Когда люди так брошены людьми, как мы с тобой - нечего лезть к Богу - как нищие. У него таких и без нас много! М. Цветаева "Повесть о Сонечке".
Бабульки под окном что-то мутят, Воронов уверен. Они странно поглядывают на траву и поедают бутерброды посреди детской площадки, дико жестикулируя. Антон откладывает подаренный когда-то Тимом бинокль (полезная, кстати, штука) и делает глоток чая. Ничего, он выведет их на чистую воду. Рано или поздно, так или иначе. (Просто не сегодня, сегодня у него полноценное свидание).***
- Ну, она Таня, понимаешь? - Отъебись, придурок, и оставь мою мать в покое. - Но твою почти-девушку зовут Таня и твою маму зовут Таня. Ты хочешь чем-то поделиться с классом? Антон закатывает глаза, отпихивая Стаса, и пытается сделать что-нибудь с волосами, потому что заснул с мокрой головой, и теперь просто гнездо, а времени мочить нет, потому что у них дома не существует фена, а на улице не особо жарко для походов с... - Антон, земля вызывает, нечего так серьезно задумываться о смысле жизни. Я все это к тому, что Фрейд был бы горд тобой, мой друг. - Идиот, пиздуй отсюда, ты мне сегодня не нравишься, я тебя не люблю. Стас смеется.***
Они идут на рок-оперу – и Антон, откровенно говоря, обращает больше внимания на мягкий изгиб ее губ, глубокий голос, завивающиеся волосы и красивые ногти, чем на актеров, пытающихся сделать «Юнону и Авось» совсем невыносимой (потому что Резанова с какой-то стати играет мужик за, кажется, семьдесят, а песни режут слух), но Таня сидит, подавшись вперед, и с неподдельным интересом наблюдает. Воронов бесстыдно зевает в конце представления. Антону кажется, что он может влюбиться, когда она закатывает глаза на его несмешные шутки и позволяет поддержать себя при переходе через дорогу. И он почти уверен в этом к концу вечера, когда Таня приподнимает бровь и спрашивает, не хочет ли он подняться к ней. Без приглашения выпить чаю, посмотреть альбомы или там проверить монстров под кроватью. Она так и говорит: «Как насчет секса на ночь?». И как тут устоять, честное слово.***
В понедельник Антон практически залетает в аудиторию (если убрать из картинки его руки, полные документов, и коленку, ноющую каждый раз после перелома в девятом классе на грозящийся быть дождь), напевая белый шиповник, дикий шиповник. И он просто не может остановиться, это были чудесные выходные, но все-таки одергивает себя. Конечно, ровно до тех пор, пока пара не подходит к концу (пять минут осталось, пять минут). - Белый шиповник, страсти виновник, разум отнять готов… - Что за ретро вы поёте? – спрашивает кто-то с задних рядов, и Антон закатывает глаза. Он, вне всяких сомнений, в курсе, что в их возрасте нужно целоваться по подъездам и пробовать самые дешевые коктейли в барах типа ирландского, но какая-то культура должна присутствовать. - Кто сказал? И, перед тем как ответить, обдумайте последствия. Оставлю на второй год всех тех, кто не знает классику, честное слово. - Мы не в школе. Антон пренебрежительно фыркает, выковыривая из ящика стола маленькую шоколадку. После успеха своей миссии, он поднимает взгляд и обнаруживает целую группу студентов, уставившуюся на его добычу. Голодные. Студенты. Пялятся. На. Его. Шоколадку. - Не-а, фиг вам. Вы не в курсе одного из лучших произведений, какие шоколадки. Тем более, тут и самому мало, ну. - Это "Юнона и Авось". Вообще-то, подсознательно он готовился к тому, что шоколадку придётся делить с Мариной (а та разочаровывает, потому что молча сидит, практически уткнувшись носом в стол), но это говорит Кристина, удивляя, кажется, всех. - Что? Я с бабушкой ходила в январе в театр музкомедии. Антон улыбается, мимолетно раздумывая, видели они одну и ту же постановку с одинаковыми актерами или все-таки его студентке повезло больше, ломает шоколадку напополам и подзывает ее к себе. Кристина идёт, но с большим сомнением. Воронов рад, что смог воспитать в них ожидание подъебки каждую минуту. Как только она собирается взять сладость, он быстро отодвигает шоколад на другую