтым глазом, умоляя отодрать от сковородки почерневшие края. Всё было как-то не так. Что-то мешало Шивону сосредоточиться на повседневных делах и отвлекало от привычных вечерних мыслей. Он не мог даже выучить сценарий новой пьесы; в голове образовался глубокий пустой колодец, отдающий гулким эхом каждую реплику, которую Шивон пытался зазубрить. Перед глазами постоянно стоял образ парня из театра. Мысли о нём были похожи на назойливую раздражающую муху. Отмахиваться от неё было бессмысленно, убить слишком сложно. Приходилось мучиться и терпеть. Он хотел заговорить с ним. Остаться рядом после спектакля. Чтоб получить не только его розу, но и всего целиком. Разговаривать. Вслушиваться в голос. Наблюдать за его уникальными эмоциями. Обнять. Поцеловать. Забрать. Но спектакли заканчивались, а занавес неумолимо опускался, оставляя их по две стороны одного маленького театрального мира. Без единого шанса пробраться друг к другу. Необходимо отвлечься. Чем-то заняться. Занять чем-то руки, чтоб не оставить шансов голове с её глупыми мыслями. Переключиться на что-то полезное. «А почему бы не починить, наконец-то, шкаф». Шивон терпеть не мог эти мелкие бытовые проблемы, ибо, как личность творческая, был абсолютно не приспособлен к удачному их решению. В его доме не было даже инструментов, не говоря уже об умелых руках. Поэтому все ремонтные работы откладывались до последнего, а шкаф и вовсе стоял с отломанной дверцей ещё с прошлого лета. Чертыхнувшись, он напялил на себя футболку и, как был, в тапочках и домашних штанах отправился к соседу за отвёрткой. В квартире напротив никто не открывал. Шивон давил на звонок с такой силой, что палец уже пульсировал от боли. «Опять в запой ушёл» - подытожил парень и поднялся на этаж выше. С этими соседями он не был знаком, так как надобности в этом до сегодняшнего дня не было. В голове незаметно промелькнула мысль о том, что негоже знакомиться с соседями в подобном одомашненном виде, но палец уже легонько нажал на белый квадратик звонка у двери. Послышались чьи-то шаркающие шаги и красивый голос удивлённо спросил: — Кто там? — Простите за столь поздний визит, я просто затеял небольшой ремонт дома, а инструмент одолжить не у кого. Послышался звук открывающегося замка и дверь начала медленно отворяться. — Ох, спасибо большое. Ещё раз извиняюсь, мне нужна только лишь… Но договорить Шивон не успел, так как дверь распахнулась, и он встретился взглядом с хозяином квартиры. —…отвёртка. Несколько секунд стояла гробовая тишина. Они изумлённо уставились друг на друга, не в силах поверить во внезапно обрушившееся счастье. Шивон первым пришёл в себя и нарушил затянувшееся молчание. Он протянул руку и еле выдавил из себя слова: — Чхве Шивон. Ваш сосед. Будем знакомы. Парень напротив растерянно пожал протянутую ладонь, и, продолжая часто моргать, словно пытался проснуться и отогнать от себя слишком нереалистичный сон, еле слышно ответил: — Ли Донхэ. Рад знакомству. Очень рад.

*****

— Эй, Шивон? Ты где? Донхэ стоял в безлюдном партере театра. Сцена была заставлена декорациями с предыдущего спектакля. Зал пустовал, предвкушая следующий аншлаг. Одна из входных дверей неслышно отворилась. Донхэ обернулся и от изумления закрыл руками невольно открывшийся рот. Через несколько секунд Шивон оказался рядом, протягивая ему огромнейший букет красных роз. — Здесь 225 свежих роз. 125 в благодарность за подаренные тобою. И ещё 100 в благодарность за каждый день, проведённый вместе. Так партер стал свидетелем ещё одной красивой истории о любви, которую сам же помог создать.