Королевская лилия

– Двойной черный, пожалуйста, без сахара, – одарив миловидного официанта легкой улыбкой и проводив взглядом изящную фигурку, ловко снующую между столиками кафе, я сделал несколько набросков, тщательно выводя на поверхности мятой салфетки плавные изгибы стройного тела. «Не то!» – Скомкав ее, я перевел взгляд на молодого темноволосого парнишку с необычайно яркими янтарно–карими, чуть раскосыми глазами, сидящего у самого окна с ноутбуком. Уж не знаю, что именно было у него на экране, но я с интересом наблюдал за сменой эмоций на его лице – яркими, быстрыми и противоречивыми вспышками. Вот он только что сосредоточенно хмурился, сдвигая к переносице тонкие брови, как уже лукаво улыбается одними лишь уголками губ, или от удивления приоткрывая рот, обнажая чуть неправильный прикус белоснежных зубов, как тут же, разочарованно кусая пухлые губы, с силой захлопывает крышку ноутбука. Не отрываясь от него ни на секунду, то и дело меняя салфетки, стараюсь сделать быстрые наброски его мимики – удивление, негодование, радость, злость. «Не то, не то, не то! Черт!» – Я с досадой отвернулся от мальчишки, сминая тонкую бумагу в ладонях и разрывая на мелкие кусочки. С тех пор как Микки переехал к Кристоферу, в доме стало тихо и спокойно. Первое время я наслаждался этой тишиной и одиночеством, проводя все свободное время в мастерской за мольбертом, пробуя и воплощая незнакомые ранее техники и стили, но с каждой последующей работой я начал осознавать, что муза покинула меня – картины получались пустыми, безэмоциональными и безжизненными. Я пытался искать вдохновения в новых лицах, перебирая натурщиков, моделей, любовников, однако ничего не помогало. – Вы позволите присесть? – Конечно, прошу! – Я поднял взгляд на высокого стройного молодого омегу. Он был утонченным и изящным, с миловидными чертами лица и благородным, чуть высокомерным взглядом. Прядка волнистых белоснежных волос, выбившись из аккуратно уложенной модной прически, покоилась на лице, контрастируя с яркостью иссиня-черных, слегка прищуренных глаз. Он был подобен прекрасному цветку, словно невинная хрупкая лилия, только что распустившая свой нежный бутон. Вот он мой глоток вдохновения, мой совершенный идеал, моя прекрасная Муза! – Вы же Стэнли Уотсон, широко известный художник? – в знак приветствия он протянул мне свою руку, с изящным запястьем и удивительно длинными пальцами. – Очень приятно с вами познакомиться. – Вы мне льстите, – я перехватил хрупкие пальцы, чуть поглаживая тонкое запястье. – Чем могу быть полезен? – Я… – омега смутился, но руку убирать не стал. – Я бы хотел заказать у вас свой портрет. Я много наслышан о вашем творчестве – вы великолепный художник, ваши работы необычайно живые и яркие. В любое удобное для вас время, назовите любую сумму, деньги не играют роли. Я лишь хочу, чтобы это были именно вы, хочу иметь работу великого мастера! – Портрет? У вас поразительно правильные черты лица, и я больше чем уверен, что у вас также безупречное, совершенное тело. Вы идеальны! Так и представляю ваше хрупкое белоснежное обнаженное тело на фоне кроваво-алого бархата. Или черный густой мех, ласкающий эту бледную кожу, так подходящий к цвету ваших глаз. А еще лазурь, вам, несомненно, подойдут любые оттенки синего, это ваш цвет – такой чистый воздушный цвет небесной нежности, – я перевернул его руку тыльной стороной вниз, обнажая ладонь, поглаживая прохладные подушечки пальцев, слегка касаясь кожи, круговым движением обогнул холм Венеры, скользнув вдоль линии сердца. – У вас удивительно красивые руки – длинные тонкие изящные пальцы, абсолютно идеальные хрупкие запястья. Эти невероятно прекрасные руки могут рассказать о вас все. – Что же? – завороженно наблюдая за моими действиями, едва слышно прошептал омега. – Такие нежные, эти руки никогда не работали, вероятно, вы из обеспеченной семьи. Скорее всего, сын какого-нибудь крупного предпринимателя. Слишком мягкие и ухоженные, вы невероятно любите себя, я даже абсолютно уверен, что по жизни вы самовлюбленный высокомерный эгоист. Но при этом вы невероятно одиноки, – он попытался сжать руку в кулак и отстранить, но я не позволил, притянув ладонь к лицу и жадно