Метель

Моё повествование будет банальным до крайности. Но это не мои проблемы, не так ли? Не я здесь читатель. Я сидел в нашей кухне на старой, видавшей виды табуретке. Она явно знавала лучшие времена, но сейчас только жалобно скрипела под моим, вроде бы не таким и тяжелым, телом. Я был дома впервые за долгое время. Мать была рада мне. Она всегда мне рада, независимо от того, что я выкину в тот или иной раз. Она – мать, и она, наверное, любила меня. Мать хлопотала на кухне, ставила на плиту старый чайник. Давно я не видел таких чайников – везде были электрические. Она разогревала мне борщ, нарезала ржаной хлеб толстыми ломтями – так, как я люблю. Квартира у нас старая, наполненная пережитками совкового прошлого. Тесные комнаты, давно не полированная лакированная мебель, клеёнчатые скатерти. В нашей квартире, если вдуматься, мог бы жить и инженер Серёжа, и строитель Игнат... Мог бы, если бы на вещах не было бы отпечатка теплой души моей матери. Расшитые узорами салфетки, раскрашенные банки для круп на кухне, цветочные горшки, обмотанные разноцветными шерстяными нитками. Здесь было уютно и тепло. Моя прогнившая душа соскучилась по теплу. Его не давали девицы на один вечер, кружки пива, скабрезные шутки товарищей. Моя жизнь не была теплой. Вернее, моей жизни не было как таковой. Было то, что до, и то, что после. Я хлебал ароматный борщ безо всякого энтузиазма, прикусывал свежим хлебушком, и думал. О том, что я не очень хорошо помню своё детство, а ведь оно прошло в этой квартире. Мать выполнила священный долг накормить меня и теперь немного суетливо доставала кекс из холодильника (ну кто хранит кекс в холодильнике?). Мама родила меня, когда ей было 16 лет. Ситуация так себе, скажете вы. Я тоже так думаю – о хорошей репутации, образовании, личном счастье она тогда позабыла. Моя мама – детдомовская. Ей некому было помочь. Я представил образ моей матери – еще совсем девчонки, с маленьким ребенком – мной – на руках, одну, посреди метели и вьюги. Внутри что-то болезненно сжалось, к горлу подступил ком. Что за?.. Что-то подсказывало, что это не борщ виноват. Я стремительно встал, едва не опрокинув табуретку, и бросив, что выйду покурить, покинул кухню. Мама непонимающе смотрела мне вслед. Стремительно укорачивая тлеющую сигарету, я пялился в оконце загаженного подъезда. Метель в начале марта – забавно, насколько погода предугадала ход моих мыслей. Я думал о своей маме – что она потеряла из-за меня, чем пожертвовала ради моего относительного благополучия. И как я с этим обошелся. Сознание обжег мучительный, запоздалый стыд. Ух, давно мне не было стыдно. Я из тех, кого называют трудными детьми, гиперактивными подростками, или другой чушью, что выдумают детские психологи от недостатка серого вещества. Есть куда более простые слова – шалопай, малолетний уголовник, вандал. Это всё я. Я смог только чудом избежать детской колонии. Я грабил, избивал, насиловал. Я самое настоящее чудовище в глазах любого человека. Любого, но не моей матери. Для нее я даже в самые плохие дни был сыном. Не горем луковым, не кошмаром всей её жизни, а сы-ном. Я внезапно понял, что разочаровал её. Разочаровал единственного человека, который любил меня. Нет ничего на свете хуже, чем разочарование в глазах матери. Мать... Я думал о ней: хрупкая красивая женщина. Внешностью я пошел в неё: темные вьющиеся волосы, карие глаза, пухлые губы и бледная прозрачная кожа. У мамы неженская профессия. Я никогда не понимал маминой страсти к автомеханике – я не был типичным ребенком, не любил машинки и приставки. Для меня был чуждым её род деятельности. Я не мог тогда понять, как её нежные, заботливые руки возились с деталями, пачкались в черной машинной смазке. Теперь понял – мать просто нашла то, к чему лежала душа. А к чему лежит моя? У меня ничего нет. Я вспоминал своё детство, но память совсем не хотела этого – воспоминания шли трудно. Я помню, что детство мое было обычным. До некоторого времени. Я ходил в детский сад, откуда меня всегда забирали самым последним. Я сидел один в комнатушке сторожа, и ждал маму. Не поверите, но в этих воспоминаниях за окном тоже была метель... Я помню школу. С первого класса