сторону стола, громко цыкая. - Запомни - лучшая версия "Юнона и Авось" с Караченцовым и Большовой. Иное не котируется. Антон все-таки выдаёт ей приз - две маленькие карамельки (он честно их стырил из приёмной) - и бровью предлагает присесть на место. Кристина смеётся в ответ и слушается. - Так что это всем задание - к следующей паре посмотреть "Юнона и Авось". Буду пытать огнём, если ослушаетесь. - Так у нас тут римское право... - Ну да. Считай, я так демонстрирую специфический институт римского семейного права - отцовскую власть домовладыки, patria potestas. Я sui juris*, а вы подчиняетесь. А теперь давайте, шуруйте. Время обедать. - А Вы? - А у меня шоколад, - отвечает Антон, и, славу небесам, все смеются. И он думает: а еще Таня. (- Я ужасный человек, - громко провозглашает Воронов, когда все-таки решает пойти на обед, присаживаясь за стол и мимолетно целуя Таню в щеку. Та приподнимает бровь и стучит ногтями о поверхности стола: трам-пам-пам, Антон предвкушает лекцию о проявлении внимания в общественных местах и детском поведении. - Ничего, я помогу тебе зарыть труп, - не отрываясь от телефона, утешает его Стас, и Антон закатывает глаза. - Ценю твою горячую поддержку, мой друг, но дело не в этом. - Если ты снова выпил последний кофе у нас в доме, то... - Я использую свою власть над учениками в грешном ключе. Не учу их предмету, а учу вкусу. - И что здесь нового? - Действительно).***
Это одни из лучших двух недель, что дарила ему осень за всю жизнь (и говорить больше ничего не нужно, уточнения не требуются), а потом Таня знакомит его с главным мужчиной своей жизни, и все летит к чертям. Не сразу, конечно, - он правда пытается заткнуть внутренний верещавший голосок, но не получается. Раз за разом всплывают вопросы: ты этого хочешь? Ты к этому готов? Оно – то самое «твоё»? Антон предлагает им расстаться в начале ноября, и, кажется, ее это не особо заботит – она даже целует его на прощание и предлагает все так же обедать вместе. Воронов подавляет дурацкое желание позвонить матери, потому что, кажется, у него разбито сердце. С ним такого со школы не случалось, и он не помнит, как тогда пережил такое. Но он, ясное дело, не звонит - он давно вырос из возраста, где требуешь от судьбы карту движения по жизни, чтобы не попасть в катастрофу, а мама, вероятно, мило спит.***
Разбитое сердце - это, правда сказать, чудесная метафора. Красивый образ, воспетое в книгах событие. Положа руку на сердце, Антон как-то всегда надеялся, что его обойдет - он ведь удивительно осторожен. Честно говоря, книги брешут, разбитое сердце - это не осколки, это удушающая волна вокруг тебя самого. Но Антон двигается дальше, это вот он умеет, как ни крути, по пути отгораживаясь от мира сарказмом, музыкой и работой.***
- Это просто странно. Ты месяц летаешь на крылышках своей любви, я всерьез подумываю о том, что ты, возможно, скоро съедешь – и бамс, все. Конец. Получите и распишитесь в доставке грустного мешка с Антоном. - "… Я – человек, а человеком быть – это чувствовать боль"**, - читает Антон вслух для Хворостовского и откладывает книгу на стол, делая глоток чая и оттягивая ворот рубашки. Он все еще не оправился и не переоделся после сложного рабочего дня, включающего проведение чертовой конференции с представителями следственного отдела. Почему он вообще участвовал - тот еще вопрос, который Анкушева глубокомысленно проигнорировала. - Это что было? - Это была Марина Цветаева, если тебе интересно. И убери это свое серьёзное выражение с лица, - Антон очерчивает контур своего лица указательным пальцем, как бы демонстрируя, что имеет в виду. - Оно меня нервирует. - А меня нервирует твоя депрессия. - Нет у меня депрессии. Ты не слушал меня? Я же тебе сказал: я человек, а значит, чувствую боль, и это нормально - не всегда же расточать солнечные лучи из своей задницы, верно? - Я тебя спросил, почему вы расстались, а ты мне практически выдал заготовленное начало по какой-нибудь лекции на тему понимания творчества поэтесс 20 