Зелёный дракон

Третий ангел вострубил, и упала с неба большая звезда, горящая подобно светильнику, и пала на третью часть рек и на источники вод. Имя сей звезде "полынь"; и третья часть вод сделалась полынью, и многие из людей умерли от вод, потому что они стали горьки. (Откр.8:10-11) Ещё совсем недавно моё имя знали во всех опиумокурильнях города. И стоило мне лишь появиться на пороге, как хозяева дома грёз самолично спешили удовлетворить мои самые притязательные капризы. Я был гурманом в мире наркотиков и был готов самоотверженно, подобно честолюбивому исследователю, выискивать рецепты самых редких дурманящих веществ. А затем проводить замысловатые опыты в своей лаборатории и, словно средневековый алхимик, воссоздавать в колбах и ретортах забытые зелья. Завсегдатаи притонов – будь то нищие, погибающие в плену опиума, или же лорды, инкогнито упивающиеся настойкой лауданума – всегда смотрели на мена как на просветлённого, которому открылись все тайны, что лежат за Гранью. Но шаг за Грань, отделяющую мир материи от мира иллюзий и наркотических грёз, всегда подобен смерти. Он освобождает пленённое сознание и открывает перед ним неизведанные глубины, где таится древнее безумие. И в этом безумии кроется истинная мудрость, которую не способен вместить ни один человеческий разум. Лишь чувствительное сознание художника или поэта может через призму страха воплотить отблеск этой мудрости в произведении искусства. Одним из таких фильтров космического безумия пришлось стать мне. Бесчисленные опыты с наркотиками – настойками и курениями – скрупулёзно описанные мною в поэтических дневниках, были лишь жалким полётом фантазии до тех самых пор, пока я не попробовал абсент. Объятия Зелёной феи, столь нежные и горячие, оказались сладостнее всего, что мне доводилось пробовать ранее. Однако все известные рецепты абсента в конце концов приелись, и мой искушённый дух потребовал чего-то совершенно незаурядного. Такого, чего было суждено вкусить лишь избранным из числа смертных. Я провёл недели в поисках, пока однажды служанка-мулатка, верно помогавшая мне во всех изысканиях, не показала старинную книгу в потрёпанном кожаном переплёте. Пролистав жёлтые пергаментные страницы, исписанные витиеватой арабской вязью, служанка указала на ряд необычных гравюр. В их символах, утверждала она, был сокрыт рецепт, способный удовлетворить мою жажду. Откуда же мне было знать, что эта книга с её древними знаниями передавалась из поколения в поколение в семье мулатки. Её прародители, из какого-то восточного племени кочевников, исходили всю Руб Аль-Кхали и в самом её сердце, легендарном городе Иреме, испили из источника великой запредельной мудрости. Но я не удосужился даже толком просмотреть книгу, не говоря уже о том, чтобы задуматься, к чему может привести этот сомнительный эксперимент. Конечно же я сразу приступил к изучению гравюр. На первой была изображена величественная птица, которая клевала какие-то причудливые растения. Две пары крыльев этой химеры были покрыты перьями, похожими на стальные наконечники стрел, лапы оканчивались хищными орлиными когтями, а голова походила на львиную морду. На второй гравюре эта птица была охвачена пламенем, а клубы дыма складывались в очертания распростёршего крылья легендарного феникса не менее фантастического вида. На третьей, этот феникс истекал кровью и, словно грозовая туча, проливал её дождём на горсть пепла, оставшегося от сожженной птицы, в котором извивалась змея. На четвёртой, последней, из праха рос необычного вида цветок, чей бутон напоминал блистающую в ночном небе звезду. Его лучи-лепестки расходились во все стороны, а в середине сияло божественное Magnus Oculus*. Для непосвящённых в сакральный символизм алхимии эти гравюры так и остались бы всего-навсего фантазией автора книги. Но для меня, имевшего ключ к этой головоломке, они были подробным рецептом, который мне предстояло опробовать. Сперва мне следовало собрать и высушить растения для абсента. Затем особым способом получить из них Tria Prima* – философские Ртуть, Серу и Соль. Их надлежало очистить и последовательно соединить в эликсир Зелёной феи. Пока я корпел над гравюрами, стараясь понять все нюансы предстоящего процесса, мулатка начала поиск необходимых ингредиентов. Всего за неделю она раздобыла у аптекарей и травников гербарий из самых экзотичных галлюциногенных трав, среди которых главным ингредиентом оставалась горькая полынь – дух