Хрустальный взгляд

      Волосы, как ветки плакучей ивы, опускались на плечи. Я путала тонкие смолью пряди белыми пальчиками. Ногти безжалостно царапали кожу ключиц, оставляя жгучие красные линии. Еле заметной дорожкой по щекам бежали слёзы. Они падали на ладони, обнажённую грудь, ноги, и исчезали, сбрасывая с себя соленую душевную тяжесть на ранах. Где-то через открытое окно просачивался вой и лай собак, который так же безжалостно пробивался в мозг. Отчего-то в ушах раздавалось посвистывание ветра, такого лёгкого и колючего, словно шёлкового.       И кошки… Их почти беззвучные шаги пушистых лапок отдавались в сердце, проходя по водосточной трубе. Они бродили по крыше, обвивая своё тело хвостом, как плющ, и нежно мурчали в такт шуршащим неполадкам на радиостанции. Этот шорох напоминал хруст сухих осенних листьев, когда ненароком тяжелым шагом ступаешь по засыпанной красно-бардовыми огоньками тропинке. Хотелось представлять их как маленькие язычки пламени и таять от воображаемого тепла, согревающего душу. До самых кончиков пальцев пробегала ворчащая искорка тока, когда обжигалась неприметным огнем. А потом она пропадала где-то в серых оттенках осеннего неба и резко менялась на снег, замораживая блеск искр во всём теле. Оно застывало в одном положении, и лишь пальцы продолжали теребить кудрявые волосы.       Веки переставали накрывать пересохшую оболочку глаз, которые, найдя одну единственную неосознанную точку, замирали, словно после удара током. Они были такими белыми, как молоко. Когда оно стекало по хрустальной кромке зрачков, в глазах читался чувствительный узор. Будто молоко, поднимаясь к потрескавшимся губам, опускается обратно по тонким стенкам гранёного стеклянного стакана. Глаза раздраженно пытаются уловить хоть каплю каких-то чувств и эмоций, что не были ещё найдены в пучине души. Но они, как ни странно, только ускользают, набирая всё больший темп. Все чувства несутся куда-то с кровью, заставляя лишь сердце биться о ребра и легкие в беспорядочном темпе.       Мысли улетучиваются совершенно, испаряясь в кипящем теле. Остатки сознания бьются о хрупкую плоть, заставляя дрожать, словно клиновый лист на ветру. Прерывая тишину, тяжелые хриплые вздохи набрасываются на мелькающие тени порхающих в небе птиц. Под ними так необыкновенно серебриться снег, точно на него положили миллион белоснежных гирлянд, обвитых крошечными лампочками, размером с пылинку. Замысловатая снежинка вновь опускается на маленького светлячка, раскидывая вокруг себя неописуемо красивые узоры. Это похоже на существующую сказку, когда судьбы разных людей случайно переплетаются, кружась и извиваясь во всех направлениях.       Я вдруг резко сравниваю себя с глухим воспоминанием, что где-то притаясь в сердце, сейчас выбьется с кровью наружу. Под сильным давлением оно буквально выплюнет меня из своего существования, выгоняя тело из ступора. Колени, хоть я и сижу, начинают дрожать, руки, обретая нового хозяина, бессмысленно скребут по бледному лицу, шее, груди, ногам. Желудок эгоистично требует хотя бы немного еды. Но кисти не слушаются, глаза в страшном количестве изводятся слезами. Ими напиться можно, но они только с болью застывают на щеках, замерзая от этого изнурительного холода.       Закрыть окно просто нет сил.       Я не чувствую, нет. Это просто фантомные боли, которые должны были бы покинуть уже. Но они изгрызают изнутри. Хочется бить, кусать и рвать зубами подушку, заставляя пух разлетаться по мёрзлой комнате, где пусто, как в больничной палате. На полу благополучно расположились фотокарточки; какие-то плакаты с людьми, словно воронами, чьи лица покрыты черной косметикой; яркими рисунками, как семицветная радуга после нескончаемого ливня, совершенно посторонних мне людей; и открытки, где мне желали долгой любви.       Но ее нет.       