Ребенок

Очередное утро в поместье семьи Фантомхайв. Серые облака медленно текут по низкому небу, предвещая ночной ливень. Деревья, начинающие лысеть в преддверии осени, неспеша покачивают листвой, спугивая птиц, сидящих на ветках. Мейлин, Бард и Финни шатаются по поместью, не занятые делом, но хотя бы не мешающие убираться Себастьяну. Сиэль в своих покоях молчаливо попивает чай и внимательно разглядывает шахматные фигурки. И все бы ничего, утро прошло бы как многие другие, сменяясь днем, а потом и ночью, если бы Сиэль не решил прогуляться по поместью и зайти в кухню, где вовсю готовил полностью увлеченный шоколадным кремом Себастьян, который даже не заметил, как граф встал у него за спиной. На Себастьяне был обшитый кружевом светло-голубой фартук в синий цветочек, волосы были взъерошены, на лице красовались белые пятна муки. Сиэль до сего дня не видел дворецкого за готовкой, поэтому такой нелепый, но милый вид Себастьяна во время этого процесса был для Сиэля чем-то новым. Пока граф ухмылялся, представляя, как бы глупо выглядел Себастьян, ходи он в этом дурацком фартуке всегда, дворецкий выпустил из рук миску с многострадальным кремом, который вымесили до идеальной консистенции. Сиэль решил, что не должно такой вкуснятине стоять без дела, пока дворецкий замешивает тесто для коржа, и, в один прыжок оказавшись у миски с кремом, граф окунул палец в шоколад. Поначалу опешивший Себастьян не понял, откуда взялся Сиэль, но решил не зацикливать на этом внимание и поинтересоваться другим: — Вкусно? Вразумительного ответа на этот вопрос дворецкий так и не получил, но, глядя на то, с какой скоростью убывал крем и как по губам размазывался шоколад, можно было сделать вывод, что вкусно. — Рад, что Вам понравилось, но теперь не осталось прослойки для пирожных. — Ничего, я тебе помогу сделать новый крем, — доедая остатки, проговаривает граф. Себастьян с улыбкой смотрит на Сиэля, на этого мальчика с испачканными шоколадом ртом и руками, на мальчика, который так хочет казаться взрослым, и понимает, что, черт возьми, как же Сиэлю к лицу быть ребенком. Без этого презрения в глазах, без напыщенной гордости и вечной грусти на лице он выглядит по-настоящему живым. — Милорд, Вы действительно будете готовить? — поинтересовался дворецкий, заранее зная ответ. — Конечно, когда мне еще представится возможность посмотреть на тебя в этом прекрасном фартучке, — со смешинками в глазах Сиэль отряхивает на Себастьяне фартук и весело улыбается. — Боюсь, милорд, Вам тоже придется надеть передник, чтобы не испачкаться. И умыться бы тоже не мешало. Через десять минут недовольный Сиэль стоял посреди кухни в ярко-розовом переднике, украшенном большими алыми цветами и вышивкой. А Себастьян с наглой усмешкой затягивал веревочки на его талии. — Хватит ухмыляться, думаешь, я не знаю, что ты там ржешь у меня за спиной? — Ни в коем случае, милорд. Я серьезен, как никогда, — веселым голосом отвечал дворецкий, подходя к столу и разбивая пару яиц в тарелку. "Чертов дворецкий!" — подумал граф. — Сейчас ты у меня получишь, — пробормотал Сиэль себе под нос, схватил яйцо и швырнул в Себастьяна. Себастьян не был бы дворецким семьи Фантомхайв, если бы не поймал яйцо. Правда, запускать его в обратный полет явно не стоило, потому что сейчас перед ним стоял, утирая желток с щеки, озлобленный граф, а на кухне, как-никак, были острые предметы. — Ты! Ах ты... Я тебе сейчас!.. — не мог закончить мысль Сиэль, но за него это сделала рука, схватившая горсть муки, которая прямой наводкой полетела в лицо дворецкому. — Так тебе и надо! Совсем обнаглел! — злорадствовал Сиэль, смотря на Себастьяна, усыпанного мукой. Дворецкий на это лишь коварно усмехнулся, протягивая руку к столу. *** Через полчаса до невозможности грязные, но в хорошем настроении, Сиэль и Себастьян отмывались в ванной. Точнее, дворецкий отмывал не перестающего балаболить графа. — Как я тебе лимоном по голове съездил, а? Не ожидал такого, да? — весело вспоминал свои удачные удары граф, при этом усердно жестикулируя, будто лимон все еще в его руке. — Да, милорд, это был поистине неожиданный удар, — с улыбкой соглашался Себастьян, думая, что вот то, что он так давно хотел увидеть; то, что скрывается глубоко, в самых закоулках души Сиэля; то, что увидеть дано лишь избранным. — Милорд, позвольте Вас попросить об одной услуге, — неторопливо начал дворецкий, привлекая внимание все еще возбужденного Сиэля. — Хочешь еще раз лимоном по голове? — ерничал граф, не переставая улыбаться. Себастьян поднял взгляд на Сиэля, наполненный тоской и подчеркнутый грустной улыбкой. Дворецкий приподнял голову графа за подбородок, чтобы встретиться с ним глазами, и произнес: — Милорд, прошу Вас, оставайся таким всегда. Оставайся безбашенным ребенком, который хулиганит, который кидается едой, который счастлив. — Ты что такое говоришь? — непонимающе смотрел на дворецкого Сиэль, отводя глаза. — Смотрите на меня, милорд, — разворачивая лицо Сиэля к себе и оставляя руки у него на щеках, продолжает Себастьян. — Я хочу видеть Вас таким. Хочу, чтобы Вы были вечно смеющимся мальчишкой; хочу, чтобы из ваших глаз навсегда исчезла тоска и грусть; чтобы презрение к людям сошло на нет; чтобы вы полюбили кого-то так сильно, как я люблю Вас. Себастьян замолчал и продолжал вглядываться в погрустневшие глаза графа, надеясь увидеть там ребенка, который сидел перед ним пару минут назад. Сиэль протянул руку, перебирая пальцами волосы дворецкого. Он понимал, что то, о чем говорит Себастьян, будет правильным. Что ребенку надлежит быть ребенком, но он не мог. Он хотел, правда, хотел бы изменить свою жизнь, но разве можно сделать это после всего, что пережил Сиэль? После того унижения, которое он перенес после потери родителей? Они еще долго сидели молча. Человек и демон, потерявшие свои жизни. Упустившие счастье. Сиэль перебирал волосы Себастьяна, пока тот гладил графа по щеке. И в этот момент между ними было что-то такое хрупкое и прозрачное; что-то, отчего они тянулись друг к другу, желая слиться душами, надеясь на то, что два сломленных человека вместе образуют что-то живое, трепещущее. Они вглядывались друг другу в глаза, медленно уменьшая расстояние между губами друг друга, пока не соприкоснулись в поцелуе, соединяющем две истерзанные души.