века. Заканчивай. Давай. Говори, - Стас давит, глаза его серьезные и готовые понимать, и Антон морщится, затащив ноги на кресло. - Иногда люди просто расходятся, как корабли. Падают с дерева и отделяются друг от друга, как яблоки поздним летом. Гниют как... - Да хватит уже, - просит Стас громко и нетерпеливо, Антон замолкает. На секунду. - Ну а что хватит, все именно так. Несовместимость взглядов, отсутствие понимания и полное... Стас снова смотрит, и это дико бесит. Антон выдыхает задержанный для долгой и бессмысленной тирады воздух и честно выдаёт, потому что шуток больше как-то не находится: - Она хочет серьёзных отношений. - И? - Тебе по-русски не доходит? Ничего, я могу на английском - she wa... - Я не о том. Она что, предложила вам съехаться? Пожениться? Родить ребёнка? - У неё есть свой уже ребёнок. Пока разговора о втором не шло. - У неё есть ребёнок? – переспрашивает Хворостовский быстро, распахнув глаза. Антон качает головой, одновременно забавляясь и желая сбежать от всей беседы в целом. - И когда ты собирался мне сообщить об этом? - А что, обязан был? Я не знал, что ты третье лицо в наших с ней отношениях. А нет, прости, будешь четвертым. Третье место занимает чудесный мальчик по имени Егор. - Егор? Хорошее имя. - О да, я смотрю, ты сосредоточился на самом важном, дружище. Пять баллов. Стас ничего не говорит в ответ, просто молчит и - все еще то самое - смотрит, и Антон сдувается, как шарик со Спанч Бобом сдулся у них на балконе три дня назад: неожиданно. Впрочем, как не Хворостовскому рассказать. Вероятно, именно к нему он бы обернулся беззащитной спиной, предварительно выдав клинок, и не боялся. Так что Антон не боится правды, он ее говорит, разделяя на слова: - Я просто... не готов. Это абсолютно паршиво и чертовски несправедливо по отношению к ней, и я знаю это. Но не готов. И лучше сообщить ей это сейчас, чем когда станет поздно для шагов назад, понимаешь? Меньше боли, даже если с одинаковой порцией трусости. По взгляду Стаса видно, что понять хочет, но не может - не до конца. Связь утеряна между мыслями. Антон закрывает глаза. - Я сам ещё в какой-то мере ребёнок. Это здорово - прийти поиграть с ним или послушать о дне в садике. Дети забавные, но приятно быть каким-то левым дядей, навещающим раз от раза, который не обязан каждый день думать о крохотном существе, что не может о себе позаботиться. Другое дело, когда тебя просят его забрать или посидеть с ним, или ... это ответственность. Это обязательства. К ним нужно относиться серьёзно. Взвесить все и решить окончательно, а не болтаться, как нерешительное дерьмо в проруби. Ему три года, и через две недели он назвал меня папой, ты себе это представляешь? Я думал, что ебнусь в обморок, и он не перепутал меня со своим отцом, он попытался задержать меня в своей жизни и жизни своей матери?.. Что-то типа того. Ты понимаешь. И Антону не нужно открывать глаза, чтобы знать - это Стас понимает. Ни у одного из них не было отца, так сложилось, оба сбежали в Страну Чудес или куда там деваются все непутевые папаши. - И знаешь, что меня взбесило? Не то, что она сначала даже не подумала мне сообщить о ребенке, это можно понять. А то, с какой лёгкостью она пустила меня в его жизнь! Чужого, постороннего мужика к маленькому человечку, что должен быть ее приоритетом. И не смей сейчас пошутить. - Не собирался, - тихо отвечает Стас, вероятно, вспоминания вереницу мужиков, что может-быть-станут-твоим-отчимом-милый. Антон никогда не просил друга рассказать, но точно знает, что тому в детстве досталось много больше паршивости, чем ему самому. - Может, ты ей как раз нужен, чтобы не облажаться. - Все лажают в воспитании детей и учатся на своих ошибках, это нормально. Нет, смотря, конечно, каким образом и в каких количествах, но суть ты понял. - Но? - Ничего. Я не готов. Слишком много и сразу. Я не боюсь - я признаюсь, что не время. Черт, я даже не уверен, что готов делить с кем-то свое личное пространство. И я правда не думаю, что смогу его полюбить, знаешь? - Но это все заставило