Где-то давно растворилось такое некое чувство как наваждение. Я думала, это нечто иное, нежели любовь к совершенно постороннему человеку. Не так больно, не так обидно и грустно, не так запоминается происходящее. Оно у меня всё равно отрывками сохранилось в памяти, которая с каждой секундой стирает все новые и новые моменты. Но любовь, я осознала, и есть наваждение, которое неисчерпаемо мучительно и приятно. Из-за этой ненасытной боли казалось, что тут же из ушей польётся обожженный кислород, а голова взорвётся, убивая с собой каждую попытку задуматься, как гелиевый воздушный шар.       Но мечтать не хотелось совершенно. Что уж говорить о воображении, которое, как белый медведь, спрятало свой черный нос большой и мохнатой белой лапой. Хотя, наверное, они мне бы сейчас не помешали. Мысли меня словно подбадривали. Они ясно напоминали о том, что я живу, и буду жить еще долго.       От чего же даже желание пропало?       Почему то в глубине себя я осознавала – суицид – не выход. Мой нож, что прежде умело разделывал куриные тушки, теперь валялся в углу комнаты, медленно покрываясь инеем от нарастающего холода. И действительно, простыня кое-где покрылась тонкой коркой льда. Я захотела дотронуться до нее, что бы разморозить, как казалось мне, своим тёплым дыханием, но руки уже не держали. Я с грохотом завалилась на бок и услышала тихий хруст разламывающейся корочки.       Почему же эта грусть так долго располагается в моём теле?       Она пришла однажды и не захотела уходить. Она осталась ждать, ждать чего-то слишком хорошего, чтобы унять, наконец-то, свой пыл и желание мучить чужую душу. Но весенние ручьи уносят с талой водой весь негатив прошедшей зимы. Убегает вся ненависть и обида. А грусть продолжает питать изнутри, живя наравне с другими чувствами. И рядом нет ни одной радостной мысли. Одни разочарования, которые сплошь покрывают веселье. Хоть, в моей жизни было не мало счастья, все умерло. Залегло глубоко под землю в ожидании, пока ее откопают. А раньше я бы даже не посмела марать руки и ломать ногти об застывшую землю, сквозь остановившееся для меня время.       Когда-то давно, с чего все и началось, я не могла и представить это существование без чувств, эмоций и простой непринужденной жизни. Я ощущала физическое недомогание, усталость, неприязнь, но никак не радость, никак не интерес, и уж точно не любовь. Знакомые прозвали алекситичкой. Было как-то не комфортно, что ли, с таким прозвищем. Самая близкая знакомая ценила во мне и все те качества, что я тогда не нарочно проявляла. А именно ценность. Я искренне ценила тех людей, что когда-то ворвались в мою скромную жизнь и, не смотря на все мои возмущения, там и остались. Словно свора волков в стадо овец.       Никто из них даже не настаивал на взаимности с моей стороны. А я проявляла её, сама того не замечая - проявляла! Я часто сидела, закрывшись в себе, как подбитый голубь, который залезает под ту же самую машину, что недавно вырвала из него перья, желая услышать ласково слова. Ко мне снова возвращались кошки. Они скребли на душе так, что хотелось кричать от боли. А после меня назвали бесчувственной.       Может, я и вправду не знала что это такое, чувствовать?       Моя мама всегда меня подбадривала. Она просила, чтобы я не забивалась, не раскладывала по углам свои страхи. Но я не слушала. Она замечала, как я бьюсь в истериках от того, что не могу принять самого простого на этом свете – эмоций! Женщина таскала меня по городу в надежде, что я чем-нибудь заинтересуюсь. А получала в качестве благодарности ужасный вид моих хрустальных глаз, сиявших разными узорами, но без единого блеска. Они холодно смотрели на неё, а я не осознавала, что убиваю. Мараю свои же руки в крови, в прозрачной, обесцветившей и соленой крови.       Мама просила, чтоб я не плакала. А я ревела, разрывая и свою и ее грудь на куски. Я не замечала, что больнее, как ни крути, всё равно было ей. Этому хрупкому человеку, что опекал меня все семнадцать лет. Все это время она пристально наблюдала за мной, забываясь, что парой и ей нужно было внимание. Такое простое и банальное внимание, которое я не могла подарить родной матери.       