вдыхая запах, – но что самое удивительное, это ваш запах… – Что… – наконец он выдернул руку, инстинктивно поднося ее к лицу, – что не так с моим запахом? – Его нет! Я его абсолютно не чувствую. Вы словно белый лист, нетронутый чистый холст, который так и хочется испачкать. – А от вас пахнет краской… – смутившись, немного обиженно проговорил омега. – Скорее растворителем. Простите, это профессиональное, – я добродушно рассмеялся. – Можно узнать ваше имя? – Простите, конечно, это так невежливо с моей стороны. Я Оливер Стоун. – О-л-и-в-е-р, – я медленно повторил его имя, смакуя каждую букву на языке, словно новое неизведанное лакомство. – Вы очень удивили меня, признаться, даже несколько напугали. Если быть откровенным, я представлял вас совершенно иначе. – Мне было приятно видеть, как меняется выражение на его лице – удивление, недоумение, неловкость, сомнение, нерешительность, испуг – как спадает маска небрежности, оголяющая его истинные чувства. – Ну так что, вы возьметесь за этот заказ? – Я с огромным удовольствием поработаю с тобой, мой прекрасный Олли! Все свободное время с той самой встречи я проводил в мастерской: дни напролет восстанавливая по памяти его образ – тонкие изнеженные руки, острые ключицы, белоснежные локоны волос. Я был опьянен нахлынувшей волной вдохновения и упивался приливом творческих сил, забывая прерываться на сон и еду. Он пришел ровно через неделю, как мы и договаривались. – Проходи, располагайся! Антуража и декораций, как видишь, у меня нет, но я могу воссоздать на картине любой образ по желанию заказчика. Извини, из мебели у меня только софа, поэтому прими удобную позу и постарайся не двигаться. – Я расхаживал вдоль мастерской, собирая все необходимое: мольберт, холст, краски, растворитель, кисти, палитру. Удовлетворенно осмотрев рабочее место, я обернулся. – Если ты готов, то мы можем начина... Но договорить фразу мне так и не удалось. Оливер лежал на софе абсолютно обнаженный, оперевшись на одну руку, вытянув свои длинные стройные ноги, и самодовольно широко улыбался, явно наслаждаясь произведенным эффектом. – Я думал, мы будем рисовать портрет, – хмыкнув, я закатал рукава, готовясь приступить к работе. – В прошлый раз ты так красиво и заманчиво расписывал про алый бархат и мягкий мех, ласкающий мою кожу, что я просто не мог отказаться! – Уверен, ты не пожалеешь! А теперь приподними подбородок, еще немного, и чуть влево. Вот так, замри. А левую руку положи на бедро. Да, так, немного согни локоть, – я внес последние корректировки, добившись идеальной позы, поправил прическу, позволив нескольким прядям свободно ниспадать на лицо. – Превосходно! Постарайся не менять положение, пока я набросаю эскиз. – И часто ты рисуешь обнаженную натуру? – явно заскучав и устав от долгого нахождения в одной неизменной позе, Оливер решил прервать затянувшееся молчание. – Довольно часто. Мои работы в стиле «ню» крайне популярны. – Уверен, в этой мастерской побывало немало молодых симпатичных натурщиков, готовых на все ради великого мастера. У тебя когда-нибудь был секс с клиентами? – Бывало, – я ухмыльнулся, – не вижу в этом ничего предосудительного, если есть взаимное желание и оба партнера не против. – Вот как, и кто обычно проявляет инициативу? – омега довольно улыбнулся и хитро прищурился. – Признаться, я никогда не задумывался об этом. Не разговаривай, я как раз работаю над лицом! – Но сейчас ты тоже возбужден! – Не удивительно. Передо мной прекрасный обнаженный юноша, с абсолютно совершенными пропорциями, задающий непристойные провокационные вопросы. – Могу я посмотреть, что у тебя получается? – До того, как я успел воспротивиться, он плавно скользнул с софы и, совершенно не стесняясь своей наготы, грациозной походкой подошел ко мне вплотную, с интересом разглядывая свое изображение на картине. – Действительно, очень красиво! Как странно, ты рисуешь пальцами? Никогда о таком раньше не слышал, что это за техника? – Мне нравится дотрагиваться до твоего тела через холст, – я обмакнул пальцы в краску и мягко коснулся полотна, проводя плавные линии вдоль талии, словно поглаживая, – повторять мягкие изгибы твоего тела, ласкать тебя. Переведя взгляд с полотна на