абсента. Получив их в своё распоряжение, я сразу же приступил к работе. Отложив полынь, из остальных трав я приготовил отвар. Получившееся коричневатое варево обладало удивительным приторным ароматом, но оказалось чрезвычайно ядовито. Соседская надоедливая собачонка унюхала его и, каким-то образом пробравшись в мой дом, только сунула свою морду в посудину с остывавшим отваром, как тут же заскулила и издохла. Весь следующий день служанка пыталась убедить меня в том, что при последующей обработке, согласно рецепту, отвар потеряет свои ядовитые свойства. В подтверждение своих слов она даже согласилась лично его испробовать. Доверившись ей, я продолжил свою работу и, процедив отвар, перелил его в большую посудину, куда добавил закваску. Не прошло и часа, как всё варево забродило и наполнилось пузырьками. Тем временем, перемолов вываренные травы в порошок и пересыпав его в керамическую чашу, я поставил её на чугунную плиту. Вслед за античными алхимиками я повторил действо, которое они называли кальцинация, и столкнулся с неприятнейшим проявлением этого процесса. Кухня, где стояла плита с чашей, наполнилась удушающим дымом, от которого я чуть не потерял сознание. Открытые настежь окна помогли решить проблему, и, спустя несколько часов беспрестанного помешивания чёрного порошка, я получил горсть белёсого пепла, который незамедлительно пересыпал в бутыль и, залив несколькими литрами чистой воды, оставил отстаиваться на всю ночь. Утром, взболтав пузырившуюся брагу, от которой уже начал исходить специфический запах алкоголя, я вернулся к бутыли с водой и увидел, что не растворившиеся остатки пепла осели на дне. Тогда я осторожно перелил воду через кусок ткани в ту же керамическую чашу и принялся выпаривать. Процесс этот был, несомненно, более приятный, нежели кальцинация, и в результате я получил пригоршню порошка, напоминавшего обыкновенную поваренную соль, только выделенную из растений и именовавшуюся издавна как поташ. После этого я ежедневно перемешивал брагу, замечая, что запах алкоголя усиливался с каждым днём, пока наконец брожение не прекратилось. Тогда я отделил получившуюся жидкость от мутного осадка и перелил её в большую бутыль из прозрачного стекла. Терпкий аромат так и манил меня сделать глоток, но, помня о жалкой участи собаки и наставлениях служанки, я сдержался. Следуя рецепту, я насыпал белый порошок поташа в бутыль, хорошенько её взболтал и оставил отстаиваться на всю ночь. Немало удивил меня наутро насыщенный алый цвет, в который окрасилась жидкость. На мгновение мне стало дурно от мысли, что я держу в руках сосуд, полный крови. Однако, откупорив бутылку, я сразу же взбодрился от резковатого запаха алкоголя. И, не мешкая ни минуты, засыпал внутрь уже высушенную полынь, к которой добавил немного листьев мяты, цветков иссопа, семян фенхеля и несколько звёздочек аниса. Всё это должно было смягчить горечь полыни и придать напитку благоухание трав. Настоявшись ещё несколько дней, алхимическая тинктура приобрела необычайный золотистый оттенок, что свидетельствовало о правильности всей проделанной мною работы. Теперь же настала очередь последнего этапа. Я перелил жидкость в алембик перегонного куба и водрузил его на песчаную баню, устроенную на растопленной чугунной плите, служившей мне алхимическим атанором. На протяжении всего дня я совершал легендарный Magnum Opus*, следя за силой пламени и кипением золотистой жидкости – Алкагеста – с растворёнными в ней солями Первоматерии. Происходившие в перегонном кубе метаморфозы завораживали меня. Поднимавшийся от жидкости пар, подобно освобождённому духу, устремлялся по длинному носику алембика, где конденсировался или, как бы выразились философы древности, сгущался в прозрачные, словно слезинки, капли. Solve et Coagula* – гласит мудрость Бафомета. Весь получившийся дистиллят я перелил в изящную узкую бутылку, куда также бросил маленькую веточку полыни, чтобы напиток приобрёл благородный изумрудный оттенок. Своё сокровище я спрятал в дальнюю комнату дома, подальше от чужих порочных взглядов. Теперь оставалось лишь ждать и надеяться, что мне удалось правильно растолковать старинные гравюры и воссоздать рецепт. Месяц мучительных ожиданий прошёл в поклонении Зелёной фее. Комнату, где под покрывалом из зелёного шёлка хранился магический напиток, я превратил в её святилище: стены были драпированы зелёными гобеленами с причудливым растительным орнаментом, окна застеклены цветными