гелиос не равно солнце

Серебряные шарики в маятнике бьются друг об друга, передавая всю накопившуюся энергию в себе. Лухань поворачивает голову немного набок, а воздушные кудри рыжего каштана чувствуют каждое движение и немного непоседливо начинают путаться. Импульс в шариках начинает затухать, и они останавливаются, поэтому Лухань снова запускает колыбель Ньютона в действие.  - Лухань, с вами все в порядке? В кабинете психиатра пастельных тонов немного холодно вне зависимости от времени года, а за окном такой же скучный и холодный ноябрь, как и кремовые стены, увешанные лицензиями. Этот месяц никогда не может определиться со своей погодой, поэтому сыплет мокрый снег.  Лухань переводит взгляд на окно, а потом на серебристый маятник, и видит в шариках недовольное отражение своего психиатра, мужчины-бульдога со слишком надутой нижней губой и множественными складками на лице из-за старости и веса. - Знаете, если бы не сила трения, то это была бы первая модель вечного двигателя, - указывает на маятник Лухань, - а сейчас это просто игрушка в офисах для снятия стресса. Всего одно «но», и все так мерзко летит к чертям. Психиатр поднимает глаза, упрятываемые под складками, и качает головой, что-то постоянно записывая. Толстые короткие пальцы дрожат, и рот тоже у него сводит судорогой, поэтому когда мужчина-бульдог говорит, то заикается. Лухань испытывает к нему в некоторой степени жалость и в некоторой степени неприязнь.  - Лухань, с вами все в порядке? А Лухань по-прежнему старается игнорировать все и играет с алюминиевыми шариками. Наступает слишком неоднозначное молчание, поэтому приходится ответить. - А имеет ли смысл ваш вопрос? Ведь в порядке я или нет, решаю, видимо, не я. - Лухань... - Пожалуйста, сделайте все вид, что всё со мной в порядке. От холода и сырости Лухань прячет пол-лица под горлышком своего еще студенческого нежнейшего серого цвета с отливом голубого свитера, закутывая еще себя бежевым коротким пальто.  Это существование сложено из множества миров, наложенных друг на друга, и в этой призме отражается вселенная. Вот сегодня сюрреалистичный мир ноября с нотками нуара на улице, а когда-то был простой октябрь с увядшими деревьями. Вот сегодня Лухань ходил к психиатру, а когда-то никто не сомневался в его адекватности.  Если бы вселенная Луханя имела название, то он бы обобщил ее одним словом: «Колба». Это глупейшая история о том, как Лухань, преподаватель астрофизики, не выдерживает очередной глупости очередного не готового к его экзамену студента и кидает в него колбу. К счастью, промахивается. Но теперь Лухань проверяется на профпригодность. Спускаясь в метро, его ослепляет слишком яркий свет подземки. У перехода к эскалатору Лухань видит, как слегка потрепанный мальчик лет семнадцати с льняными волосами и какой-то странной и искренней улыбкой пытается из собственных слишком тощих бедер сделать бонго, хлопая по ним, словно они правда могут быть барабанами, и что-то поет отдаленно знакомое. Лухань бросает ему пару монет.  - Пусть тысяча сияющих Солнц, окружающих вас, сделают ваш день удачным, - машет ему вслед мальчишка, а затем блаженно смотрит вверх. На потолке сияет огромное множество люминесцентных ламп.  Лухань кивает безумству мальчишки, и тот продолжает махать ему до того, пока Лухань полностью не теряется из его поля зрения.  В кабинете психиатра не оказывается колыбели Ньютона, и Луханю ничего не остается, кроме как что-нибудь говорить.  