мои пальцы, скользящие по холсту, он нежно коснулся моей руки и, отстранив ее от картины, приложил к своей обнаженной груди, без тени смущения глядя мне прямо в глаза: – Я же сейчас здесь, прямо перед тобой. Ты можешь коснуться меня, если хочешь. Он был возбужден, ладонью я чувствовал жар его тела и прерывистое дыхание, как рвано вздымается его грудь под моей рукой и как гулко бьется сердце. Скользнув вверх, оставляя влажный след от краски на его коже, я нежно коснулся острых выпирающих ключиц, пробежался пальцами вдоль длинной шеи, заметив, как быстро бьется жилка, дотронулся до подбородка, повторяя идеальные линии скул, и прикоснулся к пухлым губам, заставляя его чуть приоткрыть рот. Он среагировал молниеносно, обхватив мои пальцы губами, скользя вдоль поверхности горячим языком, погружая их в жаркую глубину своего рта. «Паршивец, знает же, как меня завести!» – я довольно улыбнулся. – Продолжай! По-прежнему не сводя с меня глаз, одной рукой он начал распутывать завязки на поясе домашних брюк, другой активно лаская мой возбужденный член через легкую ткань. Опустившись на колени, удовлетворенно оценив то, с чем ему сейчас предстоит работать, в предвкушении бегло облизнув пухлые губы, он вобрал меня так глубоко, как только мог, практически до самого основания. Шумно выдыхаю, стараясь дышать животом, и запускаю руки в волнистые локоны, насаживая его еще глубже. Не сопротивляется, позволяя мне задавать ритм и глубину, максимально расслабляя горло. «А он хорош!» – перебираю волосы, с удовольствием замечая, как белоснежные пряди окрашиваются и слипаются в моих руках. – «Даже слишком хорош!» С силой дергаю его за волосы, властно притягивая для поцелуя. Послушно поднимается, выпуская мой член изо рта с пошлым хлюпающим звуком, и я жадно впиваюсь в его губы, ощущая маслянистый привкус краски и собственной смазки. – Повернись, – разворачиваю его спиной к себе, целуя угловатое плечо, покрывая поцелуями длинную тонкую шею и выступившие позвонки, когда он, подставляясь под ласки, наклоняет голову, свободной рукой убирая волосы. Провожу скользкими от краски пальцами вдоль позвоночника по разгоряченной, влажной от пота коже от затылка до самого копчика, тут же повторяя ее дорожкой мелких неторопливых поцелуев. Чуть вбирая кожу губами, покусывая и пробуя на вкус, наслаждаясь тем, как он вздрагивает и покрывается мурашками от каждого моего прикосновения. Опускаюсь на колени, с силой сжимая ягодицы, оставляя отпечатки пальцев на нежной бледной коже, которая тут же реагирует, покрываясь красными пятнами. Жадно вдыхаю запах – запах растворителя, краски, пота, смазки, – запах возбуждения, сексуального голода и нескрываемого желания. Запах секса! Продолжая сминать упругую плоть, широко развожу половинки, и медленно, мучительно медленно провожу влажным языком вдоль ложбинки сверху вниз, опускаясь и чуть подразнивая легкими касаниями яички, одновременно, запустив свободную руку между ног, плотно сжимаю его член. От неожиданности, с хриплым выдохом, Оливер хватается за мольберт, роняя инструменты и кисти, опрокидывая тюбики и банки с краской, которая пачкает его руки и бедра, стекая по ногам и падая на пол густыми тягучими каплями. Продолжаю ласкать его сзади, изредка чуть прикусывая ягодицы, одновременно активно работаю рукой, то плотно сжимая основание члена, то лаская одну лишь головку, пока глубокие вздохи не сменяют едва сдерживаемые стоны. Поднимаюсь с колен и, скользнув взглядом по картине, замечаю разводы и отпечатки пальцев, только что оставленных Оливером на полотне в поисках опоры. С силой дергаю его за волосы на себя, заставляя прогнуться, прижавшись всем телом, и злобно шепчу в самое ухо, отчеканивая каждое слово: – Ты только что испортил мою картину и за это сейчас будешь наказан! – придерживая его за бедра, вхожу в него одним мощным толчком до самого конца, почти касаясь бедрами его ягодиц, вызвав несдержанный гортанный вскрик. Несмотря на мою нарочитую грубость, он с легкостью принимает меня, плотно обхватывая изнутри – такой горячий, влажный, отзывчивый. И тут же начинает отвечать, активно двигая бедрами, глубоко насаживаясь на меня, откинувшись назад и запрокинув голову мне