тебя задуматься? - Конечно, я был бы дебилом, если бы не задумался. Нам к 30 - но ни у кого из нас нет серьёзных отношений. Вот ты, Стас, готов к, не знаю, по-настоящему серьёзной жизни? Не оплате своих счетов и работе, а к семье? Ответственности за другого человека? - Это прямо вопрос: женился бы я, если бы моя девушка забеременела? Да. Антон качает головой, потому что это не то. Не то же самое (он бы, вероятно, тоже женился, если бы все обернулось именно так). - Но хочешь ли ты? Минута, две. Почти три. И, наконец, такое честное и тихое: нет. Антон делает вдох и предлагает чаю, Стас соглашается, но наливает им коньяка.***
Бабки все еще (всегда) планируют что-то подозрительное вечерами на скамейке (больше всего вызывает недоверие та самая, что держит на поводке своего кота), и Антон практически не удивляется, когда утром выходит покурить на балкон и обнаруживает, кажется, группу захвата в своем дворе, что сворачивают двух мужиков рядом с машиной. А еще у него выходной и нет похмелья, чего не скажешь о Стасе, который давится кофе, увидев картину под окном. Бедный, наверное, думает, что уже глюки начались, ой-ё-ёй. Антон его не разочаровывает правдой, ведь мысли о галлюцинациях намного веселей - только хихикает. Но недолго. Хворостовский, мстительный человек, шлепает его скрученным полотенцем по заднице.***
Выходит какой-то новый детектив в кинотеатрах - и все его обсуждают, и пытаются даже его завлечь в дискуссию, отбрасывая ручки и громко ноя. Но нетушки. Не-а. Детективы - это тупо не его, ему, пожалуйста, глубокомысленную драму или туповатую комедию, а лучше забавный мультик, если честно. Но даже смотреть мультики нет желания - оставьте меня в покое, думает он, осенняя хандра, разбитое сердце, счастливая бывшая и отсутствие любимых сигарет в магазине, все идет медленно и верно на фиг, что делать-то. Конечно, настоящая правда заключается в том, что ему никак. Абсолютно равнодушно. Выпотрошено. Чистый лист - хоть начинай заполнять его заново, только в этот раз выбирай краски посимпатичнее. И это пугает, он, вообще-то, не большой поклонник внутренней звенящей пустоты и равновесия. Антон позволяет студентам болтать, потому что, без всяких сомнений, первые пары в понедельник - полное дерьмо. Всегда. Даже если нет похмелья. - Что, вообще никакие? - С чертовски редким исключением. Чертовски. - Тогда другой вопрос, - подает голос Марина, и все словно бы притихают, потому что, вообще-то, сейчас пара, и эта рыжая обычно та самая, что ломает всем веселье. - В детективах много героев-клише. Куча шаблонов. Кем бы вы были? Самим сыщиком? Роковой красоткой? Дворецким? Она сидит, явно довольная собой, и Антон ей это позволяет. Пару секунд. - Шлюхой-горничной,- отвечает так, словно реально сильно задумался над этим вопросом. И затем продолжает: - Ничего полезного бы не сказал, но потратил время и всё запутал. А ещё я чертовски хорош собой, - наигранно театрального провозглашает он, подмигивая всей аудитории. На самом деле, если все так же мыслить шаблонами, он бы оказался маленьким якобы приведением на отшибе, которого боятся люди, хотя, на самом деле, эти самые люди пугают маленького человечка на холме до дрожи, только тшш.***
Антон ложится на скамейку на последних партах, зевая. В его аудитории ремонт, и теперь он бомжует, не зная, куда себя, такого прекрасного и великолепного (сам не похвалишь - никто не похвалит), деть. В учебной части Анкушева, у Стаса пара, и этот придурок выгнал его, сказав, что он отвлекает студентов. Ха. Как только Антон собирается вздремнуть, в помещение входят, судя по всему, три девчонки - со звонкими голосами и высокими каблуками. Воронов тихо стонет, прикрывая рукой лицо, потому что если уж не везет, то, видимо, до конца. А затем они начинают обсуждать суррогатное материнство. К концу получаса Антон тупо устает закатывать глаза и пытаться отключиться. - Познавательно, - громко объявляет он, встает, стряхивает невидимые пылинки на джинсах, только чтобы продлить неловкую паузу, и медленно выходит из аудитории. Ему нужен кофе. Много.***
