Air

You know the way I Can't resist you I Said to myself I'll try Why do we waste time Hiding it inside? I want you to be mine "Try" the xx

- Сага, пойдем покурим. - Не хочется. Он сидит за столом в студии, низко склонившись, и даже не поднимает голову, но карандаш в его пальцах замирает: он знает, что Тора подходит к нему требовательно, засунув руки в карманы худи. - Пойдем-пойдем, - говорит гитарист, и его теплая ладонь ложится сзади на шею Саги, задерживается на долю секунды, прежде чем соскользнуть. Саге нужен весь самоконтроль, чтобы удержать глаза открытыми и не застонать на выдохе. Ему страшно поднять голову и оглянуться: кажется, что все видели жест Торы и следят исподлобья за тем, как Сага послушно идет за ним. В комнатке холодно и два окна. У одного из них стоит Тора, прислонившись к подоконнику, курит и смотрит насмешливо и прямо. Сага стоит меньше, чем в шаге от него, нервозно трясется, сжимает кулаки в карманах узких штанов. Он ведь знает, отлично знает, что Тора и не хочет курить вовсе, что привел его сюда не за этим, но курит – насмехается, издевается. Сага смотрит на его горло, когда он делает вдох, потом на губы, чуть скривленные, – выдох, не сдерживается и закуривает тоже, когда у Торы уже половина сигареты стелется пеплом на ослепительно белом дне пепельницы. Тора перед ним, но он переводит взгляд дальше, немного в сторону – за окном улица начинает клониться к вечеру, бетонная, голая в декабре. Сага делает вдох – и ладонь Торы ложится на его шею. Здания перед глазами Саги смазываются и размываются в зернистое пятно. Он докуривает, чувствуя легкое давление пальцев на свое горло. Этому невозможно сопротивляться, и он теряет зрение, крупно трясется от холода и перевозбуждения, содрогается с каждым ударом сердца, как будто стоит на крыше самого высокого здания в городе, на самом краю, от холодного ветра голые руки покрываются мурашками, живот скручивает в тошноте от страха высоты, и как только пальцы Торы сжимаются вокруг его горла, он бесконечно летит вниз, всегда. Тора отбирает у него сигарету и оставляет укус на нижней губе, сжимает его шею сильнее и толкает к стене между окнами. Сага с трудом может отвечать на его собственнический поцелуй: язык Торы глубоко в его рту, горло сдавлено до боли и кашель рвется наружу, и этого почти достаточно, Сага только цепляется руками за бедра гитариста, рывком притягивая к себе, сталкиваясь. Тора отпускает его горло, отпускает его рот, прижимается лбом к его лбу, упираясь локтями в стену по обе стороны от его головы, и дышит жарко и сбито. Сага теряется в догадках, почему Тора не оставляет его и почему получает от этого удовольствие. Кажется, у него и девушка есть. Может быть, она не считается, или это он сам не считается – парень с больной психикой. - Поедешь сегодня ко мне? – голос у Торы хриплый и тихий, как шум с улицы, только не далеко, а слишком близко. Сага все еще чувствует, как сдавлена шея, как будто раскрасневшиеся следы от пальцев могут сжимать, и знает, что у него на самом деле нет выбора. Он опускает голову, соглашаясь, и Тора удовлетворенно скалится. Он проверяет по карманам, на месте ли сигареты, зажигалка, пропуск. Когда они выходят из курилки, Тора снимает свою худи и набрасывает на плечи Саги, беспечно и размашисто. - Накинь, - говорит он, - ты уже как труп, только с мурашками. Сага покорно продевает руки в рукава, заползает в это просторное тепло, пропахшее серым табаком. Все их время, в принципе, одинаково. В течение пары месяцев иногда виснет в воздухе мелкий снег, иногда еле проглядывает солнце, иногда холоднее, иногда теплее, иногда они у Саги, иногда здесь, у Торы. И каждый раз, вопреки однообразности, для Саги как вспыхнувший в голове зародыш новой мелодии, которую он трепетно обводит пальцами на клавишах или струнах – точно как Тора обводит пальцами его шею от