К горлу снова подобрался комок. Не могу его проглотить. В груди расплескивается вина. И никуда не денешься. Друзья все разъехались. Они убежали от моего вечно одинакового лица. И верно. Не хотела я больше никого мучить. Мама умерла, друзья исчезли. Я одна, как всегда и желала!       Только вот почему?       А через несколько дней появился он. Этот молодой паренёк таскался за мной попятам, однажды свалившись, как снег на голову. Я ощущала его присутствие везде, где бы ни оказалась. Иногда, посещая танцы, чтобы избавиться на время от противных мыслей и напряжения, я плясала вокруг его силуэта, так пристально разглядывавшего меня. А он не сопротивлялся. Наоборот, подбадривал.       Через некоторое время он подарил мне огромный букет моих любимых роз. Я почти подпрыгивала от радости, когда пальцы легонько покалывают их шипы и, лепестки опускаются на лицо, когда я прижималась к цветам. Ничем непередаваемое ощущение. Но оно мастерски скрывалось от посторонних глаз. Букет я любезно приняла и поставила у себя на столе, где теперь лежали только его измятые замерзшие лепестки. Никак не свыкнусь с этой картиной, которая понемногу пробирается в глубь моего умирающего сознания.       Этот хвост спрашивал, отчего я такая странная и почему из меня невозможно выжать хотя бы каплю смеха?! Я убегала от него в слезах. А он догонял. Обнимал, держал за руку и успокаивал. И я успокаивалась! Мое тело принимало его прикосновения, нежные слова в мою сторону, ласковые упреки. Его разгульный образ жизни и столь гнусный опыт в «женщинах» только притягивал. Я не понимала, как этот человек смог разбудить во мне здравый смысл? Как смог оградить от наивного ребячества?       Последнее слово, что я услышала, отталкивая от себя после всего, что он для меня сделал, это «люблю». Теперь и я это осознала. Он любит, терпит и обожает ту натуру, которую все боятся. От которой бегут стадом. От которой прячусь и я сама.       Вот и страх вернулся. И зачем только вспомнила о давнопрошедшем? И тот мужчина покинул меня. Нет, я сама оттолкнула его от себя. Сама предательски избила его своими словами и своим… взглядом. Холодным, бесчувственным и безразлично смотрящем на все, что окружало. Хрустальным взглядом, покрытым причудливым узором и бесконечным невежеством.       А на улице снова зима. Такая красивая и счастливая. Правда, смеркается. Это делает нынешнюю пору еще более красивой и сказочной. Наступает новогодняя ночь. Это мой любимый праздник. Только вот радости я не ощущаю…       Замерзшими пальцами я собрала капли слёз, которые вновь потекли из моих глаз. Они оставляли мокрую дорожку от белых ресниц и до губ. Она тут же застывала, твердела на коже, быстро образую корку. И блестела от лучей голубой луны. Спутник был так безмолвен и спокоен, словно ангельское дитя дарило мне свой драгоценный взор. Вокруг это создание окружали облака. Они притягивались ею и, будто перина, окружали. Эти кучерявые тучки окунали в некое спокойствие.       Изнывая от усталости, радио, наконец, замолчало и прекратило свой бессмысленный шорох. Собаки вновь залаяли, прогоняя назойливых кошек с крыш. Они с топотом убежали куда-то в сторону от края. С души слегло. Мир медленно начал вновь покрываться белой пеленой. Теперь светлячки порхали везде: над машинами, в черном ночном небе, в моей комнате, залетая в нос и щекоча, правда, тут же тая.       Найдя в себе немного сил, я приподнялась, дабы посмотреть на великолепие, что сотворилось за окном. Порыв ветра тут же принес новый рой снежинок. Словно пчелы нектар летом, они несли за собой спокойствие зимой, опускаясь на мою бледную кожу ладоней, обнажённой груди, ног, прикрытые лишь тонкой полосой юбки. Было холодно, жутко холодно и приятно. Вот оно наваждение! Вот она любовь, тихо просыпается от неприлично долгого сна внутри меня. Она выходит за пределы, покидая измученную плоть, гордо ступает по заснеженному паркету, обходя комнату кругом. Её нежный силуэт кидает тонкую тень хрупкого тела, отбрасывая от себя хриплые прерывистые вздохи, уравновешивает стук непослушного сердца, что рвется за этим чудом.       