на плечо, кусая пухлые губы в попытке сдержать стоны. Глаза его закрыты, щеки горят огнем. Такой невероятно красивый и желанный! Одной рукой оглаживая впалый живот, опускаюсь к члену, другой ласкаю соски, сжимая и перекатывая между пальцами, поднимаюсь к шее, чувствуя, как бешено бьется жилка, хватая за подбородок, заставляя его повернуть лицо, и жадно впиваюсь поцелуем в искусанные губы: – Не сдерживай себя, кричи! Дай мне услышать твой голос. Кончи для меня! И он отвечает, хрипло и громко стонет, почти кричит с каждым новым мощным толчком, а я продолжаю крепко обнимать его двумя руками, стараясь буквально вжать в себя, стать единым целым. Ускоряю руку на его члене, когда он начинает вздрагивать и пульсировать всем телом в преддверии разрядки, быстрыми круговыми движениями вокруг головки, пока он не изливается в мой кулак, содрогаясь в моих объятиях, сокращаясь глубоко внутри. – Хороший мальчик! Обопрись на мольберт, – скользящий поцелуй в висок, и я заставляю его наклониться вперед, крепко удерживая за бедра, продолжая входить быстрыми, глубокими и резкими толчками. Когда чувствую приближение оргазма, резко выхожу из него, не переставая двигаться вдоль ягодиц, до синяков сминая упругую плоть до тех пор, пока с хриплым рыком не изливаюсь, кончая ему на спину, чувствуя, как сокращаются мышцы пресса. Медленно размазываю сперму по его спине, завороженно наблюдая, как она смешивается с краской на белоснежной коже, создавая свой неповторимый замысловатый узор. Я испачкал его, заклеймил, оставил свою особенную метку. Притягиваю разомлевшее, безвольное тело к себе, разворачивая лицом и нежно целую в губы: – Сейчас ты пахнешь мной! Улыбнувшись, прижимается ко мне всем телом, такой податливый и послушный: – А ты по-прежнему пахнешь краской. – Это профессиональное, – улыбаюсь в ответ. С тех пор я совершенно перестал покидать мастерскую, где постоянно рисовал, изредка прерываясь не только на сон и еду, но и на занятия сексом. Страстным, горячим, безудержным. Оливер был искусным любовником, требовательным и ненасытным. Днем и ночью я рисовал как сумасшедший, готовясь к новой выставке своих работ. А Оливер практически обосновался у меня дома, будучи моей музой, моим вдохновением и моей моделью. Он любил ходить по дому без одежды, совершенно не стесняясь своей наготы, даже в обыденных делах намеренно принимая эротические и изящные позы, в каждом своем действии и поступке не переставая позировать мне. И порою, когда я засиживался в мастерской до самого утра, я находил его в спальне уже спящим, так и не дождавшимся моего возвращения, но даже во сне его позы всегда оставались эстетически красивыми и эффектными. – Стэнли, заканчивай на сегодня, поздно уже. – Оливер обнял меня сзади, прижавшись обнаженным телом, мягко поцеловав в затылок. – Мне одиноко без тебя. – Прости, Олли, я сейчас. Ложись пока без меня. – Вчера ты говорил то же самое, а в итоге просидел в мастерской до самого рассвета, – он выхватил инструменты, отбрасывая их в сторону, оседлав меня верхом, обвивая длинными ногами и обнимая руками, еще теснее прижимаясь всем телом, требовательно впиваясь в губы. – Не хочу опять засыпать в одиночестве. – Мой прекрасный Олли, – я жадно отвечал на его поцелуи, нежно целуя веки, скулы, губы, покрывая жаркими поцелуями тонкую шею и ключицы, которые он охотно подставлял, откинув голову назад. – И чья же в этом вина? – Стэнли, я хочу познакомиться с твоей семьей! – перевернувшись на живот и вытянувшись рядом, потный и удовлетворенный, томно протянул Оливер. – С семьей? – слегка поглаживая и лаская бархатистую кожу, наслаждаясь, как он улыбается и щурится от удовольствия, я принялся выводить замысловатые узоры на его спине. – Мои родители живут в другой стране, а брат недавно переехал к своему жениху. – У тебя есть брат? – приоткрыв глаза, он заинтересованно посмотрел мне в лицо. – Да, младший, раньше мы жили вместе в этом доме. На праздники он собирался приехать и, если ты хочешь, я могу вас познакомить. – С женихом? Получается, у вас планировалась семейная встреча? Думаю, я буду вам мешать… – Глупый, ты же теперь мой Олли. Если ты действительно этого хочешь. – Очень хочу! – на секунду