***
Бывало ли у тебя такое чувство, будто реальность совершенно иная, не та, что привычно уложилась в разуме? Красивая картинка, не более; чудесное исполнение чудесного живописца, которым хотелось бы наслаждаться, хотелось бы показывать другим и гордо повесить на стену. После войны так сложно поверить в чёртово-долбанное спокойствие. Идя по улицам вновь отстраиваемой Конохи, я улыбалась — искренне, торжествующе, горделиво. Героиня войны, сильнейший член и глава клана Яманака, одна из самых почитаемых куноичи селения, Скрытого в Листве. Великолепная, красивая, неземная Ино, которая пожертвовала многим, чтобы быт и устои Конохогакуре пришли в норму. Жалкие попытки стать нормальной. Ничего не радовало, словно, эта фальшь достигала ноздрей, и хотелось блевать-блевать прямо на дороги, усыпанные не галькой, а чёртовой кровью тысячи погибших. Ничто и никогда не выветрит из сознания картины прошедшей войны; я не смогу стереть с белоснежной кожи пятна крови и ошмётки плоти; и никто не убедит меня в том, что теперь я могу жить спокойно. Чёрта с два, слышишь? Чёрта с два. Я потеряла отца. Не одна такая, знаю. Есть множество сирот, которые остались без обоих родителей, и они намного младше меня. Им тяжелее, говоришь ты. Представь себя на их месте, советуешь ты. И я пойму, насколько мне легче. Я-не-хо-чу. Я не хочу других мест. У меня есть моё — такое до злобы нереальное, со сгущёнными красками счастливого бытия. Такое ирреальное, что хочется пустить себе кровь, убедиться, что я всё же испытываю боль. Что я не живу в коконе собственных воспоминаний. Что сейчас я действительно дышу, и это не видение и не навязанное ощущение воздуха в лёгких. Мне страшно. Мне очень-очень страшно. Но по ночам я сплю, как убитая. Странно, да? Единственная, кто не даёт мне спать, — это ты, Сакура. Херово-долбанная ученица Пятой Хокаге, умница и ирьённин высокого уровня. Сакура, ты можешь оживлять умершее? Оживи во мне способность к сочувствию. Иначе ты зря приходишь по ночам уже который раз за последнюю неделю. Да. Ты приходишь. Помнишь ли это? Да-да, тот самый первый раз. Ты была весь день в госпитале, мне приходилось пересекаться с тобой, но ты молчала при редких встречах. Ты, мать твою, воротила нос, представляясь занятой. Крутилась вокруг немногочисленных пациентов. Очнись, Харуно, уже давно не война. Но ты всё равно усиленно делаешь вид, что тебе не до меня. Я плевала на это тогда по причине полного отсутствия во мне желания разбираться в проблемах этого несуществующего мира. Этого мира нет. Точка. Да, ты пришла. На улице шёл несильный дождь, но ты, глупая куноичи, всё равно промокла, надеясь, видимо, разжалобить меня. Но мне, понимаешь ли, было наплевать на твой несуразный вид, на твои подрагивающие от холода плечи, на мокрую майку, прилипшую к телу. Ладно, я соврала. Последнее выглядело… необыкновенно волнующе. Да, пожалуй, так. Необыкновенно волнующе. Но вовсе не поэтому я пустила тебя. Сама не знаю, почему. Не спрашивай, пожалуйста. И ты вошла тогда, помнишь? Обхватила плечи вроде бы хрупкими руками, но я прекрасно помнила, что эти руки делали во время битвы. До мельчайших подробностей, знаешь ли. Но не важно. Надтреснутым голосом ты спросила, можешь ли остаться на ночь. Ещё никогда мне так не хотелось отказать тебе и послать куда угодно, хоть на хер драгоценного Учиха. Но я молча кивнула. Оставляя за собой мокрые следы, ты прошла сразу же в гостиную, ведь ты прекрасно помнила, где и что находится в моём доме. С такой достоверностью помнила, что мне даже стало неуютно. Вроде бы — лёгкий всполох чувств, а спустя мгновение уже закипает желание разорвать твоё горло. Эта маниакальность, эти безуспешные попытки сдержать себя — всё было самым невероятным дерьмом, которое только могло случиться. Невозмутимость давалась мне с трудом, как и улыбки при свете дня. Всё в тебе вызывало рвоту и жажду убийства. Почему ты такая грустная, Сакура? Думаешь, имеешь на это право? — Саске опять покинул деревню, — глухо