витражами, и проникавшие сквозь них лучи окрашивались в изумрудный цвет и падали на кресла, обитые зелёным бархатом. Сидя в этих креслах холодными осенними вечерами я зачитывался «Цветами зла» Бодлера и созерцал репродукцию «Звёздной ночи» Ван Гога, висевшую над камином. Бедный безумец Винсент… Тогда я ещё не ведал, какой ужас он отразил в своей работе. До конца жизни художника преследовали кошмары. Даже когда тот скитался по лечебницам для душевнобольных, где его наивно лечили от эпилепсии. Даже когда он отверг жалкую церковь, где не нашёл спасения. Ван Гог пытался писать навязчивый образ ужаса, пробужденного абсентом, но не смог вынести этого тяжкого бремени и покончил собой. Я ещё не понимал, что движусь навстречу тому же самому безумию. Я не думал ни о чём кроме своей жажды: припасть к чаше неизведанного и испить зелёного яда. Долгожданный день пришёлся на конец ноября. Промозглым вечером мулатка ушла далеко за город, чтобы на вершине холма в окружении древних камней совершать языческие обряды своих предков, а я, оставшись в полном уединении в своём святилище, откупорил бутылку с абсентом. Тонкой изумрудной змейкой напиток заструился в бокал. Несколько минут я наслаждался мерцанием насыщенного зелёного цвета в отблесках пламени камина. Затем страстно приник к чувственным губам Зелёной феи и сделал жадный глоток. Дивное благоухание трав, смешанное с горечью полыни, пряностью иссопа и аниса и подчёркнутое остротой алкоголя, окутало меня своей теплотой . Я закрыл глаза и долго наслаждался нахлынувшими ощущениями, пока они не сменились опьянением. Но оно не было похоже на эффект каких-либо известных мне вин, настоек, и даже наркотиков. Мой разум отделился от тела и, словно овеянный каким-то колдовством, я устремился в открывшуюся передо мной бездну. Казалось, прошла целая вечность, прежде чем я открыл глаза. Все привычные вещи вокруг растворились – лишь мягкие отблески света, окрашенные в изумрудные тона, окутывали меня. И единственное, что я смог разглядеть, была «Звёздная ночь». Но с чудесным полотном произошли невероятные метаморфозы: милая деревенька превратилась в какой-то монолитный город с вывернутыми углами и искажёнными гранями. Мерцающие звёзды на чёрно-синем небе хищно взирали прямо на меня. И без того необычные кипарисы сперва показались мне серыми пиками исполинских гор, но затем принялись мерзко извиваться, словно щупальца морского спрута. В моём сознании, в такт их гипнотическим движениям, возникли неведомые мотивы – оглушительный грохот барабанов и пронзительный визг флейт. Но ужаснее всего был заглушавший их дикий рёв – Иа! Иа! Кулулу фатагн! Кулулу фатагн! Мой отчаянный вопль потонул в этой какофонии. Я попытался закрыть уши, в надежде заглушить ужасный зов, но это не помогало. Тогда, обезумев, я разбил бутылку с драгоценным абсентом и принялся резать уши осколками, повторяя судьбу несчастного Ван Гога. И то ли от боли, то ли от шока я потерял сознание, провалившись в блаженное небытие. Из него меня вывел голос мулатки, вернувшейся рано утром и обнаружившей меня на полу, изрезанного осколками, в крови и абсенте. Придя в себя и перевязав раны, я задал проклятой девчонке трёпку, крича и проклиная её и её дьявольское зелье. А она, оправдываясь, только и смогла сказать, что его пили её предки в священную ночь накануне ноября, чтобы в многоколонном Иреме слышать божественный зов Кутулу. Древний ритуал, посвящённый забытому халдейскому божеству, невольным участником которого я стал, превратил сладострастную Зелёную фею в кошмарного Зелёного дракона, тянувшего ко мне из чёрной изначальной бездны свои мерзкие щупальца. Наркотики, в которых я раньше искал свободы духа, теперь стали моим узилищем, в котором я ищу спасительного забвения от древнего ужаса, преследующего меня во сне и наяву. После всего пережитого, я жажду лишь одного – найти освобождения в золоте пшеничного поля, с револьвером у виска. *Примечания Magnus Oculus – лат. “Великое око” (чаще Всевидящее око), древний символ божественной вездесущности. Tria Prima – лат.“Три Начала”, три алхимических первоэлемента, лежащих в основе всех веществ. Magnum Opus – лат.“Великий труд” (чаще Великое делание), алхимический термин, обозначающий сакральный процесс создания Философского камня. Solve et Coagula – лат.“Растворяй и Сгущай”, алхимический девиз, обозначающий два главных процесса Magnum opus. Был начертан на руках Бафомета на рисунке Элифаса Леви.