погрузившись в свои мысли, он мечтательно улыбнулся и счастливо поцеловал меня в губы. К моему удивлению, Оливер очень тщательно готовился к предстоящей встрече: приводил себя в порядок, то и дело прихорашиваясь перед зеркалом. Вот уж не думал, что встреча с моим братом может быть настолько важна для него. – Олли, мой милый Олли, сегодня ты прекрасен как никогда! – я нежно коснулся его щеки, заправляя за ухо выбившуюся прядь волос. – Успокойся, все будет хорошо! Уверен, ты ему обязательно понравишься! – Оливер, Стэнли, Оливер! Сколько раз я просил тебя так меня не называть! – раздраженно кинул он, отстраняя мою руку. Он пребывал, на удивление, в состоянии невероятного возбуждения, ожидания и предвкушения. – Позвольте представить, мой брат Майкл и его жених Кристофер Диккенс, а это – мое вдохновение, моя новая муза, Оливер Стоун. – Оливер?! – Кристоферу едва удалось скрыть удивление, и он учтиво протянул руку в знак приветствия. – Могу я поговорить с тобой? Наедине! – схватив меня за локоть, возмущенно прошептал Майкл. – Конечно, извините, мы вас оставим на пару минут. – Что ОН тут делает? – зло прошипел Майкл, тыча пальцем в сторону Оливера. – Вы знакомы? – искренне удивился я. – Знакомы? Да ты издеваешься? Это именно он хотел увести у меня Кристофера! Поверить не могу, что ты притащил его к нам домой, да еще зная, что я приеду с Крисом. – Неужели? – я перевел взгляд на Оливера, который в этот момент звонко рассмеялся в ответ на шутку Кристофера, по-детски смущенно прикрывая лицо, с такой нежностью и заботой дотрагиваясь до его плеча. Его глаза блестели, а щеки покрылись легким румянцем. Сейчас он был таким искренним и открытым, счастливым и возбужденным. И безумно, просто невероятно красивым. Мой прекрасный Олли! Улыбнувшись, я повернулся в сторону брата. – А разве это не ты вмешался в их размеренную жизнь и стал причиной разрыва помолвки? – Я? Что? Это не… что он вообще тут делает? – Он мне позирует. Сейчас я работаю над серией картин, готовлюсь открыть новую выставку своих работ и устроить небольшой аукцион. А он, как я уже сказал, моя муза, мое вдохновение. –Ага, я понял! Я все понял! Он специально сблизился с тобой, чтобы расстроить нашу свадьбу и отбить у меня Кристофера. – Микки, ну что за ерунда. – Точно, точно… – он закусил губу, что–то усердно анализируя. – Немедленно выгони его! – Майкл Сондер, прекрати нести чушь! – я начал злиться, намеренно повысив голос. – Чушь? Как ты можешь быть уверен, что это чушь? – Мы спим вместе, он – мой любовник. Теперь доволен? – Стэнли, не глупи, он же лживый и изворотливый словно змея. Он никого и никогда не любил кроме самого себя. – Я знаю это и принимаю его таким, какой он есть, – в очередной раз с улыбкой взглянув на Оливера, я посмотрел брату прямо в глаза. – Микки, как мой брат, ты должен принять этот выбор точно так же, как и я принял твой. – Стэнли, поверить не могу, неужели тебя угораздило впервые влюбиться, да еще и в такого ужасного человека? – Микки нежно обнял меня.– Он не заслуживает такого как ты. Он обязательно обманет и сделает тебе больно, вот увидишь! Вечер вышел довольно напряженным: Оливер то и дело кидал двусмысленные взгляды в сторону Кристофера, который, в свою очередь, пытался скрыть неловкость от постоянного контроля Майкла, не отлипающего от него ни на секунду. А я наслаждался великолепным вкусом Montrachet Grand Cru десятилетней выдержки, принесенным Кристофером, с улыбкой наблюдая за Оливером, увидев его сегодня совершенно с новой стороны, стараясь запомнить каждую эмоцию на его милом личике, каждое изменение его поведения: как едва поднимаются уголки его губ, когда он пытается сдержать улыбку в моменты пересечения взгляда с Кристофером, как подрагивают его руки, не скрывая волнения, когда он подносит вилку к губам, как часто он поправляет галстук на шее, словно удавку, рвано хватая воздух. Ведь именно сейчас он впервые за все время нашего знакомства был по-настоящему открытым, искренним, беззащитным. – Шлюха! – Утро встретило меня звоном разбитой посуды и пронзительными возмущенными криками Микки. Поднявшись в его комнату, я застал довольно интересную картину: взлохмаченный и раскрасневшийся, выкрикивающий