отозвалась ты, протягивая озябшие руки к огню камина, что я развела буквально несколько минут назад. Я скрипнула зубами от злобы. Ну, конечно. Извечная боль в сердце — Учиха Саске. Именная паранойя, долбанная страсть и мучение в одном человеке. В одном не сильно уж хорошем человеке. Если бы я была твоей подругой, Сакура, я посоветовала тебе забыть уже Саске. Забыть его, провести себе лоботомию — сделать всё, что угодно, чтобы этого человека больше не осталось ни в твоей жизни, ни в твоих мыслях. Но я промолчала. — Он оставил меня. Снова. Я вздохнула, присев рядом. — Мне нужно напиться, Ино. Банально-банально. Ску-ка. Но я встала с места, как сомнамбула. Уже на автомате достала из серванта саке и чарки, возвращаясь обратно. Нам всего семнадцать, Сакура, этого хватит, чтобы напиться вусмерть. Понимаешь, я готова сделать всё, чтобы ты заткнулась. Чтобы не разевала свою пасть, чтобы не ныла о потраченных впустую сил и времени. Ведь мне всё это, понимаешь, было не интересно. Дико скучно и не интересно. Саке отчётливым горячим следом скользнул в желудок, оставляя на языке привкус горечи. Алкоголь добавил градусы раздражительности вместо ожидаемого расслабления. Алкоголь взрастил жажду. И твои зелёные глаза напротив увеличили долю внезапно ожившего безумия. — Я так редко пью… — пролепетала ты, зажмурившись. Я рассмеялась. Хрипло. Рвано вдыхая спёртый воздух гостиной. Ты смотрела непонимающе, недоумённо, с взрастающим чувством страха. Эгоистично с твоей стороны думать, что Ино всегда поможет. Что у неё всё вечно на своих местах в разуме, пропитанном житейской мудростью. Только не в этом, навязанным мне мире. Здесь я смеялась, запрокинув голову назад и вытирая набежавшие слёзы. — Сакура, заткнись, — сквозь смех выдавила я, впервые подав голос с твоего прихода. Ты заморгала и тихо пробормотала: — Но я ничего не говорила… — Да? — мрачно переспросила я, запрокидывая в себя новую дозу алкоголя. — А мне показалось, что ты опять ныла. Или там, — я постучала скрюченным пальцем по своему виску, — ты всегда ноешь. Твой взгляд изменился. Ты, последовав моему примеру, выпила снова, глядя на меня исподлобья. Неужели я тебя разозлила? — Ты в порядке? О да. В охренительном порядке. Бросив чарку в стену, добившись разрезавшей тишину какофонии разбитого стекла, я подалась вперёд, упрямо глядя на тебя. В пальцах было зажато горлышко бутылки; другой ладонью, замахнувшись, я отвесила тебе пощёчину. Твоя голова мотнулась в сторону, слёзы затопили белки глаз, а я восхищённо впитывала твою обиду. Оказалось, что мир реален до умопомрачения. Кто бы знал, что только чужая боль воскресит осознание себя здесь и сейчас. Кто бы знал. Ты, наклонив корпус в сторону, с силой пихнула меня ногой. Бутылка вылетела из моей руки; и мгновение снова озарилось звуком брызнувших во все стороны осколков. Прекрасно. Восхитительно! — Что ты творишь, мать твою?! — Ты уже вскочила на ноги, сжимая кулаки и глядя на меня сверху вниз. Снова слегка улыбнувшись, я вернула удар отправителю, и теперь уже ты распласталась на полу, прижатая весом моего тела. — Я пытаюсь жить, Сакура, — тихо прошептала я, накрывая твои губы своими. Поцелуй был ужасен. Как и всё в тебе, он вызвал тошноту. Но сминая мягкую кожу, прикусывая её зубами, ощущая на языке металлический привкус чужой, нет, не чужой, твоей, именно твоей крови, я окончательно удостоверилась в том, эти хрипящие звуки, исходящие от лёгких — попытки вдохнуть полной грудью. Почти что свободно, почти что независимо. Это была жизнь, и дарила её мне ты, отчаянно сопротивляясь и мечась из стороны в сторону. Сжав ладонью твоё горло, я добилась страха в твоих глазах. Сконцентрировав чакру в кончиках пальцев, я вцепилась в твои рёбра, пока кость не издала торжественный для моих ушей хруст. Ты закричала, вцепившись в мои плечи. Ну что же, Сакура? Ученица Хокаге, а себя спасти не можешь. И если мне это всё казалось до безумия реальным, то ты не верила. Точно, ты не понимала, как такое