Стас тащит их на показ "Энни Холл" в оригинале в кинотеатр, и Антон ноет всю дорогу, и он это признаёт, потому что такое бессмысленное времяпрепровождение достойно его стенаний (в отличии от других моментов его нынешней жизни - проблем сердца, например, то точно не достойно; он снова, кажется, чувствует - и верните-ка лучше равнодушие, пожалуйста). И ладно, если бы фильм был на французском или итальянском, но тот на английском. - Ты препод английского, я благодаря тебе и Тиму знаю его на нормальном уровне. И теперь объясни мне... - Снова. -... Почему мы платим по 250 рублей на то, чтобы поехать на другой конец города и посмотреть фильм с чертовыми субтитрами на средних размеров экране, где нельзя кушать попкорн и чипсы, когда могли скачать его и смотреть дома? - Культура. Совершенствование познаний. Ты слышал про социализацию? Люди так развиваются. Где-то между строчек, кажется, затерялось я за тебя волнуюсь после вашего разрыва с Таней, но не сказано вслух, и Антон отказывается обращать внимание на подтекст. К сути дела: - Какая социализация, если я иду туда с тобой? Тем более, в кино не общаются. - Не утрируй тут понятие социализации, ты ведешь социологию. Антон фыркает, честно, что за коверканье значение слова, и кладет две жвачки в рот. "Орбит белоснежный", знай наших!******
Вообще, в кинотеатре оказывается уютно - удобные кресла и много пространства. Стас прямо дышит напыщенным я-же-говорил. Антон его игнорирует, наблюдая за макушками двух девушек, сидящих на ряд ниже. - У меня паранойя, - делится он вслух. И Стас мычит неразборчиво, жуя, если верить упаковке, отруби ржаные. Этот идиот решил перейти на здоровое питание, они же с Масей делают ставки, и Антон точно собирается выиграть. В конце концов, они живут вместе, а спровоцировать этого аборигена, любящего хороший кусок жирной пищи - проще простого. В теории. Но идёт шестой безуспешный день. - Что значит это "мм"? Там сидят Саша с Мариной, видишь? Они меня преследуют. Стас выгибает бровь, поднимая плечами на манер: все может быть. Антон пихает его в плечо, ибо нечего. - Вообще-то, кто кого ещё преследует. По логике выходит, что мы их, - отвечает, наконец, Хворостовский. - По какой такой еще логике? – ерзая, подозрительно спрашивает Антон. - Это они мне сказали о показах фильмов в оригинале. Воронов точно подавился бы водой, если бы пил. Он чувствует себя преданным викингом, которому необходимо отомстить (око за око, зуб за зуб, удар в лоб за бытовое предательство, все такое), но ответить и пожаловаться вселенной не успевает, потому что начинается фильм. Тишина в зале, все такое. Стас громко хрустит своими отрубями.***
Фильм чудесный - с другой стороны, Аллен, возможно, не его любимый режиссёр, но точно входит в тройку любимых сценаристов. Только вот фраза "Люблю - это слово всего не выражает" отдает горечью внутри. Недолго, конечно. - В следующий раз пойдём на Хичкока. «Головокружение» собираются крутить, - объявляет Стас, пока они спускаются по ступенькам в холл кинотеатра. Антон закатывает глаза, ага, как же, щас. - Не собираюсь два часа по новой смотреть фильм про фетишизм и роковую блондинку. Какая глупость. - Смею тебе напомнить, что две твои последние... - Заткнись. Стас затыкается, Антон прикуривает, не беспокоясь о пятнадцати метрах. Сейчас вот выйдут две представительницы юридического, пусть отмазывают. Должны же они, наконец, применить хоть какие-то свои познания на практике, верно? - Чего ждем? - спрашивает Хворостовский. - Курю. Во взгляде так и читается: ты идиот? Почти 12, а им добираться ещё до дома, только бы маршрутки ходили. С них, водителей маршруток, вполне станется именно этот вечер выбрать вечером протеста против красных светофоров или паршивых дорог и не разводить бедных людей по остановкам. - Ладно, ладно, - подняв одну руку в защитном жесте и делая последнюю затяжку, говорит Антон. - Добрый вечер, Антон Алексеевич, - раздается сбоку, и Воронов мысленно благодарит вселенную, тушит окурок, катает дым во рту и улыбается Марине. - Вас подвезти? - спрашивает Саша. Антон соглашается быстрее, чем Стас успевает рот открыть. Нечего тут строить из себя барышню девятнадцатого века, ноябрь на дворе, холодно. Кому-нибудь из них двоих определенно нужно сгрести яйца в кулак и сдать на права.***