Лухань начинает говорить о законе Мерфи, о том, что он слишком спокойно жил, поэтому случился такой непредвиденный катаклизм, за которым последовал поток неудач. О, да, потому что если бы эта чертова колба не попалась ему под руку, то все было бы в порядке и в его хрустальную и упорядоченную вселенную никто бы не вторгся. Лухань бы работал, объяснял наличие пятен на Солнце, закатывал глаза на глупые предположения студентов об апокалипсисе, а теперь он вынужден сидеть и обсуждать свои психологические проблемы, стараясь при этом показать, что адекватность - его лучшая черта. - Вам тридцать лет, и вы не женаты. Вашим единственным увлечением является изучение Солнца. Вы живете рядом с университетом и предпочли бы в нем остаться жить. - Все верно, - кивает Лухань, - я вообще домосед, я за последние десять лет впервые в метро спустился. - И как? - скептически надувает нижнюю губу мужчина-бульдог. - Прекрасно, встретил мальчика-сектанта, поклоняющегося лампам. Отличный такой. Дружелюбный. Мужчина-бульдог с собачьим подозрением исподлобья смотрит на Луханя и берет из своего специального письменного стола листочек-рецепт, записывает на латинском названия препаратов. В этом Лухань не сомневается и понимает, что если он возразит что-то, то вызовет еще большие сомнения, поэтому молчит, пытаясь отвлечься, и смотрит на беспокойный ноябрь за окном. - Лухань, - протягивает свою большую ладонь к Луханю с рецептом, - надеюсь, вы не возражаете, если еще походите ко мне. Как иронично, что Лухань некогда из исследовавшего становится исследуемым. Следует сардонический смешок в адрес собачьего доктора.  - Ладно. Лухань кидает купюру в десять тысяч вон в маленькую бумажную коробку беспризорника. Мальчик удивленно и благодарно смотрит на него.  - Как зовут-то тебя? - Сехун. - А меня Лухань, и знаешь что, меня сегодня посчитали сумасшедшим, не поверив в существование тебя. Вот. - Бывает и хуже, - говорит Сехун и приглашает его сесть рядом с ним. Мальчишка поет в основном детские песенки, которые знает даже Лухань со своим китайским происхождением, поэтому иногда подпевает ему. Люминесцентные лампы горят и освещают выступление странного дуэта, в которое Лухань, как ни странно, вписывается. - Это тысяча сияющий Солнц? - спрашивает Лухань, указывая на лампы. - Ага, - кивает Сехун. В подземном свете, ярком и неестественном, Луханю кажется, что у Сехуна совсем белые волосы, что тот седеет на глазах. - Но это не звезды. Звезды греют. - Лухань, эти звезды греют избранных. - Не понимаю, но попробую понять. И Сехун ему кивает. Мальчишка так же счастливо машет на станции в прощание. Лухань думает, что больше в жизни не будет ездить на метро, если там нет детей-сектантов. Мужчина-бульдог, словно погружаясь в летаргический сон, сопит ноздрями и ждет, когда Лухань скажет ему что-нибудь, но тот только рассказывает о строении Солнца, про расширяющуюся вселенную, про Стивена Хокинга - про все, кроме него. А потом Лухань достает из своей небольшой кожаной сумки на плече колыбель Ньютона и начинает полностью игнорировать психиатра, который минут пять уже как уснул. - Вы кинули колбу после какого вопроса? - После вопроса о Солнце. - Понятно, а что сказал вам студент? - То, что Солнце умрет очень скоро. Ножом по сердцу, знаете ли. - О, понятно-понятно, - захрапел собачий доктор, - завтра еще расскажете про Солнце, хр-р-р-р. - Я...эм-м-м...не считай меня чокнутым, но я принес плед. - Серьезно? - Ну холодно же. Ноябрь. Лухань достает из пакета большой твидовый плед кофейной палитры и укрывает им себя и Сехуна. Мальчишка невнятно и немного смущенно хлопает ресницами своих темных раскосых глаз и как-то совсем на северном диалекте благодарит его, поэтому до Луханя доходит раза с пятого. И Лухань тоже благодарно кивает так, что каштановые кудри вновь клубятся на его голове. Сехун говорит, что это очень мило, когда волосы живут отдельно от его хозяина. - На вашей голове живет своя вселенная, - говорит Сехун и ловит одну непослушную кудрявую прядь с лица Луханя и прячет ее за ухо. На белом узорчатом потолке метрополитена гаснет люминесцентная с желтым освещением лампа. Сехун говорит, что это умерла одна звезда и на ее месте родится новая. Лухань говорит, что у каждой звезды есть название и спрашивает, как зовут мертвую звезду. Сехун говорит, что это не так важно. Лухань предлагает спеть за упокой ее субстанции.  