может произойти на самом деле. Что же, добавим ещё ощущений в твой только что перевернувшийся мир. Пальцы, ранее сжимавшие горло, переместились вбок, ищущими движениями ощупывая пол. Кожа полыхнула болью: ладонь наткнулась на осколки разбитой бутылки. Торжествующе усмехнувшись, я схватила наиболее крупный на ощупь и с размаху вогнала в твоё предплечье. Ты рвано вскрикнула, опять бессмысленно попытавшись меня оттолкнуть. Скулёж и тяжёлое дыхание выходили из твоего рта; губы — опухшие и кровоточащие, — ещё более соблазнительно раскрылись, и я снова впилась в них, ощущая бешеную потребность в твоих всхлипах. Кровь лилась из раны, я ощущала запах, словно была зверем. Хотя почему «словно»? Ты так взбесила меня, Сакура, что я оскотинилась враз. Ладони вновь сомкнулись на бешено бьющейся жилке, пережимая доступ к кислороду. Хрипло хватая воздух, будто выброшенная на берег рыба, ты казалась тогда невероятно, ну просто сногсшибательно желанной, что и стало причиной моих дальнейших действий. Переместив пальцы на подбородок, я запрокинула твою голову, насильно заставив тебя не смотреть на то, что собираюсь делать дальше. Твоя беспомощность была мне панацеей. Твои стоны от боли и запах крови стали эффективным способом задышать в полную силу. Я балансировала сейчас на грани безумия и субъективности; вырывала из тебя крики о помощи и наслаждалась этим. Зубы сомкнулись на обнажённой коже шеи, разрывая верхнюю часть плоти. Жутко, запредельно, невыносимо. Ты снова воспротивилась, начиная наконец думать головой, а не орущими во всех диапазонах чувствами. И эту перемену я заметила раньше, чем ты смогла что-либо сделать. И пресекла попытки, сжав твоё запястье с такой силой, что тебе опять пришлось закричать от боли. Возможно, оно сломано. Ты же медик, Сакура, ты должна знать. И этот запах отчаявшегося страха, ни с чем не сравнимое чувство полной власти, пока ты лежишь в луже собственной крови, сочившейся из пореза. Когда твои глаза, затянутые пеленой лёгкой слепоты от накопившихся слёз, бессмысленно пялятся в пустоту. Когда твои руки, подобно распятию, раскинуты в разные стороны; и нет ни малейшего импульса к сопротивлению. Тогда я и начала всё тем же осколком, вырванным с жутко чавкающим звуком из раны, разрезать путь к телу, срывая ошмётки одежды. Такие попытки увенчались не только успехом, но и поспособствовали возникновению царапин на твоей белоснежной, наверняка, никем и никогда не тронутой коже. — Ты уже спала с кем-то, Сакура? — мурлыкнула я, слизывая языком капли крови. — Кто-то трахал тебя так, что из твоей поганой головы выходили все мысли о Учиха Саске? — Твоя безучастная реакция была мне ответом. — Да ты искренне чиста, подруга, — деланно удивилась я, избавляясь от остального тканевого покрова. Твои ноги были надёжно заблокированы моими, руки же недосчитывались нескольких здоровых костей. Блаженство. Это точно не будет скучно. Пальцы до сих пор обхватывали подбородок; надавив чуть сильнее, я заставила тебя открыть рот. Мои пальцы без помех скользнули в ротовое отверстие, достигнув чуть ли не гортани. Сглатывающие рефлексы чуть ли не вызвали у тебя рвоту, но вместо этого ты обильно смочила препятствие, коим были мои пальцы. Вытащив и проведя почти что нежно по истерзанным губам, я провела кровавую дорожку, смазанную твоими же слюнями, к нервно подрагивающей груди. Я слышала, да, точно слышала, как бешено бьётся твоё сердце. Обвела ореол соска, который, воспротивившись наверняка твоим мыслям, взбух, наливаясь тяжестью. Не сдерживая собственного желания, склонилась к нему, слегка прикусив зубами и оттянув на себя. И ты вскрикнула, но уже явно не от боли. И тремор, порождённый моими действиями, был вовсе не по причине глубокого страха, до сих пор сидевшего в тебе, как недавно осколок, нашедший пристанище в твоей плоти. Это была дрожь удовольствия. Я засмеялась, и эта вибрация отпечаталась на твоём теле, вызывая миллиарды мурашек. Прикусив сильнее и двинув зубами, я насладилась