отборные ругательства, Микки, осколки разбитой чашки и брызги свежесваренного утреннего кофе, испуганно сидящий на кровати, сонный и ничего не понимающий Кристофер, а к нему прижимался и льнул всем телом абсолютно обнаженный Оливер. – Сволочь, изменщик! – причем уже было не понятно, к кому именно относятся эти ругательства. Заметив мое появление, Майкл, тут же переключил внимание на меня. – Я же говорил тебе, говорил! Пригрел змею на своей груди. Все, свадьбы не будет! Довольны? С этими словами он решительно покинул комнату, громко хлопнув дверью так, что мне пришлось посторониться, прислонившись спиной к косяку, пропуская его и кинувшегося его успокаивать Кристофера. Оливер же, в свою очередь, удовлетворенно потянулся всем телом, словно кошка после долгого сна, и, перевернувшись на живот, вытянулся на кровати, как обычно принимая эстетически–эротичную позу, блаженно улыбаясь и прищурив глаза. Я медленно подошел к кровати, едва коснувшись одними лишь подушечками пальцев его обнаженного бедра, скользнул вверх к округлым ягодницам, повторив впадинку на пояснице, пробежался вдоль позвоночника, очерчивая выпирающие лопатки, к тонкой шее, и зарылся пальцами в белоснежные волосы, ласково перебирая прядки. Его кожа была чуть прохладной и покрыта мелкими мурашками, но не от холода или моего прикосновения, а от того приятного возбуждения, что он испытывал в данный момент. Очертив линию острых скул, я поднял двумя пальцами его за подбородок, заставляя взглянуть мне в лицо: – Я вижу, ты очень доволен собой? – Более чем! – он с вызовом посмотрел мне прямо в глаза, ничуть не смутившись, высокомерно изогнув губы в надменной ухмылке. – Ты прекрасен, мой Олли! Я всегда хотел нарисовать тебя именно таким, как сейчас, – не выпуская его подбородка, я провел большим пальцем по его пухлым губам. – Таким сексуальным и соблазнительным? – Его губы тут же обхватили мой палец, а юркий язык пробежался вдоль всей поверхности. – Мой бедный Олли! – я усмехнулся, продолжая нежно ласкать бархатистую кожу лица. – Таким одиноким, брошенным и никому не нужным. – Ч-что? – раздражённо, с силой вздернув подбородок, высвобождаясь от моей ласки, его утонченное лицо исказила гримаса недоумения, удивления и злости. – Ты невероятно красив: твое аристократическое утонченное лицо, идеальное стройное тело, эти изящные тонкие руки и роскошные белокурые локоны. Ты и сам прекрасно знаешь это. Ты подобен цветку – королевская лилия! Ты эффектен и привлекаешь людей, словно мотыльков на яркий свет, они не просто обращают на тебя внимание, все они жаждут обладать тобой, хотят подчинить тебя себе. Однако стоит им узнать тебя ближе, увидеть твою настоящую сущность, как они тут же отворачиваются от тебя. Внутри ты пустой, жалкий и безжизненный, пропитанный собственным ядом, прогнивший насквозь. Нет, мой Олли, ты не прекрасный цветок, ты всего лишь дикий сорняк, паразитирующий на своих жертвах, обманывая их своим ослепляющим внешним видом, но в итоге всегда остающийся в одиночестве. – Хватит! Как мне надоел весь этот бред! Ты постоянно твердишь, будто сумасшедший, как прекрасно мое тело, мое лицо, мои руки. Я устал от этого. И прекрати уже называть меня кличкой домашнего питомца, я – Оливер! Мне осточертела твоя одержимость мной, своими картинами, этой выставкой, – он рассеяно сел на кровати, сгорбившись всем телом и поджав ноги, укутавшись простыней, словно вдруг впервые застеснявшись своей наготы. – Мне не интересен ни ты, ни твое творчество. И спал я с тобой только ради того, чтобы иметь возможность вернуть Кристофера. – Мой глупый Олли, какой прекрасный и великолепно продуманный план, и какое нелепое его завершение, – я взглянул в его искаженное злостью лицо, наполненные слезами глаза, на трясущиеся в бессилии руки, комкающие постельное белье. – Ты бесчувственный, эгоистичный и самовлюбленный мальчишка, и я знал это с первой минуты нашего знакомства. Но это именно то, что меня в тебе привлекает. Именно сейчас, в данную секунду ты красив, как никогда. Именно сейчас ты обнажен передо мной. Ты сможешь быть счастливым только тогда, когда сам этого захочешь. Когда перестанешь скрывать свое истинное лицо и откроешь свои слабые