Тик-так

Она замыкается, я же чувствую, как мир вокруг продолжает рассыпаться. Лекарства по-прежнему горчат, и, несмотря на заверения доктора Аврелия, я ощущаю переродка, дышащего в спину. Мысли путаются, порой забываю даже собственное имя, замирая и подолгу смотря в пепельно-серое небо. Кажется, оно никогда не вернёт свои краски, оставаясь таким навсегда. Китнисс выходит из своего дома всего на несколько минут, чтобы бросить на меня быстрый взгляд и исчезнуть вновь, как вспугнутая излишне шумным человеком прекрасная птица. Проводя её глазам, тяжело вздыхаю, вдруг ощущая вернувшуюся фантомную боль в ноге. Морщусь, нисколько не пытаясь это скрыть, прекрасно зная, что свидетелем моей слабости станут лишь кусты только что политых цветов. Китнисс не посмотрит, Сойка вернулась в свое гнездо, закрываясь в его стенах, и едва ли выйдет назад. Вечером к этой боли добавляется ещё одна – раздирающая саму душу, пытающая сознание и заставляющая судорожно сжимать пальцы, задерживая дыхание. Но это не важно, приступ совсем скоро пройдет, а вот крики девушки, доносящиеся до моего дома, никогда не сотрутся из памяти. Они выжигаются на подкорке подсознания, ощущаясь как собственные, ведь мне совсем не чужды ночные кошмары, они являются и ко мне. Когда-то прежде мы спасали друг друга от них, забываясь в объятиях и отдаваясь нежным, почти невинным прикосновениям. Сейчас же это невозможно. Горько усмехаюсь, медленно поднимаясь из кресла и опираясь о стену, бреду в сторону кухни, собираясь заварить кофе. Мы с Китнисс так и не поговорили с тех пор, как я вернулся в Двенадцатый. Я избегаю её, опасаясь приступа и того, что причиню ей вред, она же ожидаемо избегает меня, опасаясь за свою жизнь или из-за того, что мой вид неприятен ей. Я бужу в сознании Китнисс воспоминания об Играх, которые она предпочла бы забыть. Порой мне сложно её понять, разобраться в поступках, действиях и мыслях, но сейчас всё кажется очевидным. Правильным. Мы словно два призрака, оставленные здесь, в Деревне Победителей, наедине с самими собой, и лишь старый ментор, порой навещающий кого-то из нас, или звонки доктора Аврелия, напоминают о том, что остальной мир существует. Тик-так. Тик-так. Поднимаю взгляд на настенные часы, отстраненно слыша, как свистит поставленный пару минут назад чайник. Чай без сахара, вчерашние булочки, принесенные работающим сейчас в пекарне парнем, и давящая тишина. Мысли раз за разом возвращаются к ней, не желая оставлять меня в покое, и я уже почти поднимаюсь на ноги, собираясь отправиться к Китнисс. Не зная, пустит ли она меня на порог, да и зачем? Я – тот, кто воскрешает в её памяти то, о чем всей душой желаешь забыть. Возможно, имея что-то другое, имея кого-то из родных, я и сам бы желал это забыть. Но поврежденная едким ядом память то и дело “показывает” её. Такую разную и одинаковую одновременно. Напарница, с которой нам удалось победить в наших первых Играх, бросая прямой вызов самому Капитолию. Забота, лучащаяся в её глазах, слёзы, катящиеся по её щекам, и боль, пронзающая мою ногу. Лгунья, признающаяся в том, что всё это была лишь игра – представление, позволившее ей… нам обоим, выжить. И это лучше забыть. И вновь Арена, беспокойство в её глазах… Вновь напарница? Или же вновь ложь? Капитолийские врачи постарались на славу, несмотря на терапию и всё новые и новые лекарства, порой память напоминает мне решето. Пытаюсь сложить картинки друг с другом, отгоняя прочь видения того, как Китнисс предает меня. По словам Хеймитча, доктора Аврелия и даже Эффи, не раз бывавшей в моей палате, она меня не предавала. Да, порой думала лишь о себе, какое-то время действительно врала, но затем полюбила. Беспокоилась обо мне. Горечь от этих слов сейчас невыносима. Сейчас Китнисс не хочет даже видеть меня, да и сам я не горю желанием, вспоминая наши предыдущие встречи. Переродок во время нашего похода по подземельям Капитолия не раз давал о себе знать. И несмотря ни на что, я не хочу причинить ей вреда. Тик-так. Тик-так. Делаю глоток чая, тут же морщась и отставляя чашку. Он уже остыл, пар