все насмехались над моей старой одеждой и штопаным ранцем. Я стоически терпел это. Мать утешала меня, когда я приходил домой униженный. Потом мне захотелось, чтобы они пожалели. Катализатором стал случай, когда в восьмом классе старшеклассники набросились на меня толпой и заставили при всей школе унижаться, плакать и умолять о пощаде. Мне хорошенько начистили морду тогда, и мое мировоззрение крутанулось вокруг своей оси. Я обозлился на весь мир. Я стал отвечать на оскорбления, хотя раньше прятался и стеснялся. Я стал давать сдачи, хотя драться я не умел. Научился уже после. Что-то сломалось внутри меня. Мама перевела меня в другую школу, где никто уже не смеялся надо мной открыто, натыкаясь на мой волчий взгляд. Я бросался в драку в ответ на любое резкое слово. Сам не заметил, как из забитого отличника я превратился в главаря местной банды. Мне нравилась власть над детьми, нравилось пугать их, дубасить и отнимать вещи. Я никогда не был так доволен собой. Мать не оставляла попыток вернуть меня к нормальному детству. Я, наверное, разбил её сердце. У неё опустились руки – она перестала пытаться взывать к моей совести. Когда мне стукнуло четырнадцать, я стал уходить из дома. Я мог не появляться неделями, и бог весть знает, где меня носило тогда. Я редко бывал трезв и поэтому плохо это помню. Самое постыдное сейчас для меня – это то, что я не чувствовал вины за свои поступки. Это не значит, что мать не занималась моим воспитанием, и тем более не значит, что она плохой родитель. Она делала для меня всё, и сделала бы и сейчас, если бы я позволил. Более того, я бы и сейчас самолично дал в нос тому, кто усомнился бы в этом. Я не могу сейчас точно сказать, когда моя жизнь окончательно полетела под откос. Наверное, тогда, когда меня подставили названные друзья. В тот день я – пятнадцатилетний идиот, закорешившийся со взрослыми «крутыми ребятами», - стоял на стрёме, пока они грабили мелкий магазин. Далее – ситуация предсказуемая: я элементарно не успел убежать. На меня записали этот грабёж, плюс припомнили все мои предыдущие приводы. Хорошо хоть денег не требовали, этого бы наш с мамой скромный бюджет не выдержал. После этой ситуации у меня сорвало крышу. Я был подростком, и думал явно не головой. Я делал то, чего в предыдущей бандитской практике опасался – перестал лелеять свою гуманность и совесть и засунул их подальше. Я выпустил все обиды, что таил многие годы, и выплеснул их на ни в чем не повинных людей. Я знаю, что это в высшей мере эгоизм и мерзость, уж поверьте. Зачем я всё это совершал? За моей спиной растоптанные люди. Я причинил гораздо больше зла, чем испытал. Я заигрался. Почувствовал себя кролем вселенной. Я избивал прохожих, я воровал, грабил магазины, приставлял нож к горлу припозднившихся гуляк. Я был доволен собой. Судьба посмеялась надо мной, ожидая, пока я осознаю всё это. Она даже наказывать меня не стала – вот же тварь, знает, что сам себя накажешь в миллион раз хуже. Боже, что я сделал со своей жизнью? Пропустил через мясорубку, да еще попрыгал сверху, чтобы точно всё поместилось. Я вдруг обнаружил, что уже какое-то время стою около окна неподвижно и даже не моргаю. Табак давно истлел, и я судорожно сжимаю зубами сигаретный фильтр. И щеки у меня мокрые. *** Мама сидела на кухне и гипнотизировала чашку. Старая такая чашка, с отбитой ручкой. Я помню её еще из детства. Я снова испытал жгучий стыд и чувство вины перед этой маленькой женщиной. Единственная, кто всегда любил меня, верил мне, волновался за меня. Я остановился на входе в кухню, растерянный. - Мама? – мой голос прозвучал хрипло. Она вздрогнула и посмотрела на меня удивленно и немного испуганно. На меня смотрели глаза точь-в-точь как мои. Я никогда не называю ее «мамой», только «мать». Я и сам не заметил, когда мысленно начал говорить «мама». Это так ново, и... приятно. Мама встала и снова стала ставить чайник, вода уже успела остыть. Руки у нее дрожали. Повинуясь внезапному желанию, я шагнул и порывисто обнял свою мать. Я не делал это с самого детства. Заметил, какая она маленькая и худая, ростом мне до плеча. Или я высокий? Её плечи мелко вздрагивали, а я стоял посреди нашей теплой