И они поют. - Почему, имея красивую внешность и хорошую работу, вы одиноки, Лухань? - бульдог сегодня в настроении, поэтому из-под складок видны слезливые, блестящие глаза, а маленькие руки с толстыми короткими пальчиками не могут удержаться на месте, поэтому мужчина-бульдог теребит почти каждую деталь на своем столе. Он счастливо смотрит на часы, и, похоже, настрой в самом лучшем расположении. А Лухань в ответ лишь жмет вопросительно плечам, оправдываясь тем, что об этом он задумывался, но ответа у него нет. Просто так вышло, что орбиты его вселенных не соприкоснулись с орбитами чужих вселенных, а когда недостаточно взаимодействия друг с другом, то тела просто не притянутся. Это физика человеческих взаимоотношений, утверждает Лухань, и нет какой-либо в ней зависимости от работы и внешности. Это лишь вторичные факторы. В общем, Лухань серьезно не знает, почему он одинок. Скорее всего, просто его интересы не разделены с другими, вот и всё. - У меня были отношения, правда, лет пять, может, семь назад. - Понятно, но у вас есть Солнце. - Да, Солнце есть у всех, - смеется Лухань, - а тысяча Солнц только у одного.  - Лухань, с вами все в порядке? - заикаясь, жалостливо спрашивает бульдог. - Да, сделайте вид, что все в порядке. - Давай прогуляемся. Мне хочется посмотреть на метрополитен, - чтобы не слышать отказа, Лухань добавляет, - я плохо ориентируюсь в незнакомых помещениях. Сехун молча встает, отряхивая свои старые потертые джинсы, и утвердительно кивает. Лухань замечает, как мальчишку пробирает озноб, но тот старается не подавать виду, хотя по худым трясущимся ногам, гусиной коже и отстраненному виду об этом легко догадаться. В метрополитене сияют огни не слишком ярко, как живые лампады, но достаточно, чтобы осветить любой потаенный уголок. И Лухань ничего не упускает из виду. Сегодня ноябрь. Холодный, рутинный и иррациональный ноябрь с мокрым снегом, с ледяными дождями, перепадами температуры, простудой, теплым пледом и книгой Рэя Брэдбери о лете. Лухань вновь берет с собой теплый кофейный плед с кисточками-косичками на концах и укрывает им себя и Сехуна, обещая подарить его мальчику. - Мы выглядим глупо, - смеется Сехун, прижимаясь к худому плечу другого, а карамельные локоны Луханя щекочут нос мальчишки, отдавая запахом дома и тепла. Просто Сехун выше на полголовы, впрочем, судя по наивной улыбке, ему это нравится. - О, а разве так не гуляют? - Ну, по крайней мере, не в метрополитене... - Значит, они - глупцы, раз не гуляют так в метро, - хмурится Лухань, - впрочем, я и так сумасшедший. - Правда? - Правда, ребенок-сектант. Так они ходят около часа, рассматривая разные лампочки: мигающие, гаснущие, наполненные ртутью, слишком яркие, слишком по-солнечному желтые, слишком, слишком, слишком. А еще парочку неработающих, которых провожают грустным взглядом. Лухань говорит, что без них неидеально светило, а в душе немного пусто. Сехун каждый раз исправляет слово «лампочка» на «звездочка». Бедный ребенок, что с него взять. Зарываясь лицом в теплый плед так, что видно только льняные волосы, Сехун прячет слишком счастливую мордочку с кошачьим прищуром, который можно разглядеть в печальных полумесяцах глаз.  Бедный ребенок, что с него взять. Он машет счастливо рукой, зарывается носом в те части пледа, под которыми укрывался Лухань, пытается ловить остатки его запаха, его тепла, его присутствия.  Луханя сковывает теплая-теплая тоска. Такая, что хочется остановиться и протянуть Сехуну руку, но двери вагона уже закрылись. Бедный ребенок, что с него взять.  - Я в печали. - А что такое? Лухань говорит, что сейчас особенно сильно чувствует, что он одинок. Просто такое странное ощущение после долгого душевного скитальчества, побега от социума и городского отшельничества, словно тебе ударили ложкой по лбу и заставили есть свою реальность в виде невкусной каши. Про ребенка-сектанта он решает промолчать, чтобы психиатр не смог еще найти какую-либо странность. - Если я заведу кота, это пойдет мне на пользу? А вообще плохая идея говорить о кошках при большой собаке, но бульдоги крайне спокойны, поэтому доктор кивает и говорит, что любой вид общения Луханю пойдет на пользу. - Тогда заведу кота, - улыбается Лухань. - Хоть десять. - Ну это уж когда совсем станет одиноко. Собачий доктор впервые улыбается Луханю. - Не хочешь попить чай и...остаться у меня? - Звучит подозрительно, - щурясь своими раскосыми глазами, протягивает настороженно мальчишка, точно кот. Лухань пятится назад от изумления, хлопая своими длинными и мягкими ресницами, приоткрывает небольшой рот и, находясь в минутном ступоре, начинает осознавать, что предложение от взрослого мужчины, хотя и выглядит он, как ровесник Сехуна, звучит весьма странно. Отсутствие личного общения дает о себе знать. Лухань чувствует стыд за вот такого себя, клянется Солнцу, что он последний идиот, и сейчас ноябрь не только перепады температуры, но и настроения, поэтому Лухань неожиданно начинает чувствовать боль, словно ему дали кувалдой по голове. Обидно, черт возьми. - Я не это имел в виду, я хотел домой ко-о-о-о-о-ота, - на последней фразе он завывает, как маленький. Просто Лухань - сущий интроверт. Он хотел как лучше, сделал большой шаг, решил приютить к себе Сехуна, а его обвиняют в таком. Лухань хотел, чтобы все было хорошо. Хотел, хотел, хотел. Он с большой обидой говорит ему это. Сехун заливается от смеха. - У меня есть дом. - А... - Мне тут нравится, звезды вокруг. - Это лампы. - Это звезды. Лухань думает, что этот поступок был еще хуже предыдущих и ему на лбу надо высечь «истеричный инфантил». Сехун предлагает ему спеть дурацкие песенки, а Лухань игнорирует и думает о том, что этот приступ необоснованной истерики был немного показательным. Лухань нуждается в тепле. Так панически, что если он с ним соприкоснется прямо сейчас, то решит покончить жизнь самоубийством, потому что не в силах вынести такого океана сдержанных чувств, которые копились так долго и старательно. Сехун его приобнимает за плечо, мол, «всё в порядке, Лухань, всё в порядке» и улыбается кошачьей улыбкой, если бы у Луханя был космический корабль, то он бы отправился к Солнцу, чтобы оно прожгло его до остатка маленьких частичек пепла. Ни у Луханя, ни у Сехуна ничего не в порядке. Ни-че-го. - Смотри, сколько звезд вокруг, - указывает на потолок Сехун. Ничего не в порядке. - Я покажу тебе звезды, а не лампы. Сегодня ноябрь, а завтра декабрь. Рутина должна кончиться. Лухань звонит в университет, и ему разрешают пройти в исследовательский центр. Сехуна такая вещь почему-то не радует, но он соглашается посмотреть на звезды Луханя, причем их принадлежность к астрофизику он подчеркивает неоднократно.  Мощный телескоп с тщательным трудом и нежностью Лухань настраивает на нужные координаты, и перед его глазами расцветают на черном полотне вселенной разные созвездия, симметричные переплетения мигающих и разноцветных светлячков. Нежнейшее тепло разливается по телу, словно горячий чай с цветочным медом в простуду, когда Лухань смотрит на звезды. Они только на первый взгляд кажутся однообразными, но у каждой свой цвет, размер и расположение, а еще, быть может, одна из них греет кого-то далекого. Недосягаемость кажется такой прекрасной. Лухань улыбается. - Ну же, посмотри, Сехун. Сехун