Это неожиданно. В смысле - он, безусловно, знал, что Марине не пятнадцать и ее влюбленность скоро пройдет. И вроде как даже заметил, что она прошла, но застать ее в коридоре с парнем, засовывающим язык в ее рот по самые, кажется, гланды – это неожиданно. Так что он им аплодирует. Громко и насмешливо. От неожиданности, конечно. А потом подмигивает и идет вылавливать Стаса на поиски кофе. В столовой снова сломалась бандура, доставляющая кипяток.***
- Шоколад со вкусом перца, ну надо же. Пробовал? – улыбаясь, спрашивает Антон, поворачиваясь к Стасу. Тот как-то заторможено кивает и морщится. – Серьезно, что ли? - А что, - защищаясь, скалится Хворостовский, - мне подарили. Я не посмотрел и съел. Я идиот. - Главное – признать проблему, - глубокомысленно заявляет Антон и держит печальную мину еще целую минуту, что нужно бы занести в протокол. А потом начинает ржать на весь магазин, представляя лицо Стаса, ибо тому даже немного больше, чем обычно перца в блюде – трагедия. Нужно не забыть спросить имя шутника и вручить ему картонную корону.***
Зрение падает со скоростью истребителя - и Антон всерьёз подумывает о перманентных очках, разыскивая клиники, связанные с лечением зрения. В конце исследования ему отдают большую бумажку и точное заверение: простите, извините, лечению не подлежите, никакой коррекции, очки и линзы, милый, все о'кей. Все нифига не о'кей. Антон чувствует второй порыв за месяц позвонить матери и пожаловаться на весь этот гребанный мир. Он сам устал уже ныть о жизни стенам и своим внутренностям. Ему 27, он закрывает глаза и просит у каких-нибудь высших сил одного: ясности; у него тут ориентиры сбились, да пропала жизненно необходимая вера в силу самовнушения.***
Стас заваливается в квартиру, смеясь и с ножом в руке и листовкой. Чертовски забавно, учитывая строчку из книги, что Антон только что прочел: «Власть состоит в том, чтобы причинять боль и унижать»****. - Ты пришел причинять боль и унижать? – любопытствует Воронов, приподнимая бровь, Стас взмахивает рукой и улыбается, как маньяк, обнажая белые зубы. Ну не может быть, чтобы его паста давала такой результат. - Я грабанул стенд объявлений возле дома. - Зачем? – вложив закладку-использованный билет на поезд, спрашивает Антон. - А ты посмотри. Он протягивает бумажку, и Антон смеётся, дочитав до конца. Там написано: «Родители, если хотите внуков, купите детям квартиру» (а под надписью фото кроликов, трущихся друг о друга носом). - Гений рекламы. Гений.***
Антон знакомится с предводительницей бабулек, Лидией Андреевной, - помогает донести пакеты до квартиры, получается в подарок пять пирожков с капустой и заряд позитивной энергии от ее кота. Все оказывается не так ужасно.***
Засранец Тим вытаскивает его на улицу в конце ноября – они разрисовывают в граффити три гаража и покупают самую сложную мозаику в книжном магазине. Собрать ее не выходит, но они стараются. Тим спрашивает в последний вечер перед своим очередным отъездом, что ему делать, потому что внутри пусто и дико гулко (он так и говорит - дико гулко, это влияние Америки, юрфака или внутреннего музыканта?). У Антона на языке много утешений и несколько паршивых советов, но он отбрасывает их в угол. Тиму не нужно это – за этим он пошел бы к другим людям. К Кате, например. Если, конечно, найдет ее, она словно испарилась с радаров. - Как и во всех таких ситуациях - нужно брать простынку и тихонько двигаться на кладбище, - Тим моргает и уточняет только одно – зачем простыня. - А чтобы паники не было среди мирных жителей, будто в баню идёшь, дескать, все о’кей. Тим бурчит что-то на тему несколько лет в этой стране, а юмор все еще иногда ускользает. Они спорят до хрипоты три часа на тему бани и местных сумасшедших, но друг больше не выглядит так, словно хочет броситься под ближайшую машину, и Антон выдыхает. Медленно.***
