Где твои крылья, которые нравились мне?

Теперь ты стоишь обнаженная передо мной. Обнаженная телом, мыслями, душой. Комнату освещают лишь огни с улицы, а темная полоса падает на твою гладкую, как бархат спину. Ты совершенна во всем. Ты — исключительная добродетель. Ты — падший ангел. Передо мной сатана во плоти. Где твои крылья, которые нравились мне?       *** Мы встретились на курсах по экономике еще совсем зелеными. Мы, как побеги лабазника, сумели спастись от культурных растений. Город не превратил нас в розы или, того хуже, домашнюю герань. Была весна, и мы расцвели вместе с ней. Я не мог обещать тебе звезд с неба, откуда они у мальчика-сироты из глухой деревни. Недаром среди своих меня прозвали Простодушным, за прямоту моих слов. После Великой войны меня судьбой забросило в глубины Франции. Добрые, но абсолютно безграмотные люди воспитали меня, вложив основы чести и мужества в мое сердце. Город чуть не растоптал меня, но, благо, мне удалось добиться расположения преподавателя нашего университета. Здесь никого не смущал мой возраст, превосходящий обычного студента. Для них это было не в новинку. Ты же, Сент-Ив, познакомила меня со светской стороной Бретани. Я не мог не удивляться, смотря на твое окружение, как сохранила ты в себе такую чистую благодетель. Двадцатиоднолетний юноша только начинал жить, по-настоящему познавая вкус жизни.       *** Господин де Керкабон был не только преподавателем духовности, но и настоятелем католического монастыря. Он, отметив мою полную удаленность от церковного писания, не замедлил наставить меня на путь истинный. Я не совсем понимал, зачем мне надо верить в кого-то, раз я сам могу всего достичь. Мне пришлось с десяти лет работать наравне с взрослыми, чтобы пойти в достойную школу и потом в университет. Господин де Керкабон настоял, что духовное развитие необходимо для человека, и привел мне множество тому доказательств разных святых. Я покорно изучил Библию. Главным рычагом к моему становлению на путь истинный стало понимание, что Сент-Ив была верующей. Поначалу мне трудно было уложить в голове, что Бог есть на небесах, но также небо озаряют звезды, солнце и луна. Милая Сент-Ив пояснила мне, что Бог в первую очередь в нашем сердце, а вера для человека необходимый стержень. Так я стал исправным прихожанином в нашем монастыре. Немного тогда людей хотели духовно развиваться. Мне это было в удивление, познав все ужасы Великой войны, кому как не им нужна была вера? В это время ходили слухи о предстоящей войне с Германией. Но как можно думать о возможных потерях, когда в молодом сердце живет любовь?       *** Спустя столько лет я нашел семью! Теперь мне стало ясно, почему господина де Керкабона, ныне моего дядю, так духовно тянуло ко мне и меня к нему. Потерянные после Великой войны, теперь мы обрели друг друга. Я с радостью пригласил приемных родителей на обед в новообретенную семью. Ты тоже там была, ведь твой отец — близкий друг моего дяди. И, кажется, ничто уж не мешало нам встречаться, и не надо было скрываться по углам. У меня было имя, которое было по нраву твоему отцу. Мы распустились белоснежными цветами лабазника.       *** Слухи о предстоящей войне становились все более реалистичными. Каждый парень считал своим долгом объявить, что он первым пойдет на войну. И я был в их числе. Ты так безутешно рыдала, моя Сент-Ив, мой ангел. Но наш добрый друг Рамиль забавлял тебя шутками и байками о нашей славной победе над врагом. Мы записались в сообщество добровольцев. Где такие же молодые и отчаянные юноши снискали славу у молодых дам. Я был самым счастливым на свете: за какие-то полгода моя жизнь так круто переменилась. И ты была в ней, смотря на меня своими огромными невинными глазами. Однажды осенью меня и Рамиля пригласили в тайный клуб, куда допускались только избранные. Оказалось, мой добрый друг был близко знаком с одним из участников и порекомендовал меня. Мы обсуждали внешнюю политическую ситуацию в стране, посмеивались над моими идеалистическими взглядами на мир. Они курили сигары. Я не одобрял вульгарных девиц. Острые вопросы обсуждались шепотом и сопровождались бурным смехом и пролитым виски. Юноши становились мужчинами. Я любовался милой Сент-Ив и страстно мечтал жениться на ней перед войной.       *** Предательство Рамиля было неожиданным, но обоснованным. Он любил Сент-Ив. Его отец, прокурор, умело запрятал меня за решетку, выдвинув обвинение за антифранцузские настроения. Сложно выразить все мое негодование, пока я пытался понять, как родная Франция может обвинить меня. Я так страждал защищать ее. И вот теперь моя любимая невеста была под давлением сына прокурора, а я, неспособный защитить ни ее, ни родину, ни самого себя, был заточен в грязной камере. И подлый Рамиль даже добился того, чтобы мою Сент-Ив не пускали ко мне ни под каким предлогом. На счастье или нет, я был не один. Со мной сидел ветеран Великой войны в отставке за политическую провокацию на улицах города. Он видел все мои попытки самоистязания, слышал, как я сыпал проклятиями на головы предателей, внимал моим слезам. Я успокоился через три дня, смиренно дожидаясь своей участи, пока дядя хлопотал обо мне на свободе. Но положение дел в стране было шатким, и никому не было дела до несправедливо обвиненного юноши. Гордон, так звали ветерана, внезапно заговорил о былых сражениях, в коих ему удалось побывать. Поначалу мне тошно было слушать россказни старика, но далее я все больше осознавал, какой ужас может постичь французский народ. И самое страшное было то, что он может коснуться моей Сент-Ив. Я провел в камере около полугода. Старика выпустили раньше. У меня было время подумать наедине с собой. И вот однажды последним июльским днем охранник отпер мою камеру, а из-за его грубой спины выплыла моя нежная Сент-Ив. О, кто бы знал, как она стала еще прекраснее за время нашей разлуки! Я не мог себя сдерживать более и подхватил возлюбленную на руки. Моя милая вручила мне документ о полном освобождении и снятии всех обвинений. Дядя, ожидавший нас на улице, не замедлил сообщить, что моя свобода — полностью заслуга моей невесты. Мне в радость были эти слова, но я на мгновение заметил, что в больших глазах моей любимой теперь купалась не невинность, а печаль.       *** Сент-Ив избегала меня почти месяц, или никогда не оставалась со мной наедине. Постоянно присутствовал рядом кто-то из наших знакомых. Я превратился в плющ, а она в полынь. Рамиль не показывался на глаза. Но от него пришло письмо с одним единственным словом, разбившим мой мир, разодравшим в клочья всю мою жизнь и уничтожившим последние остатки веры в людей. «Хороша» Я понял, какой ценой получил свою свободу. Сент-Ив! Я не мог тебя обвинять в этом. Не имел права осуждать. Я умолял свою возлюбленную о встрече. Она поняла, что я знал все. И от того более удалялась от меня. Чертов Рамиль срезал ей крылья, но она все равно оставалась неуловимой и прекрасной. Я ночевал на ее крыльце. Я не слышал мальчишеских восклицаний «Война! Война! Скоро Война!». Все перестало быть важным, пока я добивался личной встречи с Сент-Ив.       *** И вот, ты стоишь обнаженная передо мной. Я молча любуюсь плавными изгибами твоего тела. Нам не о чем больше говорить. Прощание ли это? Мне кажется невозможным отпустить тебя вот так. Я клянусь самому себе смириться с твоим падением. С нашим падением. Я хочу идти за тобой в самую бездну. К черту войну, к черту Францию и ее народ. Передо мной самая высшая добродетель, которой я поклоняюсь, которую я боготворю. И пусть нас разорвет тысячами снарядов, может это избавит нас от той боли, что причиняет нам кровоточащая рана в душе. Зачем так жить, когда в твоих огромных глазах в последний раз мелькает огонек и с рассветом потухает навсегда.       *** На следующий день началась война. Я был отправлен на фронт. Мне присвоили звание офицера. Мы больше никогда не виделись с моей милой Сент-Ив.