канючит и совершенно не хочет на них смотреть. Луханю становится больше грустно, чем обидно. - Обещайте, что это меня не разочарует, - неожиданно выдавливает из себя Сехун. - Обещаю. Беспокойство Сехуна кажется Луханю слишком необоснованным и странным, но в то же время слишком искренним и наивным. Сехун расправляет грудь и глубоко вздыхает, стараясь унять то свербящее внутри. Он щурится, заглядывая в изогнутое стеклышко. - Это звезды? - как-то беспокойно спрашивает Сехун. - Это звезды. - Вы только что разрушили мой мир. Стоит ли благодарить? Бежит от реальности не только Лухань, но и Сехун. Только один к одному Солнцу, а другой - к тысяче. И стоит ли благодарить Луханя за то, что он разрушил чью-то вселенную, наполненную одиночеством и пустотой? - Прости меня. - Всё хорошо, сделайте вид, что всё со мной в порядке, хорошо? - говорит Сехун, шмыгая носом и стараясь сдержать ту плотину, которая сдерживает океан внутри. Но это бесполезно, Лухань знает. Психиатр становится совсем похожим на ленивого пса. Тот только храпит или что-то пытается пробубнить, когда Лухань говорит, что он чувствует вину за то, что полез туда, куда его не просят. Пес лишь понимающе смотрит, но сказать ничего не может. Лишь пялится своими слезливыми глазами на Луханя и страдальчески бурчит по-собачьи, мол, «все в порядке, все в порядке». Может, Лухань действительно сошел с ума, и все на самом деле в порядке? Ага, а еще у Сехуна, у которого нет, видимо, друзей, и их заменили лампы метрополитена, все в порядке. А еще у Луханя, который кинул чертову колбу и которого из-за этого лишили Солнца, и он теперь не видит никакой для себя альтернативы, все в порядке. ВСЕ В ПОЛНОМ ПОРЯДКЕ. Просто их вселенные были убиты, и они, как рыбки на суше, барахтаются. Пожалуй, идея с космическим кораблем и полетом на Солнце не так уж плоха. Стоит занять место еще и для Сехуна. Лухань патрулирует место Сехуна в переходе и ждет, когда тот, может быть, объявится. На четвертый день декабря он приходит, а в пакете у него тот самый кофейный плед. Сехун смотрит на Луханя как-то странно. Ни грустно, ни радостно, никак, никак, никак. Хочется окликнуть Сехуна с «хей, это же я, и не нужно на меня так смотреть» и добавить «я же тебе как-никак друг», а потом еще неуверенно и тихо «наверное, может быть, но я бы хотел им быть». Но слова прочно оседают в горле и не хотят вырываться наружу. Лухань захватывает краешек тонкой для декабря грязно-синей куртки и ничего не говорит, потому что не знает, с чего ему следует начать. Сехун садится рядом и достает плед. И укутывает им себя и Луханя. Только видно волосы цвета льна под кофейным пледом с множеством кисточек, а еще чувствуется горячее дыхание где-то рядом с шеей. Сехун кладет голову на плечо, зарываясь носом в чужое пальто, и начинает грустно завывать детские песенки. Дайте уже один конец к Солнцу и побыстрее. Лухань не в силах сдержать чувства. Он просто очень сильно устал от такой ноши. И, пожалуйста, Сехун, не делай ее еще тяжелее тогда, когда ты прижимаешься, едва касаешься пальцами до чужих и вообще. Но вселенная Луханя убита, как и вселенная Сехуна: им некуда бежать. И все-таки Лухань под пледом сжимает чужую ладонь и целует Сехуна в затылок почти воздушно. Маленькая девочка лет семи с косыми косичками пробегает мимо них и радостно зазывает некого Тору к себе, а ее мама недовольно качает головой и говорит, что никакой воображаемой собаки по имени Тору нет. Но девочка ее не слышит. Лухань думает, что когда-нибудь ее вселенную с Тору тоже убьют. Пожалуйста, хоть бы на этот момент с ней будет кто-то рядом. Пожалуйста, хоть бы на этот момент с ней будет кто-то рядом. Она не будет одинока. Она не будет одинока. Сехун машет ей вслед, и она отвечает тем же. А потом Сехун и Лухань поют.