Антон собирается затушить сигарету и выкинуть ее в ближайший куст, когда Марина появляется в поле его зрения, замирая за несколько шагов. Воронов предвкушает лекцию о статье из КоАПа и о вреде окружающей среде с его здоровьем вкупе, но все равно делает свое грязное дело и вынимает наушник, хотя там чудесные Bastille доходят до чудной строчки Pain, just synapses firing in our brain, so when you cut me, cut me deep. (Он на секунду представляет себя в кресле с татуировщиком – и словно со стороны видит, как просит мужика сделать ему тату «Cut here» на солнечном сплетении). - Привет, - говорит он, взмахом руки приглашая ее подойти. - Здравствуйте. Она больше ничего не говорит, и его это бесит, только смотрит с целым морем удивления в глазах, будто они так уже не сталкивались тысячу раз. Антон не успевает ничего сделать по этому поводу – чихает. Марина садится рядом. - У нас поэтому отменены Ваши пары на неделе? Болеете? - Ага, - отвечает он, доставая бумажную салфетку. - Должны лежать дома. - А я выгуливаю микробы. Может, они от меня кому-нибудь другому перейдут, правильное решение? - Ну... да, - неуверенно отвечает она, и Антон закатывает глаза, сглатывая комок в горле. Чертова осень с ее погодой. - Ты вообще где живёшь, милая? Не бойся, спрашиваю не для маньячных целей, из чистого интереса. Мы все время с тобой сталкиваемся. - В 34 доме, - отвечает она спокойно, нахохлившись как воробей и натянув шапку ниже бровей. Антон улыбается, пиная камень в сторону подъезда. - Ясно. - Вы… - начинает она, но быстро замолкает. Антон поворачивается к ней боком и поправляет очки на носу. - Я что? - Вы, - она облизывает губу, изо рта выходит пар, создавая видимость, что она курит. Воронов почти хихикает – не может представить ее с сигаретой, не может, и все тут. - Хотите зайти? - Куда? - Ко мне? – скорее спрашивает, чем уточняет свои же слова Марина. Антон поднимает глаза к небу и улыбается. Почему нет. - Почему бы и нет. Пойдем.***
- Это дом моего отчима, - говорит она так, словно это все объясняет. Может, и объясняет – только где-то в ее голове, среди цепочек мыслей, что он не может понять и соединить. - Ясно. - Больше ничего не скажете? - А что, нужно? - Не знаю. Она такая наивно-нелепая и неловко-смущенная, что Антон еле сдерживает порыв потрепать ее по головке, как собачку. Почесать, там, за ушком, дать гостинчик. Мысленный ответ «Ну, как узнаешь, сообщи» он меняет на «Если ты мне подскажешь, что хочешь услышать, я тебе расскажу». - Вот так просто? - поставив чашку на блюдце, спрашивает она удивительно серьезно. - Конечно. Марина делает пару вздохов, словно набирается сил, и это слегка забавно и одновременно приторно-наигранно. Может, это просто он сегодня зол, кто знает, кто знает. - Почему я вам так не нравилась в самом начале? - Что заставило тебя поверить, что ты мне нравишься сейчас? - Антон знает, что грубит, но ему, в общем-то, плевать. Он вообще понять пытается, как оказался здесь с ней и зачем. - А если серьёзно? - давит она. - Это долгая история, - отвечает наконец-то, раздумывая, где здесь место для курения. И туалет. Три кружки чая – как-то немножечко перебор. - Времени много. - У тебя вообще есть такт? – вопрошает Антон. – На языке нормальных людей фраза «долгая история» красиво маскирует другой ответ: не твое дело и твоим не будет, отстань. Она задумчиво мычит в свою чашку, и Антон хочет ее пнуть. Он, конечно, сдерживается. Он, безусловно, джентльмен – просто уставший до изжоги. - Есть чертовски много критериев, чтобы делить людей. Там, по уму, образованности, красоте, тяге к жизни, прочее. Но мой любимый, наверное – это интерес. Интересные люди или нет, - он замолкает, а Марина смотрит, как бы ожидая продолжения. Продолжать не хочется, хочется сказать: завязывай с такими взглядами, смотри так на своих парней и друзей, не меня. - Не знаю, например, есть две девушки. Одна