позвонков до впадины между ключицами. - Ты больной, - говорит ему Тора в ухо и сдавливает горло, совсем чуть-чуть. Сага тяжело дышит через приоткрытый рот, закрывает глаза. Невозможно сопротивляться рукам Торы, его дыханию - они заманивают его в глубину. - Я сейчас, - Тора отпускает его, прежде чем Сага начнет падать, и оставляет в комнате одного. От груди вниз разливается сладкое предвкушение, почти доводя до головокружения. Сага упирается вспотевшими ладонями в стол перед ним, цепляется взглядом за вещи вокруг, чтобы снова обрести опору. Здесь обычные вещи Торы: бумаги, пыльный ноут, карандаш, диски, старая зажигалка. Среди всего этого привычного хлама закрались вещи, которые здесь быть не должны, и они появляются вдруг, как удар под дых, - зеркальце, помада. Саки, Сатико, Сацки, как ее там, Сага не может точно вспомнить, девушка, почти безразлично целующая Тору в щеку перед его выходом на сцену, вертящая на маленьком пальце ключи от машины в ожидании. Кажется, вокруг все застыло вместе с Сагой, но он чувствует, как ярость поднимается к голове, расширяется. Что, в конце концов, тут в действительности лишнее: ее вещи или он сам? На мгновение его ослепляет вспышка гнева, и на пол летит ее помада, ее зеркало, старая зажигалка, диски, бумаги. Сага оглядывается, напуганный сам собой, и Тора стоит здесь, в дверном проеме комнаты. - Ты в порядке? – спрашивает он, но это меньше всего похоже на вопрос, его голос, тяжелый, задавливает интонацию до плоскости. - Я домой, - делает попытку Сага. Тора слегка поджимает губы, поднимает с пола разбросанные вещи, и все это время Сага старается успокоиться и сдвинуться с места, но ничего не выходит. Гитарист кладет все кучей на подоконник, кроме помады – кидает ее в корзину для бумажного мусора под столом. - Господи, Такаши, ты меня так заебал, - говорит он с чувством человека, который действительно уже устал. Сага удивляется, но не успевает отреагировать: Тора сокращает пространство между ними, врезается в него, больно хватает за горло и целует, остервенело, злобно. Он кусает, громко дышит, почти рычит, и Саге, где-то на задворках сознаниях, даже страшно, как могло бы быть страшно его далеким предкам перед хищником. Тора держит его за горло и, уже полностью обнаженного, с силой опускает на стол – лопатки Саги сталкиваются с твердой поверхностью, плечом он стукается о корпус ноутбука. Только теперь Тора притормаживает, замедляется на выдохе, ослабляет хватку, неторопливо проводит горячей уверенной ладонью от шеи басиста вниз, по грудной клетке, по впалому животу. Сага делает неловкую попытку приподняться на локтях, но Тора снова толкает его вниз, давит на горло. Он держит его так все время, пока без всякого намека на нежность или аккуратность трахает пальцами, растягивает, издевается. Сага может только хвататься слабеющими руками за его руку, глотать воздух, который проходит с трудом через сдавленное горло. Перед глазами все застилают темные пятна, в груди больно от нехватки кислорода, но Саге хочется больше, больше Торы – и меньше дыхания. Тора склоняется над ним, почти ложится сверху всей своей тяжестью, с силой задвигает пальцы как можно глубже и останавливается. - Скажи, Такаши, - шепчет он и медленно ослабляет хватку на горле Саги, выпуская у того хриплый стон, - почему тебе это так нравится? - Пожалуйста… Тора, кажется, недоволен. Он хватает Сагу за руки, грубо заставляет его подняться и, развернув, нагибает над столом - хоть что-то так, как ему хочется. Сага чувствует, как сознание плывет, и знает, что назад уже не вернуться. Ему душно и тяжело, хочется дотронуться до себя, но еще больше – делать то, что захочет Тора, и он послушно ждет, дышит как перед смертью. Тора безжалостно прерывает очередной его вдох, когда, удерживая его за бедренные кости, натягивает на себя парой резких толчков, и сквозь разбитое