стороны. Когда сам захочешь, чтобы тебя приручили. Только тогда тебя смогут полюбить, именно тебя, а не красивую оболочку, тебя, а не твое тело. Но пока ты этого не осознаешь, ты будешь все так же прекрасен, но по-прежнему одинок. Однако у каждого цветка есть свой срок увядания, не забывай это, О-л-и-в-е-р. Он так мне ничего и не ответил, опустив взгляд, поджимая дрожащие губы, комкая мятые простыни, на которых расползались мокрыми пятнами следы от слез, что бесшумно скатывались по его щекам. С тех пор мы больше не виделись. Кристофер и Микки помирились и продолжили подготовку к свадьбе. Насколько мне известно, Оливер делал еще несколько попыток сблизиться с Кристофером, на что получил категорический отказ. Я же закончил работать над картинами и благополучно открыл выставку. Небольшую галерею работ, на каждой из которых был изображен он. Прекрасный обнаженный белокурый юноша, окутанный полупрозрачными мазками лазурной дымки, словно отдаляющей его от зрителя и скрывающей в глубине этой синевы. Выставка быстро получила популярность и, на удивление, картины уходили с молотка по баснословным ценам, пополняя избранные коллекции ценителей искусства. *** – Разрешите представить, сегодня в нашей студии молодой начинающий, но далеко не безызвестный, талантливый художник Стэнли Уотсон! – Меня пригласили в студию на обзор моей прошедшей выставки, и вот сейчас, с непривычки щурясь от яркого света софитов, я давал интервью самому известному телеведущему на одном из рейтинговых телевизионных каналов. – Итак, Стэнли, ваша выставка произвела невероятный фурор в творческой среде. На всех ваших работах присутствует образ одного и того же человека. Это какой-то определенный человек или собирательный образ? – Спасибо, Питер, за столь лестные слова. Вы абсолютно правы, на всех моих картинах так или иначе изображён образ одного и того же реально существующего человека. – Как интересно! А это какая-то известная модель? – Нет, отнюдь, этот человек впервые выступал в качестве модели и это был его первый опыт позирования. – Каждая ваша работа, Стэнли, наполнена такой чувственностью и страстью, пропитана мощной эмоциональной и сексуальной энергетикой. Признайтесь, какие отношения вас связывают с этим человеком? – Что вы, это была всего лишь работа, от которой каждый получил именно то, что хотел, – я на секунду задумался и, улыбнувшись, посмотрел прямо в камеру, – но вы абсолютно правы, этот человек действительно очень важен для меня! – Вы готовы назвать имя этого таинственного незнакомца? – Не думаю, Питер, что он бы хотел этого, учитывая, что этот человек добровольно покинул творческий мир и вряд ли когда-нибудь вернется к искусству. Впрочем, ему стоит помнить, что мой дом всегда открыт для него. – Что ж, Стэнли, ваши картины пользовались повышенным спросом и уходили с молотка по невероятно высоким ценам. Тем не менее, у нас есть информация, что есть одна картина, которую вы категорически отказались продавать. Поправьте меня, если я ошибаюсь, ее название «Черное сердце»? По стилистике она очень отличается от остальных работ: прочие ваши картины пропитаны воздушной легкостью, дымкой невесомости и налетом эротизма. Эта же работа довольно темная, мрачная и даже, я бы сказал, устрашающая. Говорят, вы сами назвали ее «сердцем» всей галереи. Ходят слухи, что предлагаемая цена за нее превысила на сегодняшний день общую стоимость всех проданных картин. Можно узнать причину отказа ее продажи? – Эта картина – воплощение внутреннего отражения зачастую скрытой от глаз таинственной, соблазняющей, пожирающей и отравляющей своей неизбежностью темной стороны любого на первый взгляд прекрасного образа. Я всего лишь хотел оставить для себя хоть какое-то воспоминание, не более того. *** Распахнув входную дверь, я мысленно улыбнулся, что предусмотрительно тщательно вытер каждую из использованных мною рабочих кистей, аккуратно разложив их по размеру, прежде чем открыть, – разговор обещал быть долгим: – Давно не виделись, Оливер! Чем обязан? Он был явно растерян, нервно перебирая и выкручивая свои длинные изящные пальцы. Мягкий свитер свободного покроя скрывал ссутуленные плечи, а волосы, так непривычно растрепанные, словно