подмигнет тебе, возьмет из твоих рук бутылку водки и спрячет ее в свою маленькую сумочку, куда, кажется, запихнуть кошелек и то проблема, а потом, покачивая бедрами, пройдет мимо охраны парка, мило улыбаясь. И ее пропустят, не задав вопросов. Она подождет тебя под ближайшим деревом и поставит условие:не отдаст алкоголь, пока ты не прокатишь ее на колесе обозрения. И на этом колесе ты узнаешь ее имя, любимый цвет и какова на вкус шоколадка, что она съела три минуты назад, вы будете целоваться, и все пройдет легко. Хороший день, даже если она сядет в конце него в такси и пообещает позвонить, а ты поймешь через три минуты, что не дал ей свой телефонный номер, а она не спросила. А есть вторая, с которой, скажем, вы встречаетесь недели две – она покраснеет, побледнеет, вскрикнет: «с ума сошел?», увидев, что у тебя в руках, или скажет: «пошел в задницу», там по ситуации, а потом гордо уйдет. Или заставит тебя бросить бяку. Итог – испорченный выходной. - Я бы пронесла спиртное. - Ты – нет, - закатив глаза, утверждает Антон. – Но ты прекрасно понимаешь, что это не суть, пронести не пронести – это маленький, не особо, кстати, удачный пример. Марина молчит – она тускнеет на глазах, и Воронов дает себе мысленный подзатыльник. - А вообще, это не первоначальная причина. Тебя ведь она интересовала, верно? Просто не перевариваю заучек на первых партах, которые слишком назойливы. Со школы. - Я не заучиваю, у меня просто память хорошая, - отвечает она, слегка усмехнувшись. – Со школы. - Что же, мисс Хорошая Память, тебе, видимо, повезло, раз тебя в школьные годы так и не научили, что выпендриваться – плохо. Она фыркает, резко вскакивает со стула, что, кажется, тот даже чуть не грохнулся на пол, и поднимает, гребанный господь бог и семь чертов, джемпер. - Но пытались. На ее животе четка видна линия, где удаляли аппендикс, и куча мелких шрамиков, словно на ее сверху упала группа котов с острыми когтями. Такое обычно, он знает, бывает, если падаешь на осколки стекла. Несколько раз. - Но почему я должна была менять себя в угоду им? - Правила социума, - отвечает Антон и разжимает хватку ее пальцев на ткани, чтобы медленно опустить джемпер на место. – Мне жаль, - он убирает руки с ее бедер и вытирает ладони о джинсы. Черте что, ему еще нет тридцати, это нормально, что он реагирует на молодое, хорошо сформировавшееся тело, но с сознанием-то что делать, оно в курсе, что Марина его студентка с, оказалось, приличным багажом прошлого за плечами. О котором он знать, честное слово, совсем не желал. Она пожимает плечами и садится обратно. Антон снимает очки и кладет их на стол, несколько раз жмурится и распахивает глаза, а затем массирует переносицу. - Можно? – спрашивает Марина и указывает на очки. - Конечно, - отвечает он и думает: может, мне нравятся не интересные, а наглые, которые не спросят. И все будет хорошо. - Они слабые. - Откуда тебе знать. - У меня линзы, - объясняет она, передавая ему очки обратно. Антон их аккуратно берет, только чтобы не задеть ее пальцы. Марина предлагает еще чаю, и он почему-то соглашается, задаваясь вопросом, что, блять, с ним не так сегодня (или с ней именно так, как нужно? только сегодня)***
Это не променять шило на мыло, одну катастрофу на другую, думает Антон, когда позволяет Марине встать и поцеловать его – почти по-детски, без языка и жара, робко и с трясущимися руками. Это те две машины, что летят в стену без возможности изменить направление движения. Какой машине повезет больше – той, что первая врежется или последняя? Антон не знает ответа на вопрос и решение для задачки. Он закрывает глаза. _____________________________________ * "сам себе господин", "полноправный". ** "Вы все-таки человек, и я – человек, а человеком быть – это чувствовать боль". М. Цветаева "Повесть о Сонечке". *** Т. Устинова "Хроника гнусных времен". **** "Власть состоит в том, чтобы причинять боль и унижать. В том, чтобы разорвать сознание людей на куски и составить снова в таком виде, в каком вам угодно". Д. Оруэлл "1984".