кухни, посреди призраков моего прошлого. Я осознал, какой несчастной сделал свою мать в погоне за одобрением от авторитетов и утолением собственных амбиций. Осознал, что сейчас готов свернуть горы, чтобы вернуть на её лицо улыбку. - Мам... Мам, не плачь. Теперь всё будет по-другому, ты только не плачь. Я раньше никогда не видел её слез. Что бы ни случилось, она никогда не плакала. Столько лет – ни одной слезинки, даже по моей вине. А сейчас... Я растерялся. Я не знал, что делать при виде ее слез. Но мама всё решила сама. Без лишних слов она отстранилась и погладила меня по волосам. Я закрыл глаза. Такой нежный, материнский жест. Мама уже вытерла слезы и торопливо раскладывала кекс по тарелочкам. А я стоял столбом, чувствуя, как все осколки моей разбитой души, разлетевшиеся по подворотням и кутузкам, встают на место. Я улыбнулся – щеки с трудом выдержали – и пошел в ванную мыть руки после сигарет. Я не знаю, как, но я вдруг почувствовал необычайную легкость. Я сначала подумал, что здесь виноваты 50 грамм, которые я опрокинул по дороге, но потом понял: я просто был потерян, а теперь нашелся. Сегодня праздник, 8 марта. Я только сейчас это понял, когда скользнул взглядом по календарю у двери. Надо же, раньше никогда не обращал внимания на даты, а теперь почувствовал укол вины, что забыл о Международном Женском Дне. Наверное, потому что только что понял, как важна мне моя мать. Самая главная женщина моей жизни. Я взглянул на часы: идти за цветами уже поздно. Поэтому я решил сделать самый лучший подарок, на который был способен: я просто остался со своей мамой. Впервые за много-много лет мы просто сидели в гостиной, как нормальная семья, пили чай, ели кекс и смотрели вечерние передачи по телевизору. Кекс был необычайно вкусным, и, хотя я и очень любил покушать, дело было не в этом. Я совсем позабыл, что можно вот так... По-людски. Не угрожать и запугивать, а беседовать и шутить. Не высматривать, чем можно поживиться, а смотреть и заново впитывать дорогие черты. *** Вы можете посмеяться над банальной историей исправившегося преступника, но мне уже всё равно на чужие насмешки. Потому что сейчас я занят более насущными проблемами. Как оказалось, мама, прекрасно сознавая свою привлекательность, намеренно одевалась в джинсы и кофты, но, однако, у неё давно завелся поклонник, дарящий ей цветы на каждый день рождения вот уже несколько лет, но так и не добившийся от моей неприступной родительницы благосклонности. Я недавно сходил посмотреть на него: нормальный такой мужик. Поэтому я вернулся домой и сказал маме, чтобы отправлялась прямиком к нему, ибо он приглашает ее в ресторан. После долгих споров, когда мама уже устала мне доказывать, что мне показалось, у нее зазвонил телефон. Она замахала на меня руками и убежала говорить в другую комнату. А через пятнадцать минут – о, чудо! – уже выходила из дома, наказав мне «покушать что-нибудь самому». Я усмехнулся: порой мне кажется, что это моя сестра, причем младшая. Я улегся на диван с учебником. Я поступил на заочное в юридический ВУЗ, скоро первые экзамены. С удовольствием отмечаю про себя, что я вполне готов к ним. Спустя какое-то время (не очень большое) моя мама вышла замуж. Я был очень рад за нее и за ее мужа, потому что более подходящего супруга для нее и отчима для меня было сложно найти. Кстати говоря, у него юридическое образование, и он замечательно помогает мне с учебой. Однажды вечером, когда мы с мамой пошли смотреть предложенную мне риелтором квартиру, она сказала мне, что через полгода я стану кому-то старшим братом. Я и не знал, что умею так радоваться. А позже, в стерильном коридоре родильного отделения, выяснил, что умею еще и очень сильно волноваться. Думаю, мой рассказ можно закончить так. Моя мама стоит, а на руках у нее маленький копощащийся сверток. За окном зверствует метель, но это не вызывает у меня жалости и чувства вины. Потому что на лице мамы – улыбка, а рядом с ней – надежный и любящий муж. Потому что моя мама не одна, и я не один. Потому что когда я вижу, что моя мать наконец-то счастлива, мне хочется показать Судьбе, которая было уготовила нам безнадежную пожизненную тоску, средний палец.