господи, если ты есть

Еще минуту назад Стилински обжигал пальцы о расплавленный сыр, тонкими нитками тянущийся с куска пиццы, и пытался одновременно с этим нажимать на нужные клавиши, чтобы завалить босса и апнуть юбилейный сотый уровень, а теперь сидит со смартфоном в руках и стальной хваткой, перехватившей возможность спокойно вдыхать где-то у солнечного сплетения. Сыр по вкусу становится как холодная резина, и Стайлз вытирает рот рукавом, прямо вот так, не заботясь, что на клетчатой ткани отпечаталось жирное пятно. Дерек Хейл не пишет сообщения, потому что позвонить проще и разумнее, но Стилински пару раз моргает и созерцает ровные печатные буквы «мы расстаемся». Буквы звучат привычным слегка раздраженным голосом, у букв оттенок залегшей между бровями складки, а у Стайлза слишком живое воображение, чтобы этого не увидеть. В последнюю их встречу, несколько дней назад, Дерек сломал Скотту руку на тренировке, а самим Стайлзом едва не вынес окно. Питер недовольно цокал языком, заранее сокрушаясь над заменой такого большого стекла, но Стилински только скривил губы в улыбке, отшутился и свалил, рухнув за руль джипа. Бетонная плита на груди слегка сдвигается, чтобы оставить в освободившемся пространстве странную обиду и колкую злость, нашептывающую бросить все - в два ночи, ага, - и приехать. Спросить что-то вроде «А мы что, встречались? Мне, знаешь, казалось, отношения это типа обоюдоострая штука». Или даже «Какого размера пушка и список психических отклонений у твоей новой подружки?». Тогда Дерек точно не сдержится, и Стайлз будет валяться спиной на асфальте, в куче стеклянного острого крошева, вспарывающего не больнее, чем безликие буквы. Спасибо, что не съебал молча из Калифорнии, Дерек, такая честь. На столе в картонной коробке окончательно остывает пицца, пока Стайлз тупо пялится на свои руки. Стайлзу как будто отключили аппарат жизнеобеспечения, и теперь единственный вопрос, который его занимает под профессионально-сочувствующим взглядом медсестры: как скоро он сдохнет? Но вместо этого он сжимает и разжимает пальцы, бессмысленно вспоминая школьный курс анатомии и механику работы суставов под его кожей. На самом деле, довольно занимательное зрелище. Стайлз ему не отвечает: ни едкого комментария, ни недоверчивого вопроса - ничего. Стайлз просто не знает, что в данный момент нужно сделать с блядской придавившей его плитой, и поэтому всего лишь поднимается со стула. Первой мыслью мелькает: сбежать. Купить билет на вечерний рейс, собрать вещи, прогулять пару-тройку контрольных и вычеркнуть Дерека Хейла из жизни, махнуть в шумный Нью-Йорк. Второй: все-таки объявиться в лофте, выставить себя истеричкой и довести, чтобы было не стыдно, что не суицид. Дерек, ты, мать твою, мог быть и милосерднее, вот что думает Стайлз. Если «милосердие» вообще может находиться в одном предложении с «мрачный мужик, чья семья сгорела заживо десять лет назад». Господи, если ты есть. Стайлз подтягивает рукава рубашки к локтям и спускается вниз. Стайлз оставляет дома мобильник. Ему не хочется чувствовать себя брошенкой, которая каждые пять секунд кидается проверять список входящих. Дом Айзека совсем рядом, а вероятность, что Лейхи пустит его, болтается где-то на уровне вероятности возвращения Дерека, но Стайлз рискует. Половина третьего ночи и «привет, Айзек, не поверишь, но я тут скучал», споткнувшееся о прохладный прищур, как машина, чей водитель не заметил огромную яму прямо посередине проезжей части. Стилински чудится, что в темноте дома, за плечом загородившего дверной проем Айзека, мелькает светлая грива Эрики. Стайлзу кажется, что эта ночь уже не может стать более паршивой. Дальше некуда, дальше только известие о том, что шериф попал в реанимацию и остаток жизни проведет в инвалидном кресле. Стайлз сглатывает, взъерошивает отросшие на затылке пряди и пытается нашарить в кармане пластиковую упаковку с таблетками. Айзек демонстративно переступает с ноги на ногу, стоя почти на улице, и Стайлз отчетливо осознает - он не святой, он его не простил. Господи, помоги. - Сидел вот и решил заскочить, - хрипло бормочет Стилински, растягивая уголки рта еще шире, на манер психопатов из фильмов ужасов; от неестественной улыбки начинают болеть щеки, и только этого ему не хватало. Айзек - его спасательный круг. - Стилински, ты время видел? - устало спрашивает Айзек, трет шею ладонью. Один из плюсов Айзека Лейхи: он поймет, даже если разделать шлюху на его крыльце и попросить спрятать труп. Айзек вздохнет и примется искать черные мусорные мешки и топор. У Айзека целое детство непонимания, он компенсирует его за счет остальных. Заполняет бассейн чайной ложкой. Стайлзу нравилось это в нем, что Айзек не достает расспросами, как Скотт, не стремится влезть под своды черепа, как Питер; Айзек слушает все молча, закрыв глаза и лежа головой на его коленях. Стайлз, наверное, дохрена просит у мироздания, и душевное равновесие определенно не входит в стандартный прайс-лист. Но Айзек поджимает губы, глядя на Стилински, замершего в чернильной мгле, на дерганые движения и неровный ритм сердца, отбивающего дабстеп о грудную клетку, и все понимает. Отходит назад, перестав настороженно цепляться за дверь, пропускает внутрь. Один из минусов Айзека Лейхи: он понимает слишком много всего. Стайлз говорил, что однажды это его убьет. Стайлз долго смотрит в ответ и проходит в дом, специально задевая Лейхи плечом.