он только что проснулся, мягкими локонами спадали на лицо, скрывая темные круги под глазами. На секунду он замер, с надеждой вглядываясь в мое лицо, словно ожидая моей реакции, но, поскольку я продолжал молчать, горько усмехнувшись и глубоко разочарованно вздохнув, начал первым, медленно, с трудом подбирая нужные слова: – Знаешь, Стэнли, я долго думал над твоими словами. Ведь ты был прав, абсолютно прав… во всем… Черт, это даже смешно! Я всю свою жизнь искал человека, который бы принял меня таким, какой я есть, принял целиком, со всеми моими странностями и недостатками. И я до сих пор все никак не могу понять, как Кристофер мог выбрать этого… такого тихого, ограниченного и посредственного парня… – Вообще-то этот парень – мой брат! – Не понимаю, ведь я намного красивее, у меня есть стиль, манеры, положение в обществе… а в сексе, я ведь никогда ни в чем ему не отказывал, я многое могу и умею, ты и сам это можешь подтвердить… – Оливер, ты слышишь себя? Мало того, что ты пришел в мой дом и сейчас говоришь мне про другого мужчину, ты жалеешь не того, что потерял его, ты жалеешь о том, что он выбрал не тебя. На его месте мог оказаться кто угодно. – Стэнли, милый, я думаю, что на сегодня уже достаточно… ой, прости, я думал, что ты уже закончил! – с улыбкой прошептал молодой невысокий омега с огненно-рыжими длинными волосами, почти скрывающими изящную шею и обнаженные глубоким вырезом угловатые ключицы, покрытые яркими кляксами веснушек, без тени смущения прильнув ко мне с нескромным поцелуем, и, с вызовом подмигнув в сторону Оливера, покинул мой дом. – С нетерпением буду ждать нашей следующей встречи! Au revoir! Неловкость момента прервал нервный смех Оливера, неуклюже прикрывающего лицо дрожащими руками: – Дурак, какой же я дурак! Действительно, глупо вышло… прости, я вовсе не хотел тебя беспокоить. Спасибо, что выслушал меня, я, пожалуй, пойду… – попятившись, он отвернулся, стараясь не смотреть мне в лицо, и быстро зашагал прочь. – Оливер! – я окрикнул его, заставив остановиться. – Скажи, зачем ты сюда пришел? Неужели только для этого? Признайся хотя бы раз в жизни, чего ты хочешь на самом деле! Признайся не мне, признайся самому себе! – Чего я хочу? Я хочу… хочу, чтобы ты называл меня, как и прежде, своим Олли… хочу, чтобы ты смотрел только на меня, рисовал только меня, восхищался только мною, любил только меня… – он так и не обернулся, обхватив голову руками, зарывшись длинными пальцами в спутанные волосы, с каждым словом повышая голос, практически переходя на крик. – Забудь о существовании других мужчин, скучай по мне, когда меня нет рядом, злись на меня, когда я делаю что-то не так, ревнуй меня, когда кто-то другой проявляет ко мне интерес, борись за меня, если я захочу уйти… – Мой прекрасный глупый Олли! – Я медленно подошел и обнял его сзади, крепко прижимая к груди и нежно целуя в затылок. – Черт, Стэнли, если это и есть любовь – я никогда не хочу больше никого любить! *** В полумраке мастерской, освещенной лишь отблеском почти потухших свечей, на скомканных простынях мирно спал полностью изможденный, удовлетворенный после нескольких часов занятий любовью белокурый омега, впервые, по-детски свернувшись калачиком и сложив под голову руки, а за мольбертом творил художник, под плавными мазками легких почти невесомых движений кисти которого в глубине черного сердца, изображенного на картине, расцветало подобно цветку, наполняясь яркими разноцветными красками, зарождающееся пламя любви. Оливер беззвучно подошел ко мне сзади, привычно прильнув обнаженным телом и склонив голову на мое плечо, обжигая кожу горячим дыханием. – Прости, Олли, я уже почти закончил. Ложись, я скоро подойду. – Стэнли, а почему ты отказался продать именно эту картину? Я слышал, что за нее предлагали очень высокую цену. Сделав еще несколько завершающих мазков, я пристально осмотрел картину, удовлетворенно оценив результаты работы, и развернулся, глядя Оливеру прямо в глаза, казавшиеся в полумраке комнаты практически черными, в которых сейчас отражались тлеющий огонь угасающей свечи, почти завершенная картина, получившая новую жизнь, и я: – Потому что твое сердце может принадлежать только мне!