***
Опять уснул сидя в кресле. Привычно. Как и привычен сон, что снится третий раз за неделю. Сцена твоей казни никак не хочет забываться. Как и ты сам. Дотягиваюсь до кружки с остывшим чаем и роняю ее на пол, увидев в отражении керамики твое лицо. Померещилось? Конечно, как же иначе. Тебя ведь нет, ты мертв, а я жив и уходить вслед за тобой, как ты завещал, не собираюсь. Собираю с пола осколки, негоже оставлять их, еще могу ненароком наступить босыми ногами. В голову приходит, что раньше осколками озаботился бы Ватари. Но теперь его нет, и мне приходится все делать самому. Самому расследовать не впервой, а вот бытовыми мелочами вроде закупки чая и сладостей, заниматься мне в новинку. И как раз сейчас закончился зефир, да и чая осталось всего три пакета. Делать нечего, шнурую кеды, беру электронную карту и выхожу из очередного отеля, по которым мыкаюсь уже месяц — оставаться одному в штабе выше моих сил. Магазин недалеко, всего лишь перейти дорогу. Стою у светофора и рассматриваю людей. Деловые мужчины, милые школьницы, благородные старики и… моргаю, и морок исчезает. Я был уверен, что заметил в толпе на другой стороне светофора тебя. Твои темно-русые волосы, твои прищуренные глаза и твой оскал. Бред. Мне просто показалось. Ты мертв, и выискивать тебя в лицах прохожих глупо. Однако, это вторая галлюцинация за полчаса. Наверное, нужно больше спать. Или это, наоборот, спросонья? Раньше не замечал за собой подобного. Покупаю в магазине столько сладкого и чая, что все не умещается в один пакет, приходится нести два. Отстраненно размышляю, что идеально вписываюсь в облик толпы. Недосыпающий студент, получивший стипендию и тут же ее растративший, вот как я сейчас выгляжу. По дороге в отель еще дважды взгляд натыкается на похожих на тебя людей. Я смиряюсь с попытками мозга выдать желаемое за действительность. В номере меня ждет ноутбук и сорок семь нераскрытых дел. Распаковываю пакеты, выкладываю сладости по тарелкам. Это мое единственное развлечение, моя слабость, мой каприз. Все, что у меня есть, это сладкое и преступления. Я комбинирую их между собой, ем, пока думаю, и думаю, пока ем. Ты, помнится, сладкое не любил. Тебе нравились лишь чипсы. Это даже не смешно, но со дня твоей казни у меня лежит не распакованная пачка чипсов, купленная мной для тебя. Ты уже не сможешь съесть эти чипсы, но… пусть лежат. — Как мило. Мои глаза расширяются, зрачки почти перекрывают серую радужку. Я только что слышал твой голос. Понимаю, что это сродни паранойи, но все же кручу головой по сторонам, осматривая номер. Тебя нет и быть не может, но ведь… я слышал… Нервно раскрываю пакет с долгожданным зефиром, наливаю себе чай. Однако, что-то со мной точно происходит. Может, это и есть шизофрения? — Это не шизофрения, это безумие иного рода. И имя ему — я. На этот раз отрицать и игнорировать глупо: я явно слышал голос. Зефир рассыпается по ковру, чай проливается из чашки мне на кофту. Руки дрожат, и я спешу поставить полупустую чашку на тумбочку у кровати. Пару минут я молчу, ожидая, сам не зная чего. Потом все же решаюсь произнести имя, которое без боли не произнести. — Лайт? — в ответ доносится смех. Он громкий, злобный и напоминает мне твой смех на казни. Я не понимаю, слышу ли я его в своей голове или он слышен не только мне. Проверить не на ком, я в номере один. Я теперь вообще совсем один. — Ну, почему же, с тобой я… — шепчет голос, и я хватаюсь за виски, пытаясь перестать слушать. — Ты убил меня, Эл, — продолжаешь ты. — Это ты повинен в моей смерти, те полицейские лишь исполнители. Моя смерть полностью на твоей совести. — Но ты же Кира, — все же сдаюсь я, поддерживая разговор с голосом у меня в голове. — Ты убийца. Я должен был так поступить. Ты молчишь. Я чувствую твое присутствие рядом. В шевелении занавесок, в мерцании ночного фонаря за окном, я чувствую твое дыхание в порыве ветра, залетевшего в помещение через приоткрытое окно. — Я схожу с ума? — с непривычным отчаянием в голосе спрашиваю я. Ты снова смеешься, еще более злобно. Моя голова кружится, и я дрожащей рукой наливаю себе кофе, взамен недопитого чая. Кидаю кубики сахара. Пять, шесть, семь, восемь, достаточно. Выпиваю напиток залпом, по привычке тянусь к пряникам, хотя кусок в горло не лезет. Я схожу с ума, я болен, я безумен. О расследовании никаких дел речь не идет, сперва нужно привести разум в порядок. — Не выйдет, — заявляешь ты. — Я теперь с тобой и никуда не денусь. Будем расследовать вместе, а, Эл? У меня теперь целая вечность свободного времени… — Ты мертв. Тебя нет, — пытаюсь я убедить сам себя. — Ты не можешь говорить со мной. — Я буду говорить с тобой всегда. Я не дам тебе спать, — обещаешь ты. Это твое второе обещание, и мне хочется не верить в него, как и в твое обещание на казни. Но что-то мне подсказывает, что поверить придется. — Что тебе нужно? — я уже смирился с тем, что говорю с воображением. — Мне нужен ты, а точнее, твоя смерть. Я пытаюсь осмыслить первую часть твоей фразы, но голова гудит, как будто внутри нее едет по рельсам шумный поезд. Мысли разбегаются в разные стороны, руки предательски дрожат. Мне страшно и больно. Страшно сходить с ума, больно от вновь нахлынувших чувств, которые я запирал в себе на замок и засов долгое время. Я ведь любил тебя, Лайт. Хоть и не понял это сразу. Наша университетская дружба, совместное расследование, наш разговор на крыше и то, что там произошло. Я до сих пор храню в сердце память о твоем поцелуе. И до сих пор не знаю, зачем ты сделал это. Я любил тебя, искренне и неумело, как всегда бывает впервые. Ты же… ничего ко мне не чувствовал. Я уверен в этом на девяносто процентов. Остальные же десять заставляют сердце биться. — Иди ко мне, Эл, — требуешь ты. И самое главное, что я даже не спрашиваю, как. Приоткрытое окно распахнуто настежь, восьмой этаж, талая земля внизу. Это моя двадцать четвертая весна. Последняя весна. Сделать шаг совсем не трудно, и не раскрытые дела вовсе не манят одуматься. Я слишком долго шел вперед, чтобы устать от однообразия дороги. Новое ответвление приведет меня к иному финалу.***
— Ну, и зачем ты это сделал? — Рюук смотрит на Лайта с интересом. — У него не было шансов воссоединиться с тобой. Не использовавшие тетрадь не попадают в мир Богов смерти. — Я знаю, — Ягами растягивает губы в улыбке победителя, в нехорошей, недоброй улыбке. — Он ушел вслед за мной, как я и предрекал. Только вот нам не по пути. Рюук смеется. Лайт умудряется веселить его и после смерти.