давно не вьется над ним. Смотрю в окно, скользя глазами по тёмным провалам дома напротив. Криков больше не слышно, над Деревней повисает тягучая тишина. Китнисс уснула, забываясь спокойным, глубоким сном? Едва ли. Поднимаюсь на второй этаж, в который раз за эти мучительно долгие дни пытаясь взять в руки кисть. Белоснежный, новый холст и яркие краски, наполняющие бесконечные баночки. Прежде я мог бы мечтать о таком, тут же беря кисть и осторожно касаясь ею холста. Яркие краски, недоступные мне раньше, какой полёт для фантазии они давали, позволяя запечатлеть всё, что угодно. Теперь же я ощущаю только пустоту, беря баночку с тусклой, тёмной краской и открывая её. Мазок за мазком, и очередная сцена из ночного кошмара. Это всё, на что я сейчас способен. Первые лучи касаются лица, проникая сквозь широкое окно с распахнутыми шторами. Прикрываю на мгновение глаза, прежде чем отложить кисть и планшет для смешивания красок. Выхожу из комнаты, даже не смотря на результат. Часы продолжают бодро отсчитывать минуты, тикая стрелками, а из гостиной доносится весёлый треск огня. Обувшись и накинув тёплое пальто, выскальзываю из дома, не желая и дальше слушать эти звуки. Желая сбежать, но куда? Вероятно, Китнисс посетило похожее желание, дверь её дома слегка приоткрыта. Чувствую беспокойство, пробирающееся в душу и холодком спускающееся по спине. Вздрагиваю от пронизывающего ветра для раннего утра, когда солнце ещё едва показалось, я слишком легко одет, но это меня мало заботит. Мой взгляд натыкается на один из кустов, тут же замечая, что несколько цветков отсутствуют, сорванные чьей-то рукой. Вряд ли это Хеймитч, спящий порой до полудня, и эта мысль отчего-то заставляет появиться в груди теплу. Медленно прохожу до конца улицы, вслушиваясь в окружающие звуки. Ничего необычного, лишь мои шаги – тяжелые, как говорила Китнисс, да далекие голоса птиц. Останавливаюсь на опушке леса, вдыхая воздух и смотря вниз. Там – небольшое и скорее всего искусственное озеро и обрыв, с которого видно простирающийся на многие мили густой лес. Ещё одно преимущество победителей - отсюда открывается потрясающий вид, вот только не он завораживает меня сейчас. Китнисс стоит у озера – маленькая, изящная фигурка, щемяще одинокая и покинутая всеми. Незаметно для себя ускоряю шаг, видя, как она поводит плечами от холода. Она даже не накинула верхнюю одежду, выходя в кофте и штанах, и сейчас порывы ветра касаются её темных волос, безжалостно растрёпывая. Подхожу, замечая, как напрягается спина Китнисс. Она слышит меня, разумеется, слышит, но молчит. Молчит, и когда я накидываю на её плечи пальто, поправляя его высокий воротник, скрывая её от ветра. - Ты заболеешь, - произношу я, и, вероятно, от меня, стоящего в одной тонкой футболке и домашних штанах, это могло бы прозвучать смешно. Но никто из нас не смеётся и вряд ли будет. – Китнисс… Слыша свое имя, она оборачивается, и я замечаю цветок в её руках. Её пальцы касаются его, бережно, будто бы она держит в них величайшее из сокровищ мира. - Это примулы, - её голос настолько тихий, что мне приходится неосознанно податься вперёд, тут же замирая. – Прим назвали в их честь. Боль, неприкрытая и горькая, сочащаяся в её словах, никого не сможет оставить безразличным. Я подхожу ещё ближе и сжимаю её в своих объятиях, понимая, что за время нашего разговора переродок, которого я с таким страхом ожидал, не подал голоса. - Да, - отвечаю, замечая, как она едва слышно всхлипывает. – Она заслужила, чтобы её помнили. Храбрая, добрая и такая светлая. С каждым словом, повисающим в воздухе, Китнисс вцепляется в мою спину сильнее. Её пальцы стискивают тонкую ткань, я ощущаю их прикосновения сквозь неё, и дышать от этого становится всё сложнее. Она держится за меня, словно я – единственное, что удерживает её у края пропасти. Как раньше, когда мы спасали друг друга от ночных кошмаров, будто бы мы – два связанных маятника, которые не могут существовать порознь. - Я здесь, - произношу, вслушиваясь в быстрый стук её сердца у своей груди, так близко, как давно не слышал. – Я здесь.