Наваждение, сделав еще один круг, покидает эту комнату и спешит в другую. Вторая, третья… Я, откуда-то найдя в себе силы, кидаюсь за ней, скользя по полу. Пытаюсь ухватить, не отдавать никому и держать, так крепко прижимая к себе, что бы она навсегда осталась во мне.       Любовь проходит к двери, что ведет на лестничную клетку, где много переходов, поворотов и закутков, где найти ее уже будет невозможно. Она медленно проводит рукой по двери, оставляя за собой белый мокрый след, словно играя моими нервами и, сделав последний глоток воздуха, растворяется в двери. Проходит сквозь нее, таща за собой, забыв отпустить. А я кидаюсь следом в надежде настигнуть ране упущенное. Но замираю. Что-то екает внутри, намекая, подталкивая к остановке. И я стаю. Чувствую что-то приятное внутри, что-то теплое. Оно передвигается, несет за собой частицы блаженства и счастья. Я просто чувствую.       Резкий звонок в дверь. Как он еще не замерз? Он выводит меня из мыслей, которые вернулись ко мне, и здравый смысл разрешает открыть дверь. Я, сделав шаг, теплыми руками нащупываю ключи в темном коридоре, нахожу замочную скважину, проворачиваю ключ…       С каждым его движение внутри замка мне становится все теплей и теплей. Живые слезы начинают вновь просачиваться сквозь прозрачную оболочку глаз, веки усердно пытаются смахнуть их. Это придает еще больше энергии.       Движение - вот она жизнь!       Я медленно открываю дверь, как бы прося человека, что стоит за ней, отодвинуться чуть в сторону. Наверное, опять соседка пришла жаловаться на продолжительные вопли посреди ночи и в тоже время успокаивать меня. Но то, что обязано, должно бы сейчас вырваться наружу, уже сделало свое дело. Исчезло. Пропало с глаз моих долой! И я всем сердцем благодарна, что это случилось однажды со мной и прошло. Главное что прошло. Главное что я благодарна, впервые благодарна!       Сквозь заплаканные глаза всё выглядит таким размазанным, расплывчатым, что я сперва не верю - передо мной стоит человек. Но сознание всё больше просыпается, всё резче понимает ныне происходящее. В полуметре от меня стоит тот мужчина. Он жалобно обводит меня глазами, начиная с босых ног. Я машинально прикрываю ладонями грудь, но сама не прячусь. Мне доставляет удовольствие его внимание.       Он доходит до ключиц, ехидно улыбается, жадно обводит алые покусанные губы и встречается с моим бешеным взглядом. Глаза такие красные, наполненные горячей кровью, хоть и покрытые слезами. Они живые. Полопавшиеся сосуды, нервно двигающиеся веки, которые секунду за секундой прикрывают блеск и грустное сияние. Оно отражается от луны, что пробивается в окно. Волосы медленно чернеют, намокают, кожа розовеет. Тело размораживается от порыва резкого тепла, которое принесла не температура в помещение, а он. Наверное, зашёл погреться, хотя, у меня этого не дождешься. Я заморозила всю квартиру.       Он делает шаг, приближаясь ко мне, и проводит горячей рукой по щеке, чуть обжигая и покалывая. Глаза уходят от моих и снова встречаются, опять уходят, снова встречаются… Мы словно спорим с собой, как две возбуждённые собаки, кидая друг на друга озорные взгляды. Он заставляет меня паниковать. Этот человек заставляет меня верить в свою собственную жизнь!       Голубой цвет его глаз такой родной, такой приятный, заставляет утопать в его морях. А я бьюсь в истерике. Дрожь не стихает. Когда мне было холодно, я не чувствовала физической боли, не замечала ее. А теперь она проснулась, а я радуюсь, я улыбаюсь незаметно для себя и смотрю на него, но ноги подкашиваются. Я неожиданно начинаю падать, стекать по стене, как талая вода с крыши по водосточной трубе. -Ты поймал меня, - произношу я чуть тихим голосом.       А в ответ гробовая тишина. Так неприятно давит на уши и колит, как шелк. Он молчит. А я слушаю стук его сердца. Оно бьется, гоняет кровь в такт с моим. И как он сумел меня разбудить? -Люблю, - слышу я очень тихое. – Я люблю тебя! Люблю! Слышишь? – кричит он, заставляя широко распахнуть мои карие глаза.