очередным всхлипом. А затем ещё одним. И ещё. Чёрт возьми, с каждым укусом, ты хотела большего! Хотела, я чувствовала. И вновь заёрзала, что принудило меня опять сомкнуть руку на твоём горле. — И-ино… П-пожалу-у-уйста… — захрипела ты, подав голос. — Заткнись, Сакура. Просто заткнись, — миролюбиво предложила я, облизнув вторую грудь и вобрав в рот сосок. И вновь твои безмолвные мольбы о помиловании. Это раздражало. Поднявшись на ноги, с отвращением посмотрела на тебя — сломленную и беззащитную. Пнула по уже повреждённым рёбрам, отчего ты заскулила, едва как найдя в себе силы перевернуться на бок и свернуться в позе зародыша. Обнажённая, окровавленная, тихо ноющая себе под нос какие-то непонятные мольбы — такой ты нравилась мне больше. Такая ты не вызвала во мне противоречивое чувство тошноты. Я откинула волосы за спину, кидая взгляд вбок. Там, в кресле, лежало моё снаряжение. Лукаво улыбнувшись, теперь я знала, что делать дальше. Схватив тебя за волосы, с силой дёрнула вверх, и теперь ты, опустив голову вниз, стояла на коленях. Зверь внутри торжествующе зарычал, принимая такое положение твоего тела. Слёзы беспрестанно катились из твоих глаз, орошая дощатый пол под моими ногами. А я захлёбывалась в этом момент чувством вседозволенности, ощущением беспрекословной власти. И когда обвязывала твои запястья и щиколотки, так, чтобы ноги оставались обязательно разведёнными, я открывала новые грани жизнеспособности в себе. Лёгкий тычок коленом в твою спину, и ты подаешь ничком, закричав от боли. Рёбра, да. Я, несомненно, помнила об этом приобретённом повреждении. И то, что твои руки и ноги были связаны между собой за спиной, добавляло красок твоей боли. Множество новых оттенков. Я шумно вобрала в себя воздух. Началось. Проведя пальцем по сочащейся щели, слегка нажав и скользнув внутрь, я ликовала. — Да ты течёшь, как сучка, Сакура! — засмеялась я, лениво шевеля у тебя внутри, то проникая, то выходя. Нежные стенки были бессердечно оцарапаны такими частыми входами-выходами, а ты жмурилась и мотала головой из стороны в сторону. Я видела это, опять сцапав твой подбородок в плен своих пальцев. Я заставляла тебя смотреть на меня. И сжимала пальцами взбухший клитор, если ты смела закрывать свои сраные глаза. И ты подвывала, но с открытыми глазами; смотрела на меня унижённо, но с вызовом. О да. Твой вызов. Он преображал моё положение, и я искренне боялась свержения. Лезвие со скрежетом вышло из ножен; стальной блеск его затмил мой взор. Я с жадностью ощупывала глазами идеально выполненное оружие: только члены АНБУ нашего селения могли носить такое. Тонкое, отточенное, без острого конца и обладавшее довольно длинной рукоятью. Сама рукоять была выполнена из дерева, высеченного ровно, без малейшей зазубрины и неровности. Идеальное. Прекрасное. Проведя по нему языком, я ощутила на себе твой испуганный взгляд. — Что т-ты собираешься делать? — дрожащий голос выдавал тебя с головой. Ты в панике. — Узнаешь, — усмехнулась я. Пуская слюну на деревянную кладку, облизывая каждый сантиметр, я наслаждалась твоим пристальным вниманием. Пусть и порождённый кошмаром, ужасом, трепетом. Ведь, как никогда, я была невероятно соблазнительна в этот момент. Так ведь, Сакура? Прислонив рукоять к источавшему всё новые и новые потоки влаги, я с нажимом провела по половым губам, дразня и тебя, и себя. Я ждала момента. А ты зажмурилась, резко задышав через рот. Пора. Дерево не без препятствий вошло внутрь, разорвав плевру и лишив тебя невинности. Я рассмеялась, когда очередной твой вскрик полоснул слух. — Ты лишилась девственности, Сакура. Не со своим ненаглядным Саске-куном. А с оружием. Ведь ты же шиноби. Яростно продвигая жалкую имитацию на мужское достоинство дальше, я прокручивала его так же по часовой стрелке. Чтобы не было так узко. Чтобы не было так умопомрачительно трудно. Чтобы ты уже застонала, тупая сука. И наконец это свершилось. В голос. Громко. Громче, Сакура. Я начала двигать рукой, совершая пародии на