дыхание у Саги вырывается сдавленный короткий крик. Тора больно впечатывает его в стол с каждым сильным движением. Сага выгибается с бесстыдным стоном, выпрямляется, запрокидывает голову, и Тора проводит пальцами по его лицу, давит на губы, мажет влажными подушечками пальцев по подбородку и, наконец, крепко обхватывает его шею, держит так одной рукой, сжимает крепче. Саге мерещится, что он летит вниз, и это чувство предательски захватывает, сжимает сердце – и чем сильнее, тем приятнее. Он знает, что, заставляя Тору усилить хватку на своем горле, он подходит все ближе к грани, ближе, ближе, вокруг все смыкается в темноте, все чувства перемешиваются, и он не знает, видит он или слышит вспышки от грубых толчков, или это пульсирует кровь в голове. Пальцы Торы уже не просто сжимает его горло, а вгрызаются, царапают ногтями кожу. Его движения становятся совсем животными, быстрыми, он обхватывает свободной рукой член Саги, и тому хочется кричать от удовольствия, но все это будто смывает волной – басист почти отрубается. Где-то в темноте, за секунду до коллапса, он видит себя много лет назад, чуть ли не школьника, еще более тощего и угловатого, в дешевых шмотках. Рядом с ним невзрачный парень, член стаффа этой концертной площадки, вряд ли сильно старше его самого. Он больно бьет Сагу в челюсть за грубость – так, что басист пятится к стене, и тогда парень, не успокоившись, хватает его за шею и вжимает в холодный бетон. Теперь он близко, и Сага сдавлен его пальцами и тяжелым взглядом. Губы парня растягиваются в усмешке. - Сага. Когда темнота расступается, перед ним Тора. Он взъерошенный, горячий, в футболке и расстегнутых джинсах. - Ты вырубился, что ли? - Почти, - Сага морщится. Он чувствует себя липким, мокрым и, да, глупым. - Давай в ванную. Тебе помочь? - Все нормально, - он потирает шею; чувствует, как, начиная с кончиков пальцев, холод снова растекается по телу. Тора отходит и садится на край кровати. Он вглядывается в Сагу, склонив голову на бок. - Перестань все усложнять, - говорит он вдруг, когда басист уже выходит из комнаты. - В своей голове. - Что ты имеешь в виду? Тора смотрит на него молча, слегка кривится, и Сага не знает, что это значит. - Я попрошу Сейко больше не приходить, - наконец, после долгого молчания, говорит Тора и машет ему рукой идти, и Сага пожимает плечами, идет послушно в ванную и все еще ничего не понимает. В апреле дни всегда теплые, наполненные странной после зимы солнечной мягкостью. День очерчивает через окно светло-желтый прямоугольник света на полу, и Сага, лежа здесь на спине, вытянувшись, достает до него кончиками пальцев. Тора играет, но все чаще и чаще кидает взгляд на басиста и, наконец, откладывает джойстик и неторопливо сползает к нему с дивана, нависает над Сагой, касаясь носом его щеки. Сага тихо вздыхает. Ему нравится тяжесть Торы, нравится легкое облако страха в солнечном сплетении от его близости, нравится его тяжелый взгляд, его прикосновения к коже – прикосновения больше всего. Даже самое легкое – как метка принадлежности. - Ты никогда не отвечаешь на вопросы, - говорит ему Тора. - Почему это? - Я тебя как-то спросил, почему тебе так нравится… - он оставляет на шее легкий укус, - …это? Нравится, когда тебя душат? Сага смутно помнит, что Тора действительно его спрашивал. Тогда было тяжело. - Я не знаю, почему, - говорит он. - И никто не пытался понять, почему ты такой извращенец? Сага знает, что бесполезно искать объяснение, почему. Все, что он знает, - это как воздух пробивает все тело, когда падаешь с огромной высоты, и исчезает; он помнит ухмылку и как пальцы разжались, отпуская его, но метки остались навсегда. Это Тора. Он говорит только: - Когда тебя нет, я не извращенец. Его шелестящий голос мягко обволакивает сердце Торы. Он осторожно целует Сагу в висок и говорит ему на ухо тихо несколько слов.