фрикции, раздрабливая твоё понятие о сексе на мелкие части. Разметая мечты наивной девочки о первой прекрасной ночи. Разрушая все запреты в своей голове. Я трахала тебя и трахала, пока рука, сжимавшаяся вокруг холодного лезвия, не затекла, а из-под ладони не побежала кровь. Теперь уже моя. Слишком сильно пальцы обхватывали оружие; слишком сильно я вгоняла в твою плоть то, что тебе никогда не представлялось в такой роли; слишком пристально и с жадностью ловила каждый твой вскрик и стон, чуть ли не вплотную приблизив своё лицо к твоему. Взгляд жадно цеплял каждое изменение: будь то полуприкрытые глаза, прикушенная уже твоими зубами губа, тихие молитвы неизвестно кому. А в следующее мгновение я покрывала твою спину укусами, не гнушаясь запаха и вкуса пота ужаса, что источало вконец покалеченное тело. И когда рукоять с хлюпающим звуком покинула твоё влагалище, я откинула его в сторону и села на пол, закрыв лицо руками. И если смех душил горло, то невыплаканные слёзы — сердце. Одичавшая. Проклятая. Сошедшая с ума, но сохранившая рассудок. Почему, Сакура, почему я не потеряла его в тот момент?***
Зачем ты приходишь? Ведь ты пришла после. После того, что я сделала. Взгляд запомнил тебя на моём пороге: смотревшую вниз, смотревшую вбок, смотревшую вверх. Смотревшую куда угодно, но не на меня. Взгляд запомнил тебя новую. Порезы, укусы, переломы — исчезли. Ты залечила их ещё утром, когда очнулась. Ты даже не посмотрела на меня, когда исчезала из моего дома. Ты ничего не сказала, никак не отреагировала на моё присутствие. Меня — нет. Нет меня. Но я сидела в том же положении. Всё так же закрыв лицо руками. Невмоготу было осознавать последствия своего желания ожить. — Ино. — Сакура. — Я войду? — Входи. В темноте коридора наши силуэты быстро слились во тьме, когда я с силой прислонила твоё тело к стене, сцеловывая стоны боли, вскрики ужаса и память о вчерашней ночи. Слизывая с твоих губ слова-паразиты. Сдирая с кожи запах прошедшего друг без друга времени. И ты вновь сопротивлялась, яростно отпихивая меня в сторону. Как-то раз мы уже дрались против друг друга, помнишь? На экзамене Тюнина оказались равны, потеряв сознание. Сейчас же я оказывала верх, со всей имеющейся силой впечатывая тебя затылком в деревянную кладку стен. Ты застонала скатываясь вниз, оставляя за собой кровавую полосу, казавшуюся чёрной в темноте. Жилы заиграли. Вены взбухли. Носа достиг запах унижения. Запах страха. Запах вожделения. Ты не просто так пришла, да, Сакура? Маленькие девочки хотят взрослых игр. Я рычала, скидывая с тебя одежду. Ты испуганно и тяжело дышала, оказывая всё возможное сопротивление. И единственным разумным проблеском было то, как я складывала печати, чтобы лишить тебя всякой надежды на телодвижение. Члены клана Яманака могут всё, когда захотят.***
Ты залечиваешь новые повреждения. Я смотрю на тебя исподлобья. Я всегда смотрю на тебя так. Ты вздыхаешь, когда один — особенно глубокий, — порез затягивается на глазах. Остальные синяки оставляешь, предусмотрительно скрывая их одеждой, которую самостоятельно находишь в моём шкафу. Ты никогда не спрашиваешь, а я не отвечаю. Мы всегда молчим. Всегда. Тебе нужно в больницу, мне — на тренировку. Ты придёшь сегодня ночью, а я опять буду думать зачем тебе это нужно. Ты уйдёшь так же молча, а я молча отпущу. Но нет. Ты смотришь прямо на меня. Холодные руки обхватывают мои щёки, лёгкий, но чувственный поцелуй укладывается на губы. Языки сплетаются, глаза, поддёрнутые пеленой страсти, закрываются. Дыхания меня и тебя схлестываются, пальцы впиваются в кожу, и я уже не понимаю ничего. Даже не осознаю, что именно мне приносят твои приходы. Это всё бессмысленно. Бессмысленно. — Пока, Ино, — шепчешь ты, продолжая греть свои ладони о мои щёки. — Пока, Сакура, — шепчу я в ответ, согревая твои ладони. Ты поднимаешься на ноги, отходишь и вдруг говоришь: — Я тону в тебе, Ино. А потом уходишь и не видишь, как я качаю головой. Ты не тонешь, Сакура. Но ты топишь меня.